Художественная концепция личности в русской и русскоязычной литературе XX века

Литература

XX века — явление сложное, противоречивое, вызывающее большие трудности при изучении. Они обусловлены разными причинами и, в первую очередь, тем, что многие исследователи на протяжении всего столетия находились и сейчас находятся в плену «левых» стереотипов, мешающих постижению поэзии и прозы данного периода. Нами предпринята попытка рассмотреть творчество самых разных авторов с «правых», православных позиций.

Уникальность литературы XX века состоит в том, что появилось огромное количество русскоязычных писателей, которые полностью утратили в своем творчестве духовные гены отечественной культуры. Это, с одной стороны, многие представители модернизма и все постмодернисты, с другой — безбрежное советское море. Русские художники слова, продолжившие традиции классики XIX века, количественно оказались в меньшинстве.

В одном из интервью Ст. Куняев назвал деление писателей на русских и русскоязычных примитивно-публицистическим [15. С.5]. Однако если в этом делении А. Бочарова коробит слово «русскоязычный» (им, якобы, хотят подчеркнуть кровную нерусскость, как правило, еврейство отдельных авторов и отлучить их от отечественной литературы [7. С.2]), то у Ст. Куняева вызывает неприятие сама альтернатива «илиили».

У А. Бочарова и его «левых» сторонников вряд ли имеются основания для подобных выводов. Их «правые» оппоненты (М.Лобанов, Ст. Куняев, В. Кожинов и другие) неоднократно подчеркивали, что «русская литература — понятие больше духовное, а не биологическое» [7. С.2], «нация — понятие больше духовное, нежели кровное» [15. С.5]. Показательно и то, что некоторые из авторов, называемых русскоязычными" (Г.Померанц, например), сами приняли такой подход и мыслят в рамках его парадигмы. Другие писатели (их большинство: от И. Бродского до Б. Хазанова), не разделяющие подобные взгляды, в качестве главного доказательства своей принадлежности к русской литературе называют язык, что вновь, на наш взгляд, свидетельствует об их нерусской духовности, культуре и подтверждает реальность самого явления, правомочность его названия и оценки.

Однако — на уровне постановки проблемы — нельзя не признать правоту Ст.Куняева. Действительно, существуют писатели, которых однозначно не пропишешь ни в русских, ни в русскоязычных авторах. Таких художников слова мы называем амбивалентно-русскими, то есть соединяющими в своем творчестве как традиционно русские, так и противоположные ценности.

Итак, для автора этого исследования общим критерием при характеристике разных тенденций в развитии литературы XX века является духовно-метафизический критерий. То есть при анализе отдельных произведений и творчества писателя в целом решающим фактором является вопрос: как идеи, идеалы, утверждаемые посредством художественного слова, соотносятся с традиционными ценностями русской литературы. А в их основе, как известно, лежит православная вера.

Последняя аксиоматическая мысль проводится потому, что даже некоторые «правые» критики (например, такие высокоточные, как В. Гусев и И. Стрелкова) допускают высказывания, принципиально уязвимые. Так, В. Гусев определяет духовное начало через природное. К тому же первое, с его точки зрения, может существовать как явление, враждебное Церкви [11. С.160−162]. А И. Стрелкова в числе причин, породивших легенду Есенина о деде-старообрядце, называют следующую: «После революции в рядах старой интеллигенции быть верующим и значило быть русским» [23.

С. 197]. Такой подход, как следует из других суждений, оценивается автором как узкий, неполноценный.

В.Гусев и И. Стрелкова, каждый по-своему, вступают на путь конфронтации с давней традицией определять духовность, русскость через православную веру (оставим в стороне более чем сомнительную «привязку» данной традиции к революции и старой интеллигенции). Именно этот подход, по-особому воспринимаемый некоторыми «правыми» и отрицаемый «левыми», обусловил общую концепцию и отдельные оценки данного труда.

