«Странный человек» М. Ю. Лермонтова

О том, что художественные устремления молодого Белинского не были изолированными и случайными, свидетельствует его красноречивая перекличка с Лермонтовым как автором романтической драмы «Странный человек», которая датируется примерно тем же временем (1831), что и «Дмитрий Калинин». Диалогическое столкновение Калинина и Сурского до некоторой степени дублируется контрастной парой: Владимир Арбенин и Белинской (именно так звучит фамилия героя в пьесе Лермонтова)^[1].

Уже первая встреча в пьесе обоих персонажей обнаруживает две противоположные жизненные философии: «Что так задумчив? — обращается Белинской к другу. — Для чего тому считать звезды, кто может считать звонкую монету!» Он же советует Владимиру «неприятности… переносить… с твердостью», на что тот реагирует примерно так же, как Калинин на призывы Сурского к терпению: «Переносить! переносить! — как давно твердят это роду человеческому…» Ср. реплику Дмитрия: «Опять-таки терпеть — да на что? и почему? Неужели человек во все продолжение своей жизни непременно должен страдать?..» По убеждению Белинского (повторяем, речь идет о персонаже лермонтовской пьесы), человек должен сообразовываться с реальным положением вещей, ставить перед собой исполнимые цели:

«Зачем не отстать, если видишь, что цель не может быть достигнута? Друг мой! ты строишь химеры в своем воображеньи, и даешь им черный цвет для большего романтизма».

И обвинение в «эгоизме» тут как тут. Когда Арбенин сказал, что его переживания превосходят страдания крепостного крестьянина, Белинской возразил: «О, эгоист! Как можно сравнивать химеры с истинными несчастиями? Можно ли сравнить свободного с рабом?».

Поступки и высказывания Белинского вытекают из цельной «философии рассудка», по его собственному определению, ибо «жизнь не роман!» У нее свои жестокие законы, к которым нужно приноравливаться и извлекать из них выгоду. Между тем прагматизм Белинского намного ниже и мельче культа реальности Сурского. Белинской исповедует «философию жизни» в самом пошлом значении этого понятия — как право более удачливого, ловкого, расчетливого. В отличие от верного чувству дружбы Сурского, он сам становится соперником своего друга Арбенина, женится на его возлюбленной. Мотивы женитьбы Белинского четки и однозначны: им движет отнюдь не любовь, даже не увлечение, но материальный расчет, выгода («карманная чахотка», как признается он сам).

В противоположность Сурскому, бескорыстному в своих взглядах и поведении, лермонтовский герой не лишен доли низкой хитрости и коварства. Однако в каком смысле — коварства и хитрости? Ведь формально-этически Белинской непогрешим. Он ни в чем не нарушил законов общежития:

«Разве я употребил во зло твою доверенность? — спрашивает он Арбенина. — Разве я открыл какую-нибудь из твоих тайн? — Загорскина прежде любила тебя, — положим; а теперь моя очередь. Зачем ты тогда на ней не женился!..».

Белинской честен в смысле исповедуемой им «философии рассудка» — он вступил в свободное соревнование: «чья возьмет?», употребляя для выигрыша все дозволенные людским общежитием средства. Судить Белинского можно не с позиций этого общежития, но с более высокой точки зрения (а тем самым заодно судятся и законы людского общежития). Белинской погрешил против дружбы с Арбениным. Против любовного чувства центрального романтического персонажа, имеющего — в силу высокости своего душевного строя — право на особый счет, на особое к себе отношение. Ведь то, что для других является преходящей страстью, мимолетным увлечением или даже расчетом (как для Белинского), для него вопрос жизни.

Измена друга в развитии конфликта драмы — звено в целой цепи других, увы, непременных потерь романтического персонажа. Потеря родных — смерть матери и отцовское проклятие; коварство друга; наконец, потеря возлюбленной… Кольцо одиночества сжимается до предела.

Повторяем: Белинской — не ровня Сурскому в диалогическом споре. Кстати, нет у Белинского и романтического прошлого (вообще его предыстория отсутствует). Но поскольку романтическая драма заведомо исключает равенство уровней центрального персонажа и его оппонентов, последние все же сопоставимы между собой. Ибо Белинской сходен с Сурским в том, что он также оттеняет уязвимые, слабые стороны позиции центрального персонажа с точки зрения жизненной реальности, одновременно философски и морально возвышая эту позицию.

• [1] Мы не останавливаемся специально на вопросе, мог ли послужить реальный Белинский прототипом персонажа лермонтовской драмы. Б. М. Эйхенбаум категорически отрицает такую возможность: «В это время Лермонтов не имел никакого представления о студенте В. Г. Белинском…» (Эйхенбаум Б. М. Статьи о Лермонтове. С. 185).