Основные причины сложностей в осмыслении понятия инвенции

Значительные сложности и разнобой в осмыслении и применении методики общих мест, которые наблюдаем при анализе специальной и, в частности, учебной литературы по риторике, обусловлены, по нашим наблюдениям, двумя основными причинами: 1. Рядом переосмыслений понятия инвенции под влиянием традиции так называемых книг общих мест. Так, термин inventio ‘изобретение, поиск' нередко понимают в смысле ‘поиск и предварительная заготовка нужного материала в книгах и иных источниках'. Здесь сразу отметим, что инвенция представляет собой процедуру поиска доводов, необходимых для обоснования, в уме, а не в книгах. 2. Неопределенностью термина топ. 3. Отождествлением инвенции со смежными аргументативными стратегиями. Рассмотрим данные факторы в указанной последовательности.

Переосмысление понятия инвенции в книгах общих мест

Ряд переосмыслений термина общее место связан с отождествлением умственного поиска доводов с поиском доводов в книгах. Рассмотрим исторические предпосылки и основные следствия такого отождествления.

По традиции, восходящей к античности, в частности к трактату Аристотеля «Топика», общими местами, или топами, именовались аксиомы — бесспорные истины, общепринятые положения [лат. locus communis ‘общее положение'], отсюда бытовое употребление термина общее место в значении ‘избитая истина', ср англ, commonplace knowledge. Чем больше аксиом, или «общих мест», знает человек, тем выше его аргументативная компетенция, т. е. способность к обоснованию или опровержению тех или иных утверждений. Отсюда старинное именование риторики как искусства общих мест [англ, art of the commonplace]. Лучший, если не единственный способ сохранить знания — это запись (conspectus, «обзор») всего, что прочитано и изучено. Средневековый философ Рудольф Агрикола (1443—1485) советует: «Sic fit ut omnia quae discimus certa nobis praesentiaque, et prope sub manu conspectu maneant»^[1].

В соответствии с рекомендациями старинных, в частности средневековых английских риторик, такие «общие места» выписывались в специально предназначенные для этих целей личные блокноты («private journals», «personal journals», «personal notebooks»), или книги общих мест («commonplace books»). В этих блокнотах, обязательно подразделенных на определенные тематические рубрики, фиксировалась «вся информация, достойная запоминания», в первую очередь так называемые auctoritas («commonplace sayings»¹) — высказывания авторитетных ученых, поэтов и писателей, а также других «любимых авторов»; сюда же помещали выдержки («commonplace excerpts») из богословских, философских и иных трактатов, вырезки из газет, журналов и даже книг, краткие их резюме с собственными комментариями, поучительные истории (хрии, или анекдоты), определения различных понятий, формулировки законов, максимы, афоризмы, пословицы, фразеологизмы, крылатые слова и другие «стратегемы аргументации (strategems for reasoning)», как их именует Анна Мосс, обстоятельно исследовавшая жанр книги общих мест и его роль в европейской культуре эпохи Ренессанса^[2][3]. Наиболее типовыми объектами фиксации в книгах общих мест были поговорки, отсюда — употребление термина commonplace в значении ‘поговорка' («proverb»)^[4]. Все эти записи регулярно пополнялись. Таким способом по формуле «multum in parvo» [лат. ‘многое в малом'] аккумулировались знания и различного рода «предварительные заготовки (prefabricated passages)» для текстов и устных выступлений^[5] («commonplace collections», «commonplace material», по Вальтеру Онгу^[6]).

Внимательно рассмотрим страницу из одного такого блокнота, владелец которого жил в далеком XVII веке и, по выражению римского философа Сенеки Младшего, «подобно трудолюбивой пчеле, собирал нектар чужих мыслей»^[7]:

Позже в такие блокноты начали записывать медицинские и кулинарные рецепты, различного рода символы и рисунки, классификационные схемы и математические таблицы, таблицы мер и весов, молитвы, магические формулы и заклинания, астрологические прогнозы, любимые стихи, остроумные выражения, шутки, анекдоты и проч., здесь же стали вести дневниковые записи, т. е. то, что уже никак не относилось по своему содержанию ни к риторике, ни к аргументации. Данное обстоятельство послужило одной из причин размывания границ понятия «общее место» и распространению его на типы речи, не связанные с убеждением.

Многие из подобных блокнотов, как правило, имевших определенную профессиональную направленность, затем публиковались их владельцами — известными юристами, философами, писателями, политиками, учеными, теологами. Так появился жанр книги общих мест [англ, book of common places, commonplace book, разг. commonplaces]. Известны книги общих мест, составленные теологом Иоанном Дамаскином, философами Сенекой Младшим и Джоном Локком, ритором и теологом Филиппом Меланхтоном, поэтом Джоном Мильтоном¹, физиком и математиком Фрэнсисом Бэконом^[8][9]. Книги общих мест издавались «тысячами и тысячами», они «наводнили книжный рынок»^[10]. Приведем название книги общих мест юридического содержания:

A Brief method of the law being an exact alphabetical disposition of all the heads necessary for a perfect common-place, useful to all students and professors of the law, much wanted and earnestly desired, printed in this volume for the conveniency of binding with common-place books. Printed by the assignees of Richard and Edward Atkins, Esquires, for John Kidgell. London, 1680.