Ошибочность исходных позиций, о которых подробно говорится в исследовании, приводит, например, некоторых «правых» к тому, что творчество В. Маяковского, одного из самых последовательных и стерильно нерусских авторов, рассматривается как явление «исключительно русское» [11. С. 161], «почвенническое» [6. С.9] и т. д. Часть «правых» и все «левые» не видят или не хотят видеть, что именно в поэзии В. Маяковского и частично в творчестве Д. Мережковского, А. Блока, Н. Клюева произошла «революция до революции», со всеми вытекающими отсюда разрушительными духовно-эстетическими последствиями.

Мы, конечно, не склонны, подобно В. Розанову [21. С.448−466], в смерти русского Царства винить только литературу и интеллигенцию. Но в то же время в сегодняшнем порыве восхваления авангарда, модернизма или в отстраненно-холодном разговоре о художественном новаторстве реформаторов стиха забывается о главном — о том вкладе, который внесли русскоязычные и амбивалентно-русские писатели в разрушение традиционных ценностей, в отпадение человека от Бога, о чем подробно говорится в данном исследовании.

Об этих «простых истинах» приходится говорить потому, что до сих пор представителями разных направлений создаются схемы, искажающие реальную картину жизни и литературы. Так, И. Стрелкова, комментируя план Л. Троцкого по созданию «нового человека» (почему именно Троцкого, а не большевиков вообще?), утверждает: «Чтобы переменить народ, начали с интеллигенции. Изгнали из России Ильина, Бердяева, Булгакова, Карсавина, многих других. А на „вакантное“ место пригласили Герберта Уэллса, Бернарда Шоу, ту же Айседору Дункан.» [23. С.197].

Опускаем вопросы по персоналиям и фактографии приведенного суждения, остановимся лишь на том, что в данной ситуации является главным. Дело не только и не столько в Л. Троцком и А. Дункан, дело прежде всего в той — большей — части интеллигенции, к которой принадлежали — полностью — В. Маяковский, во многомД. Мережковский, Н. Клюев, частично — А.Блок. Главную скрипку в бесовском послереволюционном оркестре играли именно отечественные «иностранцы»: маяковские, Серафимовичи, багрицкие, Мариенгофы и т. д., которые успешно продолжали работу, начатую ими или их собратьями по перу задолго до переворота, работу по расхристианиванию личности и созданию «нового человека».

Русские писатели XX века, от С. Есенина до Л. Бородина, противостоявшие и противостоящие этому процессу, с точки зрения носителя космополитического сознания, коммунистического и либерального, — уже изначально ущербны, неполноценны в силу своей русскости. Мы стремились показать и доказать противоположное: там, где художник реализует себя через национальную триаду: «личность — народБог», он верен заветам отечественной классики, высокому — духовномувзгляду на мир и человека, он — звено в «златой цепи» русской литературы.

В свете интересующей нас проблемы рассмотрим отдельные произведения Б. Пастернака, В. Гроссмана, Л. Бородина, А. Серафимовича, А. Толстого и других авторов, а также творчество в целом таких писателей, как А. Блок, С. Есенин, М. Цветаева, М. Булгаков, А. Соженицын и некоторых других. Выбор авторов был обусловлен следующими причинами. Во-первых, тем, насколько значимы как явления русской и русскоязычной литературы произведения и творчество анализируемых авторов. Во-вторых, как в них представлена концепция личности, которая в совокупности с другими критериями (типом гуманизма, в первую очередь), даёт основание для «прописки» писателя в русской или русскоязычной литературе. В-третьих, степень и качество изученности отдельных произведений и творчества в целом ведущих, знаковых писателей XX века.

Последний критерий проиллюстрируем, по понятным причинам, только на примере творчества А. Блока, ибо количество и направленность исследований о нём характеризуют современное состояние научной мысли. В море литературы о личности и творчестве А. Блока немало работ, авторы которых не учитывают или в корне переиначивают особенности художественного метода писателя. Известное высказывание поэта о «соусе вечности» воспринимается по-разному, как изречение ироническое в том числе. Если даже это так, то несомненнее, на наш взгляд, другое: в словах поэта — ключ к пониманию его лирики.

