Формирование новых стилистических категорий

Наличие кодифицированных норм русского литературного языка сказалось на завершении процесса формирования его стилистической системы как ряда функциональных книжных стилей и разговорного стиля, широко используемого в речевой практике.

Этому способствовало распределение (и закрепление) языковых ресурсов всех уровней по стилистическим категориям.

В процессе кодификации определялся функционально-стилистический статус языковых средств как нейтральных (а, бы, говорить, закрыть, машина, осень, правый, сложный, тот, четыреста, шесть, щедро, ясно и т. п.) или стилистически окрашенных — книжных (т. е. высоких: воздать, воспрепятствовать, гетерогенный, дееспособный, евхаристия, инаугурация, некий, отечески, пленительно, в третьей cmenetiu и т. п.) и разговорных (т. е. сниженных: арендаторша, братан, впритирку, грязнёхонько, дурацкий, жуликоватый, кабы, лупасить, наловчиться и т. и.). Стилистически сниженные единицы, например, наличествуют во всех лексико-семантических группах глаголов и фиксируются толковыми словарями {вздорить, засрамить, застыдить, корить, переругаться, разворчаться, ругнуть, скандалить, склочничать, хаять — глаголы словесной брани; ворковать, гавкать, гоготать, зудеть, пикнуть, рычать, фыркать, хмыкать, щебетать, шушукать — звукоподражательные глаголы речевой деятельности).

Но стилистическая окраска средств языка — это «явление сложное, двустороннее; это синтез коннотаций двух типов: функционально-стилевой и эмоционально-экспрессивной»¹. Эмоционально-оценочные компоненты сигнализируют об оценке, заключенной в семантике языковой единицы: положительно-оценочной (мелиоратйвной) или отрицательно-оценочной (пейоратйвной). Они обусловливают представление об экспрессивных возможностях слова: торжественное, риторическое, фамильярное, бранное и т. д. Кроме того, коннотации передают прагматическую информацию, которая тесно соединена с семантической, а зачастую «впрессована непосредственно в лексическое значение слова»^[1][2]. Прагматическая информация извещает о намерениях автора текста (речи). Она является неотъемлемой принадлежностью стилистически маркированной лексики и демонстрируется стилистическими пометами «вежливое», «вульгарное», «грубое», «ироническое», «ласкательное», «неодобрительное», «презрительное», «пренебрежительное», «шутливое», «эвфемистическое».

Например, стилистическую тональность контекста «Святая дружба», вечная любовь, небеса души и многое в подобном роде, вздохи и загадочные взгляды, чувства и некая игра в них, поза, — всё перемешивалось и создавало туманно-бродящий напиток… (Б. Зайцев. «Жизнь Тургенева») формируют единицы высокого стиля святой— ‘перен. проникнутый чем-либо высоким, возвышенный, идеальный (поэт., устар.)'; вечный — ‘бесконечный по времени, без начала и конца (книжн.). 11 Не перестающий существовать (книжн.)'; некий— ‘какой-то, некоторый (книжн.)' и положительно-оценочные традиционные поэтизмы душа, любовь, небеса.

Употребление, согласно стилистическим свойствам, лексико-фразеологических единиц, синтаксических конструкций, средств и способов связи в условиях литературно-нормированной речи должно осуществляться в рамках стилистических норм. Изменение стилистической окраски слова или фразеологизма может отражать «не только историю отдельных слов, но и „перемещение“ целых серий слов из одного стиля литературного языка в другой, а нередко и появление новых для литературного языка стилистических категорий»^[3].

Стилистическая система литературного языка реагирует, хотя и своеобразно, также на процессы, протекающие в жизни общества. Так, ко второй половине XX в. внутри сложившихся стилей под влиянием экстралингвистических факторов сформировались новые стилистические категории.