Заглавие следующей книги этого же содержания свидетельствует о том, что под «способом общих мест» (way of common-place) автор понимал способ тематической классификации материала:

Hughes W. The grand abridgment of the law continued, or, A collection of the principal cases and points of the common-law of England contained in all the reports extant, from the first of Elizabeth, to this present time, by way of common-place [курсив наш. — В. M.]. A work very usefull for all students and practitioners in the law, with two tables, the one containing the names of the cases, the other, of the matter of every of the said cases. Printed by J. S. for Henry Twyford, George Sawbridge, Thomas Dring and John Place. London, 1660^[11].

Capa Рубинелли полагает, что ценность системы тблог как классификационной системы состоит в том, что она «пытается объяснить материал синоптически», т. е. тематически, идеографически¹. Римский философ и оратор Луций Анней Сенека, или Сенека Младший (I в. н. э.), в трактате «Epistulae morales» пишет:

«Мы должны, подобно пчелам, держать в отдельных ячейках все, что мы собираем из чтения различных источников, так как знания, подразделенные на рубрики, сохраняются лучше. Затем, старательно применяя силу нашего природного таланта, мы должны превратить нектар чужих мыслей в мед собственных знаний таким образом, чтобы даже очевидное заимствование выглядело совершенно иначе, нежели в оригинале»^[12][13].

Сенека уподобил труд ученого труду пчелы, книги — цветам, аккумулирование знаний — собиранию нектара, тематические подборки информации — ячейкам сот, творческую трансформацию чужих знаний в новое знание — превращению цветочного нектара в мед. В соответствии с этой же метафорой книги общих мест именовали флорилегиями [лат. florilegia, florilegium ‘антология' < florilegus ‘собирающий цветочный нектар', ср. legere ‘извлекать, собирать', в том числе, в некоторых контекстах, и «воровать плоды с чужого дерева»^[14]]; до XVII века использовался термин silva rerum [лат. ‘лес предметов, тем']. Известно, что период расцвета данного жанра приходится на эпоху Возрождения^[15], однако сформировался он еще в античности (по некоторым данным — ок. V в. до н. э.).

Сохранилась флорилегия нравоучительного характера, составленная в эпоху римского императора Клавдия Нерона Тиберия (42 до н. э. — 37 н. э.). Книга подразделена на девять тематических разделов, таких как «Религия», «Родительская любовь», «Постоянство», «Роскошь и вожделение» и др., каждый из них включает риторически значимый материал («rhetorical exempla»), в частности афоризмы и поучительные истории (хрии)^[16].

Латиноязычная флорилегия французского монаха-доминиканца Фомы Ирландского (1265—1329), вышедшая под красноречивым названием «Manipulus florum», букв. ‘Букет цветов' (первое изд. 1306, Париж), была предназначена для подготовки проповедей. Книга включает более 6000 крылатых выражений и цитат. Весь материал членится на 266 тематических рубрик — таких, как «Воздержание» (Abstinencia),.

«Заблуждение» (Error), «Исправление» (Correctio), «Милосердие» (Misericordia), «Прощение» (Excusatio), «Гнев Божий» (Odium: «Tria sunt genera hominum que odit Deus…»), «Христианин» (Christianus), «Христос» (Christus), «Антихрист» (Antichristus), «Общение» (Conversatio)^[17] и др. Каждая рубрика включает от двух до 99 выдержек: высказываний «отцов церкви» («auctoritates patrum») и античных философов, а также выписок из Библии. Например, в тематической рубрике «Скромность» (Verecundia) содержится 7 цитат, в рубрике «Проповедь» (Predicacio) — 55. Приведем фрагмент первой страницы этого манускрипта:

Здесь видим изображение монаха, преклонившего колени пред девой Марией, а справа и ниже — предисловие, в котором говорится следующее:

«Она вышла в поле и собрала колоски пшеницы, идя за жнецами» (Руфь 2:3). Руфь, бедная женщина, у которой не было своего урожая, вошла в чужое поле, чтобы собрать колоски, оброненные жнецами. Так и я, бедняк, не написавший ни одной книги, вышел в чужое поле и там, не без усилий, собрал колоски разных цитат из разных книг. Понимая, что нет в моем снопе из разных колосьев порядка и потому не могут они быть полезны никому после меня, я расположил их здесь по алфавиту на манер конкорданса так, чтобы их мог легко найти я сам или же другие простые люди.

В конце книги автор разместил алфавитный указатель, благодаря которому «читатель антологии найдет ряд выдержек, относящихся к определенной теме, а с помощью перекрестных отсылок — другие, так или иначе связанные с ней»¹. В течение последующих пятисот пятидесяти лет труд Фомы Ирландского [лат. Thomas de Hibernia] выдержал, под разными названиями и с незначительными переделками, 47 переизданий: 1483, 1550, 1567 и др., последнее — в 1887 г. Крис Наймэн объясняет такую популярность тем, что этой антологией активно пользовались не только священнослужители, но и другие категории читателей, прежде всего студенты университетов^[18][19].

Постепенно термин топик (общее место) приобретает еще два значения: ‘тематический раздел книги' и ‘тема'. Такое использование данного термина наблюдается в следующих четырех сферах.