Игнорирование второго, вечного, плана в творчестве А. Блока, искусственная привязка художественного мира того или иного произведения к конкретным историческим фактам или лицам, что наблюдается во многих работах, вряд ли продуктивны. Так, ещё в 1908 году А. Измайлов воспринял лирический шедевр «Девушка пела в церковном хоре» как отклик на гибель русской эскадры в сражении при Цусиме [5. С.386]. Не находя в тексте никаких подтверждений версии критика, выскажемся по существу проблемы.

В стихотворении, как и в творчестве вообще, А. Блок делает любое разномасштабное событие фактом вечности. Естественно, что и первая строфа данного произведения:

Девушка пела в церковном хоре О всех усталых в чужом краю, О всех кораблях, ушедших в море, О всех, забывших радость свою, -воспринимается как символическое обозначение некоторых важнейших вех почти любой жизни, вех, которые связаны с болью утрат идеалов, печалью исчезновения иллюзий, потерями и трагедиями различного рода. А плач ребёнка в завершающей строфе — это плач Христа об утраченной детской чистоте в каждом человеке.

Особенно преуспели сторонники прикладного подхода в советское время, преуспели, социально заземлив, извратив художественный мир лирики А. Блока до неузнаваемости. Так, в стихотворении «Когда в листве сырой и ржавой.» В. Орлов увидел следующее: «.В этом мрачном осеннем пейзаже запечатлены трагические черты «суровой родины», охваченной мертвящим дыханием общественно-политической реакции, а «костлявая рука палача» и предсмертные слёзы распятого вносят в этот по глубинному своему смыслу исторический пейзаж представление о тогдашних казнях, и самый крест воспринимается как прообраз столыпинских виселиц"[18. С.352].

Не менее непродуктивна, на наш взгляд, приземлённость иного плана — попытка поверять творчество А. Блока его практическим, прикладным значением, понятым буквально. Например, В. Розанов, не приемля пафос статьи «Литературные итоги 1907 года», задаёт вопрос, который звучит для него как риторический: «Которую же из замерзающих на улице проституток согрел Александр Блок или хоть позвал к вечернему чаю, где он кушает печенье со своей супругой, одетой, как это видели все в собраниях, отнюдь не в рубище? Что же он сделал?"[20. С.265].

Сразу вспоминается свидетельство М. Горького об общении Блока с проституткой [9. С.306], которое звучит не в унисон с риторическим вопросом В.Розанова. Но суть, конечно, не в фактографии, а в том, как идеи, идеалы, воплощённые в творчестве, соотносятся с христианскими ценностями.

Такой подход в публикациях советского периода — большая редкость. В них преобладает вульгарный социологизм разной концентрации, что характерно для работ В. Орлова[17], Б. Соловьёва[24], А. Туркова [25] и многих других авторов. Нет смысла, думается, комментировать суждения, подобные следующим, суждения об общей и частной — блоковской — направленности: «Всё резче обозначается процесс идейного ренегатства буржуазных либералов, завершившийся позорно знаменитым сборником «Вехи» [17. С.332], «Финляндская «автономия» была, конечно, призрачной» [17. С.335], «.В этой связи развёртывается целая цепь метафор-символов: тройка, мёртвая и пустынная равнина, «звёздные очи» красавицы России, «демонский ямщик» (образ реакции, русского царизма). Историческая, больше того — политическая подоплека этой символики очевидна."[18. С.353].

Печальное, если не трагическое изнасилование русской истории и творчества А. Блока сопровождалось комическими ситуациями. Так, настолько, видимо, был велик порыв Б. Соловьёва «воспеть» «униженных и оскорблённых», что он и в облике Катьки из «Двенадцати» узрел ожившие черты героинь древних преданий и мифов, «высокую ценность. бедовой удали», «прелесть красоты"[24.С.610]. А В. Орлов, «улучшая» нравственный облик Блока, так упрощает его отношения с Л. Дельмас: «Идея долга, призвания, нравственного императива <. .>в конечном счёте предопределила судьбу реального романа и его Кармен"[17.С.509]. Приведём, без комментариев, только некоторые дневниковые записи Блока 1917 года, где Дельмас фигурирует под своей фамилией или скрытно, как любовница: «Ночью — любовница.», «К ночи пришла Дельмас», «Вечер с любовницей», «Ночью Дельмас», «Много работал и грешил. Люба, Люба,.

