Практикум. 
Педагогическая антропология

Вопросы для самоконтроля

• 1. Соотнесите понятия «гуманность», «гуманизм» и «гуманизация» с латинскими словами humanitas — «человечность», humanus — «человечный», homo — «человек». Каково значение корня всех этих слов и каков смысл соответствующих понятий?
• 2. Как соотносится понятие природосообразности с понятием гуманизации образования?
• 3. Какова роль антропологического знания, прежде всего, педагогической антропологии, в гуманизации образования?
• 4. Что понимается под гуманизацией естественно-научного и технологического компонентов образования?
• 5. В чем разница между учащимися и учащимися?
• 6. Почему гуманизация образования предполагает учет апперцепции как всеобщего свойства людей?
• 7. Как соотносится душевное равновесие человека с количеством и качеством внимания к нему со стороны окружающих?
• 8. Каковы последствия дефицита внимания к человеку?
• 9. Как проявляется борьба детей за внимание к себе важных для них взрослых и сверстников?

Задания для размышления

• 1. Покажите на примере, как можно осторожно и щадяще преодолевать дефицит внимательности у детей?
• 2. Ниже приводится описание некоторых впечатлений из раннего детства Софьи Васильевны Ковалевской, выдающегося русского математика и астронома.

Обратите внимание на роль ранних восприятий в дальнейшей судьбе человека. Подумайте также, почему гуманизация образования нуждается в изучении педагогами индивидуал ьн ых апперцепiщй.

«Я смело могла расспрашивать дядюшку Петра Васильевича. Я считалась его любимицей, и мы, бывало, часами просиживали вместе, толкуя о всякой всячине. Когда он бывал занят какой-нибудь идеей, он только о ней одной мог и думать и говорить. Забывая совершенно, что он обращается к ребенку, он нередко развивал передо мною самые отвлеченные теории. А мне именно то и нравилось, что он говорит со мною как с большой, и я напрягала все усилия, чтобы понять его или, по крайней мере, сделать вид, будто понимаю.

Хотя он математике никогда не обучался, но питал к этой науке глубочайшее уважение. Из разных книг набрался он кое-каких математических сведений и любил пофилософствовать по их поводу, причем ему часто случалось размышлять вслух в моем присутствии. От него услышала я, например, в первый раз о квадратуре круга, об асимптотах, к которым кривая постоянно приближается, никогда их не достигая, о многих других вещах подобного же рода, — смысла которых я, разумеется, понять еще не могла, но которые действовали на мою фантазию, внушая мне благоговение к математике как к науке высшей и таинственной, открывающей перед посвященными в нее новый чудесный мир, недоступный простым смертным.

Говоря об этих первых моих соприкосновениях с областью математики, я не могу нс упомянуть об одном очень курьезном обстоятельстве, тоже возбудившем во мне интерес к этой науке.

Когда мы переезжали на житье в деревню, весь дом пришлось отделать заново и все комнаты оклеить новыми обоями. I То так как комнат было много, то на одну из наших детских комнат обоев не хватило, а выписывать-то обои приходилось из Петербурга, это было целой историей, и для одной комнаты выписывать решительно не стоило. Все ждали случая, и в ожидании его эта обиженная комната гак и простояла много лет с одной стеной, оклеенной простой бумагой. Но, но счастливой случайности, на эту предварительную оклейку пошли именно листы литографированных лекций Остроградского о дифференциальном и интегральном исчислении, приобретенные моим отцом в его молодости.

Листы эти, испещренные странными, непонятными формулами, скоро обратили на себя мое внимание. Я помню, как я в детстве проводила целые часы перед этой таинственной стеной, пытаясь разобрать хоть отдельные фразы и найти тот порядок, в котором листы должны бы следовать друг за другом. От долгого ежедневного созерцания внешний вид многих формул так и врезался в моей памяти, да и самый текст оставил по себе глубокий след в мозгу, хотя в самый момент прочтения он и остался для меня непонятным.

Когда, много лет спустя, уже пятнадцатилетней девочкой, я брала первый урок дифференциального исчисления у известного преподавателя математики в Петербурге, Александра Николаевича Страннолюбского, он удивился, как скоро я охватила и усвоила себе понятия о пределе и о производной, «точно я наперед их знала». Я помню, он именно так и выразился. И дело, действительно, было в том, что в ту минуту, когда он объяснял мне эти понятия, мне вдруг живо припомнилось, что все это стояло на памятных мне листах Остроградского, и самое понятие о пределах показалось мне давно знакомым"^[1].

• [1] Ковалевская С. В. Воспоминания. М.: АСТ-ПРЕСС, 2005.