1. В средневековой латыни предметный (тематический) указатель к книге именовался index locorum communium, букв, ‘индекс общих мест', отсюда совр. англ, index в значении ‘предметный указатель'. Вальтер Онг проводит такую параллель: «Элементы, на которые индекс разбивает книгу, являются местами в тексте и одновременно местами (topoi, loci) в уме»^[20]. Пьер Порто, отмечая, что во Франции XVI века использование «lieux communs alphabetiques», т. е. алфавитного указателя ключевых слов («capita гегит»), «стало обычным инструментом технической культуры», приводит следующий пример из старинного трактата^[21]:

…Incestus. Incendium. Indicium. Indulgentia. Infamia. Informatio. Inimicus. Inimicitia. Injuria. Inquisitio. Inscriptio. Instigatio. Insultus… (Loci communes criminalium judiciorum).

Mattaeus Gribaldus. De Methodo ac Ratione Studendi Libri tres, 1556.

Общие места в понимании средневековых ученых, например Филиппа Меланхтона, представляли собой обобщающие тематические рубрикаторы или заголовки («capita communia», «tituli»), «связанные с системным подразделением универсума знаний»^[22]. Трактовку общих мест как «capita communia» находим и в манускрипте Рудольфа Агриколы «De dialectica inventione»^[23].

• 2. В средневековой Англии общие юридические места («common places of law»), т. e. типовые юридические темы, стали основой общего права («common law system»), основанного на судебных прецедентах — тематически сходных случаях, имевших место в прошлом; алфавитно упорядоченная иерархия индексов (ключевых слов), обозначающих общие юридические места, легла в основу современной электронной системы «Quicklaw"Т
• 3. В западноевропейском богословии термины loci communes и loci theologici имеют значение ‘теологические темы', т. е. темы, наиболее характерные для проповедей и богословских дискуссий^[24][25]. Перечислим некоторые темы, раскрытые в латиноязычном трактате средневекового немецкого богослова Филиппа Шварцэрдта (1497—1560), писавшего под псевдонимом Филипп Меланхтон: «Спасение», «Грех», «Грехопадение», «Свобода воли», «Различия между Новым и Ветхим заветом», «Закон Божий и закон человеческий», «Милость Божья», «Вера», «Надежда», «Наказание»^[26]. Позже на основе труда Меланхтона профессором Джоном Герардом был создан девятитомник «Loci communes theologici» (1610—1622).
• 4. В современном западноевропейском литературоведении термин topos обозначает распространенный мотив, тематический архетип или характерную для ряда текстов (в частности, мифов, легенд, сказок) микротему: образ или тип героя (богатырь, красавица), сюжетный фрагмент (например, бегство от преследователя, битва с драконом, всемирный потоп, создание мира и проч.). В западной филологии это научное направление развивали Эрнст Роберт Куртиус (1886—1956) и Джозеф Джон Кэмпбелл (1904—1987), в отечественной — Владимир Яковлевич Пропп (1895—1970).

Американский филолог Эван Сэйдж справедливо подчеркивает ту огромную роль, которую сыграли рукописные и опубликованные флорилегии в распространении и систематизации знаний в период средневековья^[27]. Крэг Томпсон, изучивший историю образования в Великобритании эпохи Елизаветы Тюдор (1558—1603), т. е. эпохи Шекспира, пишет: «Школьники должны были вести книги общих мест (commonplace books), в которые выписывались, а затем заучивались идиомы, цитаты, а также фигуры, полезные для композиции и декламации»^[28]. Необходимость таких блокнотов была вызвана дороговизной книг и невозможностью для большинства людей держать личную библиотеку: «Учащиеся с литературным вкусом, в те времена, когда книги были труднодоступны [курсив наш. —В. М.], вели книги общих мест, или блокноты, в которые они выписывали выдержки из поэзии или прозы, которые особенно нравились им»¹. Такие заготовки заучивались, запоминались и далее использовались в речевой практике уже как клише, формулы. Отсюда — гипотеза Вальтера Онга о возникновении метода общих мест в связи с формульным характером устной речи:

Формульный характер устного исполнения стал причиной развития учения об общих местах или loci communes, которое преобладало в устной практике мастеров ораторского искусства начиная с времен, когда говорили и слушали (oral-aural times) вплоть до эпохи романтизма. Loci communes были по своей природе способом формульного выражения, производным от устного исполнения речи^[29][30].

Думается, что за этой гипотезой стоит отождествление общего места с речевым клише.

Накопленный материал требует не столько хранения, сколько запоминания: «Однажды ученик пожаловался Антисфену, что потерял свои записи. „Надо было хранить их в душе“, — сказал тот» (Диоген Лаэрций). В соответствии с мнемонической техникой, именуемой домом памяти [англ, memory house], оратору рекомендуется представить память в виде дома, а общие места («topoi») — в виде его комнат, в которых хранятся различные сведения: к примеру, топик «пища» соотносится с кухней^[31]. В результате такого переосмысления общих мест топика из раздела инвенции перешла в ведение раздела «memoria». В таком осмыслении система гonoi представляет собой «ментальное хранилище (a mental store) аргументативных стратегий и линий рассуждения»^[32]. Вальтер Онг определяет «locus», «topos» или «topic» как «место, в котором хранились про запас (were stored) аргументы для доказательства того или иного утверждения»^[33]. Пьер Порто, обстоятельно исследовавший в своей монографии средневековую систему обучения во Франции, отмечает, что в эту эпоху общие места (les lieux communs) ученые «рассматривали как хранилище, откуда можно было черпать все необходимое для развертывания ораторий»^[34]. Однако, как уже было отмечено выше, система общих мест предназначена не для отыскания заранее заготовленного материала в неком хранилище, а для производства, «создания аргументов»^[35]. Думается, что приемы так называемой пространствен