Люба. Ночью пришла Дельмас", «Купанье в Шавулове. Полная луна. Дельмас"[13.С.217−234].

В 90-е годы вульгарно-социологический подход практически сходит на нет. Появляются глубокие, интересные работы Е. Ивановой [13], П. Басинского [2], И. Есаулова [12], И. Гречаник [10] и некоторых других авторов, предпринимающих попытки религиозно-философского прочтения судьбы и творчества А.Блока. Однако, к сожалению, не эти работы определяют основное направление исследовательской мысли сегодня. Доминирующим является '^формальный" подход в изучении поэзии А. Блока, подход, который, также как и вульгарно-социологический, уводит читателя от понимания личности и творчества автора.

Данный подход вырастает не из реалий текста, а на почве исследовательских фантазий. Так, в книге В. Баевского «История русской поэзии», победившей на конкурсе Международного фонда «Культурная инициатива», определяющими являются суждения типа следующих: «В третьем томе преобладает красный цвет — цвет крови и пламени"[1. С.206]. Трудно сказать, чем порождены такие бездоказательные утверждения, может быть, известными штампами советского периода.

Штампы противоположной направленности нередки на страницах этого вроде бы деидеологизированного труда. Например, «Блока революция погубила» [1.С.207]. Данная давняя, распространённая версия легко опровергается всем ходом развития мировоззрения и преобладающими тенденциями творчества поэта. «Революционное» убийство, террор Блок освятил ещё задолго до известного переворота, в частности, в 1909 году в письме к В. Розанову: «Как человек, я содрогаюсь при известии об убийстве любого из вреднейших государственных животных (выделено мною — Ю.П.), будь то Плеве, Трепов или Игнатьев. И, однако, так сильно (коллективное) озлобление и так чудовищно неравенство положений — что я действительно не осужу террор сейчас.

Революционеры, о которых стоит говорить (а таких — десятки) убивают, как истинные герои.

Ведь правда всегда на стороне «юности». Революция русская в её лучших представителях — юность с нимбом вокруг лица"[4. С.276−277].

Интерес к поэтике творчества А. Блока, естественно, возник не сегодня и не вчера. В этом направлении сделано очень много, и работы Л. Гинзбург [8], Д. Максимова [16], Е. Эткинда[29] не потеряли и вряд ли потеряют свою актуальность, ценность. Однако авторы большинства исследований по поэтике обязательно уходят в мир фантазий, как, например, К. Чуковский в случае со звуковыми реминисценциями [27. С.15].

Такой подход отчасти объясним нежеланием или неумением видеть и говорить о сущности мировоззрения и о «содержательной» стороне творчества Блока. Когда же речь заходит об этих или «общих» вопросах, то, как правило, «любители поэтик» демонстрируют беспомощность и неправоту в самом элементарном. Например, по утверждению К. Чуковского, «это тяготение к общественности или, как тогда говорили, к соборности, сказалось раньше всего в его языке, который с этого времени перестал быть интимным и сделался достоянием всех"[27. С. 16].

Во-первых, не вызывает сомнения, что для К. Чуковского приемлемо тождество, для которого нет никаких оснований, ибо «общественность» и «соборность» — понятия несовместимые. Во-вторых, такое видение вопроса порождено оторванностью от национальных ценностей (что демонстрируют также В. Баевский[1], Е. Хомутова[26] и некоторые другие современные исследователи, у которых, в частности, возникают аналогичные проблемы с «соборностью»). Она проявляется в работе К. Чуковского не раз, мы же приведём лишь один пример: «Покуда он не ощущал своей русской погибельности, он был в нашей литературе чуть-чуть иностранец» [27. С. 19]. Куда ведёт такая логика, видно из и размышлений М. Эпштейна о «Котловане», который название повести А. Платонова «расшифровал» как стремление русского народа к своей национальной сущности — пустоте, самоистреблению [28].

То есть пафос К. Чуковского, М. Эпштейна и многих других — это пафос русскоязычных авторов, стоящих на антиправославных позициях, ибо только таким образом можно в антихристианских идеалах находить якобы идеалы России и русского народа. И происхождение, кровь исследователей — отвечаем заранее — тут ни при чём.