В советскую эпоху публицистический стиль функционирует как стиль партийно-публицистический, что обусловлено развитием стилистической категории, называемой языком идеологии. Признаком партийно-публицистического стиля является строгое следование нормативно-стилистическим предписаниям, выдержанность, торжественность, риторичность, пафос, характерные и для партийных газет, журналов, выступлений руководителей компартии, и для передовых и официальных статей в других изданиях. «Язык идеологии» как стилистическая категория обладает рядом признаков:

• 1) определенная, притом приоритетная, сфера общественного функционирования (партийная и массовая печать, тексты любых жанров о партии);
• 2) использование преимущественно в передовых статьях газет и журналов;
• 3) четкое следование стилистической норме в отборе языковых средств всех уровней;
• 4) использование экспрессивных средств в целях создания высокой патетики, торжественности;
• 5) наличие двух взаимообусловленных прагматических установок: идеологического воздействия на массы — обезличенного широкого адресата (в текстах партии) и демонстрации преданности партии (в текстах, адресованных партии). Партия выдвигает в печати все идеологические установки, оценки, отражающие ее волю как «волю народа». Партии адресуются тексты, передающие преданность и любовь народа, положительные оценки ее деятельности и т. п.;
• 6) выбор различных оценочных языковых единиц для выражения одобрения/неодобрения как средства открытого партийного руководства и положительно-оценочных единиц для одобрения, демонстрации официальной солидарности с партийной линией. Например:

Под руководством нашей, славной Коммунистической партии, её Центрального Комитета и Советского правительства народы нашей необъятной и могучей социалистической Родины в творческом, радостном и героическом труде воздвигают величественное здание коммунизма, претворяя в жизнь многовековую мечту человечества о построении коммунистического общества, об изобильной, счастливой и радостной жизни.

(«Книга о вкусной и здоровой пище», 1955, вступление) В текстах стилистической категории «язык идеологии» идеологическое содержание преобладает над информационным. В значениях многих слов идеологический компонент становится модально-оценочным (партийный, работница, трудящийся,; единоличник, обыватель, подкулачник и т. п.). Это свойственно текстам публицистического стиля в целом, но прежде всего — обращенным к массовой аудитории.

В условиях советской действительности состав общественно-политической лексики и ее присутствие во всех стилях речи расширяется — включается в повседневную речь. В составе активного словаря оказываются не только наименования партийных, правительственных органов (парткому пленуму слёту съезду треугольнику ЦКу партийная ячейка и т. п.), обозначения абстрактных понятий идеологического характера (типа партийности сознательность) у названия людей, участвующих в строительстве коммунизма и управлении государством (активист, коммунист, комсомолец_у общественнику ударник и др.) или препятствующих развитию нового (классовый враг, кулак, саботажник, перегибщик и др.), но и номинации, связанные с существованием социалистического государства в целом (партийная линия, пятилетка и т. п.)¹. Здесь продолжает действовать тенденция к развитию переносных значений у слов специальной, терминологической лексики, характерная для русского литературного языка второй половины XIX в. Например, военные термины в переносных значениях пополняют общественно-политическую лексику (политическая борьба, политическая боеспособность, всемирно-исторические победы ит.д.).

Неотъемлемой частью «языка идеологии» являются политические антропонимы (прежде всего Ленин), а также названия исторических событий. Наблюдается интенсивное образование прилагательных с качественно-харакгеризующим значением от имен собственных (гагаринский, ленинский, стахановский), создаются идеологические ярлыки (ежовщина, сталинист ит.п.). Например:

Я обращаюсь [в своих поэмах «Суд памяти» и «Даль памяти"] к истории России, которая, по выражению Владимира Ильича Ленина, выстрадав марксизм, пришла к Великой Октябрьской революции и первой вступила на путь коммунистического обновления мира.

(Е. Исаев) В публицистическом и официально-деловом стилях, в разговорной речи 50—70-х годов XX в. следует отметить актуализацию стилистической категории умолчания, которая понимается как недосказанность^[4][5]. Эта стилистическая категория связана с сокращением доли информации в значениях языковых единиц в контексте, с приведением к смысловой неопределенности за счет использования эвфемизмов (от греч. euphemeo — ‘говорю вежливо') — слов, заменяющих «неудобные», нежелательные в какой-либо ситуации слова и фразеологизмы.