ной мнемоники [англ, spacial mnemonic] и, соответственно, мнемонические топы [англ, memory places, recallable loci] следует отличать от инвентивных топов [англ, forensic topoi]; в противном случае мы рискуем утратить грань между инвенцией и мнемоникой. Так, некоторыми специалистами высказывается мысль о том, что инвенция возникла из мнемоники:

«Нет никаких сомнений в том, что топы (topoi), используемые людьми с натренированной памятью, представляют собой мнемонические места (mnemonic loci) и очень вероятно, что само слово „топики“, в том смысле, в каком оно используется в диалектике, возникло через мнемонические места (places of mnemonics) [курсив наш. —В. М]. Топики представляют собой предмет диалектики, который появился под названием „топы“ через места, в которых они аккумулировались»¹.

Нам представляется, что за этой гипотезой стоит отождествление либо неразличение мнемонических и инвентивных топов.

Жанр книги общих мест было принято соотносить с четвертым каноном риторики (memoria, «запоминание») и в староанглийской риторической традиции. Эрл Хэйвенс, проследивший историю возникновения и развития этого компилятивного жанра, характеризует книгу общих мест как «инструмент мнемонической техники, своего рода искусственную память», «хранилище знаний»^[36][37]. Британский исследователь риторики Фрэнсис Йейтс определяет средневековую мнемонику (art of memory) как «метод запоминания энциклопедии [курсив наш. — В. М] знаний, отражения вселенной в памяти»^[38].

Пьер Порто отмечает, что в средневековой Франции «тетрадь общих мест (le cahier de lieux communs) стала, в некотором роде, индивидуальной энциклопедией»^[39]. Заметим, что впоследствии жанр книги общих мест действительно послужил прототипом энциклопедии. Редактор старинной английской энциклопедии («Ephraim Chambers’s Cyclopaedia», 1728) пишет в предисловии:

Те, кто занимается наукой, найдут во многих случаях полезным обратиться к этому словарю как к книге общих мест [курсив наш. — В. М.] с тем, чтобы помочь своей памяти, без труда и потери времени, которых обычно требует поиск нужной информации в огромном количестве различных источников^[40].

Подведем итоги и рассмотрим некоторые последствия этого процесса.

1. Начиная с античности под инвенцией стали понимать добывание и предварительную заготовку нужного материала в книгах и иных источниках с последующей его тематической классификацией для удобства поиска и запоминания. Термин общее место начал использоваться не только в инвенции, но и в мнемонике и стал обозначать любую предварительную заготовку для текста или выступления: наблюдение, описание, факт, пословицу и т. д. Так, в определении Квинтилиана общие места представляют собой «текстовую заготовку (prefabricated passage) для выступления или другой композиции»¹. Ричард Ланхэм определяет термин общее место (commonplace) как «общепринятый довод, наблюдение или описание, которые говорящий мог запомнить [курсив наш. — В. М.] для использования в ряде возможных случаев»^[41][4]. Процесс аккумуляции «общих мест» производился путем записи и конспектирования, отсюда — еще одно переосмысление термина общее место в английском языке, ср. англ, commonplacing ‘конспектирование'. Приведем определение термина commonplace, в котором явно отождествлены понятия ‘общее место' (commonplace) и ‘книга общих мест' (commonplace book): «коллекция — чаще в письменной форме — примеров, высказываний, источников, историй, аргументов, к которым коммуникатор может обратиться, формулируя устное или письменное сообщение»^[43].

В трактате Рудольфа Агриколы «De dialectica inventione» инвенция определяется как «искусство поиска всего, что может быть сказано с определенной степенью вероятности на любую тему»^[23]. К такому пониманию инвенции восходят и трактовки современных ученых. Например, Хойт Хадсон, лингвометодист начала прошлого века, трактует инвенцию как «поиск информации, которая в дальнейшем может [по какому-нибудь поводу в дальнейшем. — В. М.] пригодиться в речи»^[45]. Дуглас Янг полагает, что инвенция представляет собой «процесс развития знания путем обращения к предыдущим текстам, короче — путем чтения [курсив наш. —В. М.]»^[46]. По мнению Карен Лефевр, «инвенция строится на фундаменте знаний, аккумулированных предыдущими поколениями [курсив наш. —В. М.], на знаниях, которые составляют социальную основу идей, форм и путей мышления»¹. Чарльз Демпси определяет топы как «эклектические коллекции конденсированного знания (miscellaneous collections of condensed learning)»^[47][48]. Приведем типовое суждение, основанное на таком подходе к инвенции: «Инвенция — это способ отыскания (discovering) информации, формирования понятий, выявления их взаимоотношений, анализа и решения проблем, предшествующий [курсив наш. — В. М.] акту коммуникации»^[49]. Такое понимание инвенции ведет к полному ее отождествлению с исследовательской, т. е. библиотечной и кабинетной работой (чтением, конспектированием), предшествующей написанию текста: доклада, статьи, монографии и т. д. Профессор Страсбургского университета Лоран Перно, известный исследователь античной риторической традиции, пишет: «С помощью понятия общего места риторика объединила в единое целое, или объединила и усилила, философскую рефлексию о мире»^[50]. Однако изначальной задачей системы общих мест является не кабинетная «философская рефлексия», а мгновенное производство доводов в судебной или парламентской перепалке, не дающей ни секунды времени на такую рефлексию. Использование системы общих мест как метода научного исследования Ф. Бэкон оценивает весьма скептически: «Те варианты метода общих мест, с которыми я знаком, не имеет никакой практической ценности; все они имеют обыкновенный школярский характер и применимы к примитивному материалу и педантическим его подразделениям, лишенным жизни и движения»^[51].

