Поэтика Булгакова. 
Русская литература

Открывая любой сборник произведений Булгакова на странице «Содержание», «проницательный читатель» обязательно отметит внешнюю пестроту заглавий: «Записки юного врача», «Театральный роман», «Собачье сердце», «Белая гвардия». Герои Булгакова предстают перед читателем то в белом халате (как московский профессор Преображенский или уездный эскулап из Мурьинской больницы), то в военной форме (как персонажи «Белой гвардии»), то в кожаной куртке с чужого плеча (как «заведующий подотделом очистки Москвы от бродячих животных» Шариков). Местом действия оказывается то Москва, то Мурье, что в сорока верстах от Грачевки (причем географическая конкретика по отношению к этому «медвежьему углу» становится просто неуместна — ясно, что это где-то «очень далеко»), то древний Ершалаим и дворец прокуратора Иудеи.

Соседство «вещей несовместных» проявляется не только на макроуровне булгаковской прозы: внешне контрастные эпизоды, детали, характеристики пронизывают любое произведение Булгакова. На страницах «Мастера и Маргариты» рядом оказываются имена легендарного Понтия Пилата и безвестного поэта Сашки Рюхина, Римского (правда, без напрашивающегося продолжения — Корсакова) и Берлиоза (впрочем, тоже не композитора); в «Собачьем сердце» в едином строю «пролетарских вождей» оказываются Энгельс, Каутский, Полиграф Шариков и Швондер. Формулой благодарности и преданности становится, например, фраза: «Целую штаны, мой благодетель!» или: «Пинайте меня вашими фетровыми ботинками в рыло, я слова не вымолвлю» («Собачье сердце»). Пламенная прогулка кота Бегемота по «Грибоедову» заканчивается тем, что свои браунинг и примус (обратим внимание на степень сочетаемости «аксессуаров») он поменял на спасенный в пожаре «поварской, наполовину обгоревший халат» и «цельную семгу в шкуре и с хвостом»; при этом комический контраст «половины халата» и «цельной семги» интересен Булгакову в той же мере, в какой и финальный разговор Воланда с Левием Матвеем о судьбе Мастера. Философская дискуссия и портрет Бегемота, приветственно помахавшего Воланду семгиным хвостом, мирно уживаются на одной странице.

Внешняя несочетаемость «микроэлементов» и внутреннее единство художественного «макромира» — важнейшие отличительные черты творчества Булгакова. Сочетание разноплановых элементов повествования наиболее отчетливо проявляется в романе «Мастер и Маргарита» — прежде всего на уровне его языковой структуры. Герои романа говорят на нескольких языках: беседа Иешуа с Понтием Пилатом идет на арамейском, латинском, греческом языках, при этом смена языка каждый раз особо оговаривается. Надпись «разбойник и мятежник» на деревянных табличках, привязанных к шеям казненных в Ершалаиме Гестаса, Дисмаса и Иешуа, была сделана на двух языках — арамейском и греческом. Но при этом ни одного слова, которое было бы написано по-латински или по-гречески, в романе Булгакова нет. Даже визитная карточка «иностранца» Воланда описана «по-русски»: «Поэт успел разглядеть на карточке напечатанное иностранными буквами слово „профессор“ и начальную букву фамилии — двойное „В“». Сам же «иностранец» не произносит ни одного слова на каком-либо ином языке, кроме русского. Таким образом, в языковой структуре романа находит выражение один из важнейших художественных законов булгаковского мира — абсолютное единство разнородных явлений.

При всем различии проблематики, композиционного и речевого строя произведений Булгакова разных лет существует несколько важнейших аспектов, определяющих их внутреннее единство. Выделим основные:

• — сочетание и взаимообратимость реального и фантастического;
• — гротескная трансформация быта в миф, мистики — в обыденность;
• — сатирическое изображение современной писателю советской действительности как трагифарсового мира, в котором царствуют инфернально-демонические силы;
• — противопоставленный окружающему миру — враждебному и почти всегда агрессивному — булгаковский герой: он наделен творческими способностями и художественным талантом, но почти всегда слаб и уязвим;
• — общий принцип расстановки персонажей: учитель (Иешуа, Мастер, профессор Преображенский) —ученик (Левий Матвей, Иван Бездомный, доктор Борменталь) — предатель или провокатор (Иуда, Алоизий Могарыч, барон Майгель, Швондер);
• — инвариантная сюжетная схема: разрушение гармоничного (идиллического) мира героя — и его реальное или ирреальное восстановление;
• — амбивалентность (двойственность) содержательных и структурных элементов повествования: герои Булгакова парадоксально совмещают разные «амплуа» (палача и жертвы, ученика и предателя), а традиционно «одномерные» этические категории — например, «положительное» добро и «отрицательное» зло — становятся одновременно позитивными и негативными ценностями.

Особое значение в содержательной структуре произведений Булгакова приобретают библейские, прежде всего новозаветные, мотивы и ассоциации. В сознании читателя евангельская тема в творчестве Булгакова прочно связывается с романом «Мастер и Маргарита». Однако история Иешуа и Понтия Пилата является не началом, а кульминацией длительного развития библейской темы, определившей значение и функции множества сквозных мотивов в прозе Булгакова. На протяжении всей творческой эволюции писателя библейские (евангельские) образы и мотивы вводились в художественную структуру самых разных произведений — от «Записок юного врача» (1925—1927) до пьесы «Батум» (посвященной Сталину и законченной в 1939 году). В контексте отдельного произведения их присутствие может быть почти неощутимо — Булгаков никогда не прибегает к прямым сюжетным заимствованиям или созданию модернизированных иллюстраций к библейским притчам. Но в едином корпусе всех булгаковских произведений библейский подтекст становится видимым, «проявляется» — подобно тому как в рисунках-загадках, если правильно настроить зрение, сквозь внешние линии осеннего пейзажа начинает проступать женское лицо или контуры далекого древнего города.

Парадоксально, иногда травестийно трансформируясь, библейские образы и мотивы причудливо вплетаются в гротескную реальность булгаковского мира — но в странных «превращениях» библейских мотивов читатель постепенно обнаруживает внутреннюю логику и устойчивые закономерности. В ранних произведениях Булгакова библейские аллюзии и реминисценции не складывались в самостоятельный сюжет — но неизменно подсвечивали изображение современной действительности; в финальном произведении писателя — «Мастере и Маргарите» — сам библейский сюжет в апокрифической версии Мастера стал составной частью романа о Москве 1930;х годов.

Понаблюдаем за некоторыми закономерностями, которыми определяется развертывание библейских мотивов в произведениях Булгакова. В «Записках юного врача» эпизод прибытия выпускника медицинского факультета в Мурьинскую больницу, заброшенную в неведомую глухомань, ретроспективно начинает обрастать евангельскими ассоциациями. Одиночество, тоскливое ощущение брошенности, покинутости во враждебном мире, полном испытаний («Стальное горло», «Крещение поворотом», «Полотенце с петухом») и искушений («Морфий»), от рассказа к рассказу, по мере развития сюжета начинают осмысляться в контексте евангельского повествования о последних днях Сына человеческого. Операция по ампутации ноги, спасшая жизнь попавшей в мялку девушке (рассказ «Полотенце с петухом»), проецируется на евангельский сюжет воскрешения из мертвых: описание операции сопровождается тревожно пульсирующим «умрет», «сейчас умрет» — и заканчивается чудом, «воскрешением», совершенным героем рассказа. Название рассказа «Крещение поворотом» также начинает восприниматься сквозь призму библейских (а не только обычных языковых) значений первого слова. Начальный же эпизод цикла — «въезд» юного врача в Мурье — теперь может быть прочитан как иронический парафраз евангельского повествования о въезде в Иерусалим. Подчеркнуто точная датировка — «два часа пять минут 17 сентября 1917 года» — придает прозаически сниженной сцене многозначительность исторического события, а сакральное число «сорок» («сорок верст, отделяющих уездный город Грачевку от Мурьинской больницы») иронически отсылает к библейской символике чисел и навязывает символическое значение трагикомической завязке цикла.

Подобным же образом амбивалентный (двойственный) характер евангельских ассоциаций проявляется и в еще одной повести Булгакова на «медицинскую» тему — «Собачьем сердце».