Советская эпоха выработала свой набор эвфемизмов, и самыми типичными в партийной публицистике и документах официально-делового стиля были определения некоторый и отдельный (некоторые недостатки, отдельные товарищи)^[6].

Эвфемизмы советской эпохи, с одной стороны, «ретушировали» описание недостатков в различных сферах жизни, представляя пороки не в их истинном свете, делали критику лицеприятной (например: взять, вынести, принести вместо украсти, недочёты вместо ошибки', врачи потеряли больного). С другой стороны, их использование было нацелено на защиту социалистического образа жизни, укрепление авторитета партии, веры людей в социалистические идеалы. Стилистическая функция таких слов заключена в сглаживании негативного компонента оценки. Умолчание «лакировало действительность»^[7]. В этом проявляется прагматика стилистической категории умолчания.

В семантике текстов в связи с этим выявляется тенденция к «глобализаци и»: все достижения и успехи Советской страны признаются мировыми, достигающими космических масштабов, говорится о мировой революции, победе идей социализма во всём мире, часто вместо конкретного наименования (гипонима) используется обобщающее (гипербним), преобладают формы превосходной степени прилагательных (величайший, мудрейший, широчайший ит. п.).

Все большую популярность приобретает жанр официального письма (открытого или закрытого), особенно такая разновидность, как письма трудящихся, в которых нередко частные вопросы обсуждались как первостепенные, но игнорировались актуальные проблемы современности.

В советский период развития русского литературного языка как отражение влияния норм кодифицированной книжной речи на разговорную по-новому проявляется феномен канцелярйта, особенно в языке пропаганды и в устной речи. Носители литературного языка в советском обществе воспринимали языковой стандарт, кодифицированную норму как строго обязательную, отсюда сближение устной и письменной форм публицистической и официально-деловой речи, образцом которой были газеты, речь дикторов Всесоюзного радио и Центрального телевидения.

Доминировали тексты информационного и пропагандистского содержания. Экспансия языка пропаганды была заметна и в научных текстах, и в художественной литературе. Стилистика приводимого в печати документа определяла критерии устной публичной речи. «…Ориентация на язык именно официально-деловых документов, а не каких-либо иных типов текстов, в тех случаях, когда говорящий или пишущий ощущает необходимость отойти от общего, повседневного, бытового языкового употребления… объясняется высоким авторитетом официально-делового стиля. Его общественная роль очень велика, он перестал быть достоянием замкнутой группы людей, к нему приобщились широкие массы трудящихся, которые активно участвуют в управлении делами предприятий, учреждений, государства», — отмечал А. И. Горшков^[8] (см.: широкие массы трудящихся, участвуют в управлении в научном тексте как иллюстрация этого вывода). Литературный язык подвергся экспансии текстов научно-технического и управленческо-организационного содержания, и это проявилось в характере канцелярита.

Канцелярит 50—70-х годов XX в. обладал рядом специфических признаков. Наиболее заметный — стилистический (многословие, многокомпонентность). Тенденции к семантической конденсации (т. е. выражению одной языковой единицей нескольких смыслов, или сем) противостоит тенденция к созданию составных наименований (головной убор, жилая площадь, постельные принадлежности, продукты питания), использованию описательных глагольно-именных оборотов (произвести разработку, служить причиной, поставить вопрос). Описательные обороты используются для выражения экспрессивных (метафорических, метонимических) смыслов и, возникая в публицистике, становятся неотъемлемым признаком языка печати. Распространяясь в общении, они вытесняют словарные номинации из разговорной речи уже как клише и штампы (труженики стальных магистралей, люди в белых халатах, голубое топливо, чёрное золото). Ср. воспринятые узусом в их номинативном назначении: начальная школа, слепой полёт, резервы производства, полевой стан.