Следует, видимо, согласиться с теми специалистами, которые полагают, что процедуры добывания, анализа и систематизации фактов лежат за пределами искусства риторики^[52]. Тем не менее, в курсах риторики данному (предварительному и подготовительному) этапу, состоящему в подборе и анализе материала, в составлении картотеки, изучении и конспектировании источников, уделяется самое серьезное внимание. Так, в пособии Поля Сопера «Книга о науке убеждать»^[53] этому посвящены глава 4 «Подбор материала, записи» (с. 69—79), глава 5 «Конспект» (с. 80—103) и глава 6 «Вспомогательный материал».

(с. 104—143). Заметим, что глава «Язык», где подчеркнута важность точности, уместности, экономности и оригинальности, однако ни слова не сказано о языковых уловках, занимает ок. 20 страниц (с. 306—328), самим же приемам убеждения посвящено всего 36 страниц (с. 238— 274). Этот же подход находим и в риторике Е. В. Клюева^[54]. Инвенция определяется здесь как «искусство добывания и предварительной систематизации материала» (с. 22). Далее, в параграфе «Таксономия» (с. 29—39), даются сведения о «принципах и правилах классификации объектов» в виде родовидовых и тематических групп. В параграфе «Топика» подчеркивается, что «понять, что такое „топос“, руководствуясь исключительно исходным значением этого слова, довольно трудно» (с. 39), а также то, что топосы являются «загадочным явлением» (с. 40). Прояснить суть данного явления автор пытается с помощью следующей дефиниции:

«Топиками называются стандартные типы речевых ситуаций, в которых [так в тексте. Следует: в которые. — В. М.] наиболее вероятно попадает говорящий и в которых от него требуется не знание языка вообще, но знание конкретных языковых оборотов, используемых при речевом контакте данного типа.

В результате, даже не зная иностранного языка, ловкие «говорители» производят впечатление знающих язык, заучив наизусть сотню-другую клише и смело повторяя их в пригодных для них ситуациях (всем нам хорошо знакомы названия наиболее типичных топиков: «На почте», «На таможне», «В аптеке», «В отделе готового платья», «У парикмахера» и т. д.). Впрочем, аборигенов это чаще всего даже умиляет" (с. 40).

Приняв определение, предложенное Е. В. Клюевым, мы рискуем спутать топики с тематическими группами, а инвенцию — с методикой развития речи либо посредством заучивания типовых текстов на определенные темы, что, как известно, практикуется при изучении иностранного языка, либо посредством составления таких текстов с помощью тематических словарей, что практикуется в младших классах средней школы. Напомним, что в методике преподавания английского языка учебный текст на определенную тему называется topic (англ, ‘тема'), однако ни многозначность данного термина, ни тем более межъязыковая омонимия не дают нам ни малейшего основания наделить понятие инвенции лингвометодическим смыслом.

Рассматривая традиционный взгляд на топик как на тематический классификатор собираемой информации, Элберт Харрингтон уже в 1948 году с характерным для американца прагматизмом именует такой подход к практическому использованию данного понятия «бесплодным (barren)»:

«Топики слишком часто играют роль заменителей для хороших мыслей или фактов. Сейчас даже ученики средней школы могут найти темы (topics') или доводы за или против чего угодно, регулярно слушая радио, а затем бойко говорить на эти темы (topics)». В результате такого подхода к инвенции «риторика стала не соответствием логики или свободного обучения, а соответствием науки и метода научного исследования»¹.

2. Записи в книгах общих мест (флорилегиях) были организованы по тематическому принципу, поэтому со временем топиками (англ, topics, commonplace subjects) стали называть: 1) тематические подборки материала («предварительных заготовок»); 2) соответствующие «стандартные темы»^[55][56]; 3) тексты, составленные на такие темы. Так возникло еще три значения данного термина.

Такие тематические подборки материала использовались и продолжают использоваться в двух целях:

• 1) Для компоновки текстов. Отсюда — практикуемое многими авторами перемещение инвенции в ведение композиции. В результате возникает парадокс: первый канон риторики в англоязычных курсах изучается во втором ее каноне («invention teachable in composition») на занятиях по письму («writing classes») при развитии навыков письменной речи («for writer’s growth») и изучении жанровых схем («genre analysis»)^[57]. В англоязычной учебной литературе инвенция и композиция составляют единый методический блок («the first year writing course»), типовым для учебных курсов и монографий стало название «Инвенция и композиция».
• 2) Для распространения текстов, причем любого типа: не только убеждающего, но и эпидейктического и информационного. Отсюда — переосмысление инвенции как методики распространения текста. Такое переосмысление наблюдаем в средневековых западноевропейских, а также в старинных русских риториках, в частности в риторике М. В. Ломоносова^[58]; с этой же точки зрения, явно вслед за М. В. Ломоносовым, рассмотрена инвенция и в пособии одесского профессора Константина Петровича Зеленецкого (1812—1857) «Теория словесности. Курс гимназический. Год первый: Риторика» (СПб., 1851). Приведем пример использования топика «Вид»:

Виды как части могут быть раздробляемы; они порождают новые мысли. Например, Надежда утешает человека. — Человек есть род; его виды: царь, земледелец, мореходец, нищий, узник, страждущий и пр. Итак: Надежда утешает царя на троне, земледельца на ниве, пловца в волнах моря, нищего в рубище, узника в темнице, печального в горести, страждущего в болезни и пр.¹

Пример использования топоса «Качество» (с. 37):

Огонь горит в его глазах И шерсть на нем щетиной зрится.

Это двустишие Г. Р. Державина, содержащее описание волка, к убеждающей речи не имеет ни малейшего отношения. Как видим, метод общих мест превращается в плане содержания в способ развития мысли, а в плане выражения — в способ синтаксического распространения фразы или текста. Этой задаче соответствует и определение термина топик, которое находим в пособии К. П. Зеленецкого: «Источники изобретения, развивающие мысли [курсив наш. —В. М.], называются топиками, или общими риторическими местами» (с. 34).

Такую трактовку метода общих мест находим и в современных изданиях, в частности в учебном пособии Н. Д. Десяевой, Т. А. Лебедевой и Л. В. Ассуировой^[59][60]. В качестве примера использования топоса «Род — вид» авторы приводят «рассказ о разновидностях рыцарских орденов» (с. 129):

Самый древний рыцарский орден назывался орденом госпитальеров. В Иерусалиме еще до Крестовых походов был госпиталь (то есть приют) святого Иоанна Иерксалимского, где заботились о больных и бедных паломниках. Из братьев, несших службу в приюте, впоследствии и вырос орден.

Второй рыцарский орден, чья задача первоначально заключалась в охране идущих к Иерусалиму паломников, называют обычно орденом тамплиеров (можно перевести как храмовников). [Далее идет рассказ об этом ордене и Тевтонском.].

Данный текст представляет собой типичный образец информирующей речи; к убеждению он не имеет прямого отношения.

Отождествление инвенции с добыванием и систематизацией материала (= П. Сопер, Е. В. Клюев и др.) и использованием его для «развития темы» (= К. П. Зеленецкий, Н. Д. Десяева и др.) наблюдаем в учебном пособии Г. Г. Хазагерова и И. Б. Лобанова^[61], авторы которого указывают, что «на стадии инвенции оратор должен собрать материал [курсив наш. — В. М.], который впоследствии будет использован при написании речи. Под материалом в данном случае следует понимать конкретные идеи, примеры и положения, которые станут наполнением речи, а также аргументы, которые могут быть использованы для доказательства основной мысли речи (тезиса)». Заготовленный материал используется для «развертывания [курсив наш. —В. М.] темы и тезиса речи» (с. 33). Далее читаем: «Общие риторические места можно считать рекомендациями оратору, которые обобщают удачные находки предшественников, т. е. систематическим каталогом [курсив наш. — В. М.] уместных и удачных суждений и аргументов, которые когда-либо придумывались авторами». Понятие общего места определяется как «способ, при помощи которого оратор развивает [курсив наш. —В. М.] тему», (с. 67). Так, в качестве примера использования общего места «имя» применительно к развитию темы «стол» авторы рекомендуют оратору «говорить о том, из скольких букв или звуков состоит слово, сколько в нем слогов, к какой части речи принадлежит или что значит» (с. 79).

Сходный подход к трактовке инвенции наблюдаем и в западной специальной литературе. Так, Роберт Дик определяет топы как средства «развертывания пропозиции»¹. В Интернет-пособии Гидеона Бартона «Лес риторики» (Burton G. О. Silva Rhetoricae // http://rhetoric. byu.edu/) понятие инвенции увязано с фигурами амплификации, т. е. также отнесено к распространению текста. Такое понимание инвенции освящено античной традицией. К примеру, Цицерон рассматривает тему общих мест в параграфе под названием «Общий вопрос и амплификация»^[62][63].

Развертывание и амплификация применимы к любому функциональному типу речи, отсюда — распространение метода общих мест и инвенции на речь информационного типа. Ричард Катулла и Ричард Рот (профессора University of Rhode Island) призывают к «реанимации (revitalization) понятия инвенции», в то же время указывая на «универсальный характер топической системы, которая предназначена для анализа любого тематического материала»^[64]. Данная традиция имеет глубокие корни: еще Квинтилиан связывал топики со всеми тремя функциональными типами речи, известными античным ученым, — эпидейктическим, совещательным и судебным^[65]. Однако метод общих мест плодотворен лишь для построения убеждающей речи, именно поэтому в старых риториках общие места нередко именовались loci argumentorum ‘аргументативные места', topoi of forensic argumentation, forensic topoi ‘эристические топы', cp. также forensic invention ‘эристическая инвенция'¹. За пределами убеждающей речи данный метод превращается в мертвую, безжизненную схему: «Подменой живого процесса мышления схоластическим словесным распространением [курсив наш. —В. М.] на основе двадцати четырех источников изобретения риторика была скомпрометирована как научная дисциплина»; именно с этим обстоятельством, по мнению Л. К. Граудиной и Г. И. Миськевич, следует связывать «закат риторики как определенного жанра науки о слове», происшедший в середине XIX века^[66][67].