В середине XX в. в системе литературного языка оформляется статус разговорного стиля литературного языка и литературного (экспрессивного) просторечия как функционально-стилистических категорий разговорной речи, устной формы бытования литературного языка. В основе их выделения лежит экспрессивность, актуализирующаяся как бы в противовес строгой регламентированности нормированного литературного языка.

В функционировании языка тенденции к регулярности, определяющейся знаковым характером языка (как средства общения, выражения мысли и номинации предметов и явлений), противостоит тенденция к экспрессивности, которая обусловлена стремлением преодолеть языковой автоматизм. Наиболее заметно это в разговорной речи, поэтому она считается основным источником пополнения литературного языка экспрессивными элементами. Названные тенденции «сложно взаимодействуют на разных уровнях языковой системы, причем их действие сталкивается и с качественно иными движущими силами, значение которых возрастает вместе с закреплением в сознании говорящих представлений о языковой норме, языковом стандарте. Эти силы, силы литературной традиции и „образца“ литературной речи, препятствуют многим экспрессивным смещениям в языке, и они же удерживают в литературном языке целый ряд нерегулярных образований, от которых давно освободилось бы менее связанное традицией просторечие»¹.

Авторы монографии «Русская разговорная речь» (1973), определяя статус разговорной речи, доказывали, что она не принадлежит к функциональным стилям кодифицированного литературного языка, что разговорная речь и кодифицированный литературный язык — это «разные языковые системы внутри литературного языка, очень близкие между собой на одних участках системы и очень далекие на других»^[9][10]. При диалектическом взаимодействии кодифицированного и некодифицированного своеобразие их противопоставления заключается в том, что, во-первых, каждый носитель литературного языка владеет и кодифицированным литературным языком, и разговорной речью, а во-вторых, использование литературного языка или разговорной речи обусловлено особенностями коммуникативной ситуации либо контекста.

С увеличением доли устной формы коммуникации (радио, телевидение), в которой используются средства всех уровней и стилей литературного языка, к 70-м годам XX в. пришло время говорить о стилистических особенностях разговорной речи, об оформлении стилевой категории «разговорный стиль» (литературно-разговорная речь). Этот стиль преобладает в сфере СМИ (например, в авторских программах телеведущих), в публичных выступлениях на общественно значимые темы.

В стилевой системе устной речи разговорный стиль определяют как кодифицированную речь, противопоставляя ей обиходно-бытовую речь, просторечие, различающиеся признаками коммуникативными (официальность/неофициальность обстановки, подготовленность/неподготовленность речевого акта) и стилевыми (степень привлечения письменных форм и использования речевых стереотипов, полнота структур, диапазон выбора вариантов и т. п.)¹.

• [1] Крылова О. А. Лингвистическая стилистика. М., 2006. Кн. 1. С. 73.
• [2] Апресян Ю. Д. Избр. труды: В 2 т. Т. 2. Интегральное описание языка и системная лексикография. М., 1995. С. 145.
• [3] Левин В. Д. Очерк стилистики русского литературного языка конца XVI — начала XIX в. М., 1964. С. 3.
• [4] См.: Протченко И. Ф. Развитие общественно-политической лексики в советскую эпоху // Развитие лексики современного русского литературного языка. М., 1965.
• [5] См.: Сеничкина Е. П. Семантика умолчания и средства ее выражения в русском языке. М., 2002. С. 6—7.
• [6] См.: Сеничкина Е. П. Эвфемизмы русского языка. М., 2006. С. 9—10. Использование эвфемизмов в других стилях может быть связано с соблюдением этических требований, норм вежливости.
• [7] Ср. оценку Б. А. Ларина, данную в статье «Об эвфемизмах» (1961): «Харак-терным для социалистической эпохи является разоблачение эвфемизмов ипредпочтение прямых, иногда резких и грубоватых выражений».
• [8] Горшков А. И. Теория и история русского литературного языка. С. 289.
• [9] Шмелев Д. Н. О некоторых тенденциях развития современной русской лексики / / Развитие лексики современного русского литературного языка. С. 7.
• [10] Русская разговорная речь. С. 24.