• [1] Porteau P. Montaigne et la vie pedagogique de son temps. Paris, 1935. P. 183.
• [2] Ong W. The presence of the word. Some prolegomena for cultural and religious history. Yale Univ. Press. 1967. P. 64.
• [3] Moss A. Printed commonplace-books and the structuring of Renaissance thought. OxfordUniv. Press, 1996. P. 4. Этой же теме посвящена кн.: Lechner J. М. Renaissance concepts ofthe commonplaces. An historical investigation of the general and universal ideas used in allargumentation and persuasion with special emphasis on the educational and literary traditionof the sixteenth and seventeenth centuries. New York, 1962.
• [4] Lanham R. A. A handlist of rhetorical terms. 2nd ed. Univ. of California Press, 1991.P. 169 & 124.
• [5] Dacome L. Noting the mind: commonplace books and the pursuit of the self ineighteenth-century Britain // Journal of the History of Ideas. Vol. 65. 2004. № 4. P. 603—604; Lanham R. A. A handlist of rhetorical terms. 2nd ed. Univ. of California Press, 1991.P. 153.
• [6] Ong W. The presence of the word. Yale Univ. Press. 1967. P. 82 & 83.
• [7] Havens E. Commonplace books. A history of manuscripts and printed books fromAntiquity to the twentieth century / ed. J. Mooney. Yale Univ. Press, 2001. P. 136.
• [8] Milton J. Milton’s Commonplace book //Milton J. Complete prose works / ed. D. M. Wolfe. Yale Univ. Press, 1953.
• [9] Bacon F. The promus of formularies and elegancies. London, 1883. Promus (лат.) —хранитель.
• [10] Ong W. The presence of the word. Yale Univ. Press. 1967. P. 86.
• [11] Оба названия приводятся в кн.: Pruitt Р. J., Durham D. Commonplace books of law. A selection of law-related notebooks from the seventeenth to the mid-twentieth century. Univ. of Alabama School of Law, 2005.
• [12] Rubinelli S. The ancient argumentative game: zonoi and loci in action // Argumentation. An international journal on reasoning. Vol. 20. 2006. № 3. P. 253—254. Автор читает курсылогики и профессиональной аргументации в университете г. Лугано в Швейцарии.
• [13] Moss A. Printed commonplace-books and the structuring of Renaissance thought. OxfordUniv. Press, 1996. P. 12.
• [14] Havens E. Commonplace books. A history of manuscripts and printed books fromAntiquity to the twentieth century / ed. J. Mooney. Yale Univ. Press, 2001. P. 8.
• [15] Moss A. Printed commonplace-books and the structuring of Renaissance thought. OxfordUniv. Press, 1996. P. 3—5.
• [16] Bloomer W. M. Valarius Maximus and the rhetoric of the New Nobility. Chapel Hill, 1992.P. 17.
• [17] Thomas de Hibernia. Flores omnivm fere doctorvm, qvi svper literis […] Venetiis, 1550.P. 7, 12, 21, 22, 33, 35, 43, 46 & 89.
• [18] Rouse R., Rouse M. Preachers, florilegia and sermons. Studies on the «Manipulus florum"of Thomas of Ireland. Toronto, 1979. P. 120.
• [19] Nighman C. L. Commonplaces on preaching among commonplaces for preaching. Thetopic „predicacio“ in Thomas of Ireland’s „Manipulus florum“ // Medieval sermon studies.Vol. 49. 2005. P. 37—57.
• [20] Ong W. J. Commonplace rhapsody: Ravisius Textor, Zwinger and Shakespeare // Classicalinfluences on European culture, A. D. 1500—1700 / ed. R. R. Bolgar. Cambridge Univ. Press, 1976. P. 107.
• [21] Porteau P. Montaigne et la vie pedagogique de son temps. Paris, 1935. P. 188.
• [22] Moss A. Printed commonplace-books and the structuring of Renaissance thought. OxfordUniv. Press, 1996. P. 120.
• [23] Moss A. Printed commonplace-books and the structuring of Renaissance thought. P. 77.
• [24] Hunter J. Authoring literacy: from index to hypermedia // Canadian journal ofcommunication. Vol. 19. 1994. № 1. P. 42—43.
• [25] The Catholic Encyclopedia. Vol. IX. New York, 1910 (сл. ст. „Loci Theologici“).
• [26] Melanchthon Ph. Loci Communes rerum theologicarum seu hypotyposes theologicae.1543 / transl. J. Preus. Concordia Publishing House, 1992. 288р., первое изд. 1521.
• [27] Sage E. T, рец. на кн.: Classical authors in mediaeval florilegia by B. L. Ullman // TheAmerican journal of philology. Vol. 54. 1933. № 1. P. 83 & 84.
• [28] Thompson C. R. Schools in Tudor England. Washington, 1958. P. 16.
• [29] Morison S. Е. The intellectual life of colonial New England. Cornell Univ. Press, 1965.P. 49.
• [30] Ong W. The presence of the word. Yale Univ. Press. 1967. P. 31.
• [31] Rhetoric: concepts, definitions, boundaries / ed. W. Covino & D. Jolliffe. Boston, 1995.P. 67.
• [32] Rhetoric: concepts, definitions, boundaries. P. 88.
• [33] Ong W. The presence of the word. Yale Univ. Press. 1967. P. 80.
• [34] Porteau P. Montaigne et la vie pedagogique de son temps. Paris, 1935. P. 187.
• [35] Long F. J. Ancient rhetoric and Paul’s Apology. Cambridge Univ. Press, 2004. P. 45.
• [36] The art of memory / ed. F. A. Yates. London, 1966. P. 31.
• [37] Havens E. Commonplace books. A history of manuscripts and printed books fromAntiquity to the twentieth century / ed. J. Mooney. Yale Univ. Press, 2001. P. 137 & 138.
• [38] The art of memory / ed. F. A. Yates. London, 1966. P. 368—369.
• [39] Porteau P. Montaigne et la vie pёdagogique de son temps. Paris, 1935. P. 188.
• [40] Yeo R. A Solution to the multitude of books: Ephraim Chambers’s Cyclopaedia (1728) as"the Best Book in the Universe» // Journal of the history of ideas. Vol. 64. 2003. № 1. P. 61.
• [41] Ong W. The presence of the word. Yale Univ. Press. 1967. P. 81.
• [42] Lanham R. A. A handlist of rhetorical terms. 2nd ed. Univ. of California Press, 1991.P. 169 & 124.
• [43] Hildebrandt H. W., Zhu Y. Some philosophical underpinnings for communication: westernand eastern foundations as seen in commonplace principles // Ross school of business workingpaper series. № 1093. Univ. of Michigan, 2007. P. 3.
• [44] Moss A. Printed commonplace-books and the structuring of Renaissance thought. P. 77.
• [45] Hudson H. H. Can we modernize the theory of invention? // Quarterly journal of speecheducation. Vol. 7. 1921. P. 326.
• [46] Young B. D. Becker and Pike’s «Rogerian» rhetoric: a twenty-year reassessment // CollegeEnglish. Vol. 53. 1991. № 4. P. 461.
• [47] LeFevre К. В. Invention as a social act. Southern Illinois Univ. Press, 1987. P. 34.
• [48] Dempsey Ch. Рец.: Du texte a l’image: La Calomnie d’Apelle et son iconographie by Jean-Michel Massing // The Burlington Magazine. Vol. 134. 1992. P. 186.
• [49] Young R. E., Becker A. L., Pike K. L. Rhetoric: Discovery and change. New York, 1970.P. XII.
• [50] Pernot L. Lieu et lieu commun dans la rhetorique antique // Bulletin de l’AssociationGuillaume Bude. 1986. P. 284.
• [51] Bacon F. The advancement of learning. London, 1965. P. 135.
• [52] Lanham R. A. A handlist of rhetorical terms. 2nd ed. Univ. of California Press, 1991.P. 166.
• [53] См.: Сопер П. Основы искусства речи. Книга о науке убеждать. Ростов-на-Дону, 1995. 448 с.
• [54] Клюев Е. В. Риторика: Инвенция. Диспозиция. Элокуция. М., 2001 (гл. 2. Инвенция.С. 22—61).
• [55] Harrington Е. Rhetoric and the scientific method of inquiry. Univ. of Colorado Press, 1948. P. 60 & 64.
• [56] Lanham R. A. A handlist of rhetorical terms. 2nd ed. Univ. of California Press, 1991. P. 42.
• [57] Bawarshi A. Genre and the invention of the writer. Reconsidering the place of inventionin composition. Utah State Univ. Press, 2003. P. 50,60 & 158.
• [58] См.: Ломоносов M. В. Краткое руководство к красноречию, кн. первая, в которойсодержится риторика […]. СПб., 1748. С. 7—165.
• [59] Зеленецкий К. П. Топики // Русская словесность: Антология / Под ред. В. П. Нероз-нака. М., 1997. С. 40.
• [60] Десяева Н. Д., Лебедева Т. А., Ассуирова Л. В. Культура речи педагога. М., 2003 (раздел «Инвенция», с. 125—143).
• [61] Хазагеров Г. Г., Лобанов И. Б. Риторика. Ростов-на-Дону, 2007. С. 31—160 (раздел"Инвенция").
• [62] Dick R. Topoi: an appeal to inventing arguments // The speech teacher. Vol. 13. 1964.P. 314.
• [63] Цицерон M. T. Три трактата об ораторском искусстве. М., 1994. С. 356.
• [64] Katula R. A., Roth R. W. A stock issues approach to writing arguments // Collegecomposition and communication. Vol. 31. 1980. № 2. P. 183.
• [65] Quintiliani Institutionis oratoriae libri duodecim. Vol. II. Lipsiae, 1854. P. 131—135,137—141, 201—217.
• [66] Long F. J. Ancient rhetoric and Paul’s Apology. Cambridge Univ. Press, 2004. P. IX, X, XIII, 2, 62, 225 et al.
• [67] Граудина Л. К., Миськевич Г. И. Теория и практика русского красноречия. М., 1989.С. 126.