На протяжении длительного времени личность определяется по-разному. В свете интересующей нас проблемы назовём только два подхода. Сторонники «русскоязычного» подхода под личностью понимают человека, который интересы своего «я» ставит выше интересов народных, национальных, государственных. Современными представителями такого подхода являются А. Бочаров, Г. Белая, С. Чупринин, Б. Сарнов, А. Марченко, М. Левина и многие другие критики и литературоведы «левой», либеральной ориентации.

В отличие от вышеназванных авторов, сторонники «русского» подхода, православного по своей сути, считают, что личность начинается не с самоутверждения, а с самопожертвования, с «самоуничтожения» своего «я» через христианскую любовь, через «отречение от индивидуалистического, эгоцентрического я человек из индивидуума перерождается в личность» [22. С.31]. С подобных позиций определяют личность многие русские философы, писатели, критики, литературоведы XIX—XX вв.еков. Они выделяют две ипостаси личности, земную и небесную, тварную и Божественную. О последней, определяющей, ипостаси, делающей «индивид» «личностью», много и продуктивно сказано Львом Карсавиным. Философ, в частности, утверждает: «Значит, в человечестве Своём и Богочеловек личен лишь потому, что Он в Божьей Ипостаси <.> причаствует Божьей Ипостаси и Богу, обладает Божьею Ипостасью и.

Богом, как самим Собою [14.С.26]. В дневнике М. Пришвина от 24 октября 1944 года мы находим такую ёмкую запись по интересующей нас проблеме: «Но что же есть не все, а я, единственное моё я, какое не было на свете и не будет? Это я, эта личность есть не что иное, как явление Бога в каждом из нас. Бог есть любовь, Бог любит всех, но каждого больше: вот это — „больше“ и чувствуется нами как „я“, это и есть личность, и есть Богочеловек» [19.С.298].

Именно с таких позицией трактуют личность И. Ильин, А. Панарин, В. Кожинов, Ю. Селезнёв, Ю. Лощиц, М. Лобанов, М. Дунаев, Ю. Сохряков, В. Воропаев, И. Есаулов и другие современные философы, историки, литературоведы, критики. С таких позиций и мы будем оценивать личность в русской и русскоязычной литературе XX века.

Само понятие «концепция личности» впервые возникает ещё в 50-е годы в работах Л.Тимофеева. В последующие 40 лет защищается немало кандидатских и докторских диссертаций с подобной проблематикой по творчеству отдельных авторов (часть из них указывается в библиографии нашей работы). Однако в большинстве исследований преобладает «левый» — советский и либеральный — подход в понимании личности. Работы, в которых концепция личности рассматривалась бы на материале отечественной словесности всего XX века, как и само деление её на русскую и русскоязычную, нами не обнаружены.

Актуальность исследования обусловлена, во-первых, необходимостью подведения литературных итогов XX века, а во-вторых, уникальностью словесности минувшего столетия. Появилось большое количество писателей, которые полностью или частично утратили духовные гены русской литературы. Настала необходимость определить и охарактеризовать это явление, рассмотренное, конечно, на фоне и в связи с авторами, наследниками традиций классики XIX века.

Выбор темы обусловлен тем, что «концепция личности» — это универсальная эстетическая категория, своеобразный художественный центр произведения, позволяющий выявить основные особенности ведущих и разных авторов XX столетия. Проделанное исследование дает представление и об общих тенденциях развития отечественной словесности данного периода. Вот почему предметом работы является познание русского и русскоязычного через концепцию личности в отечественной словесности XX века, а объектом — отдельные статьи, труды, произведения, творчество в целом В. Белинского, К. Леонтьева, В. Розанова, Н. Страхова, В. Кожинова, А. Пушкина, Ф. Достоевского, Ф. Тютчева, М. Булгакова, Р. Гуля, А. Толстого, Ю. Казакова, А. Солженицына, Л. Бородина и других авторов.

Основная цель диссертации — через выявление сущности взглядов на человека определить национальную идентичность большой группы писателей, мыслителей и общую картину развития отечественной словесности. Это, в свою очередь, предполагает постановку следующих задач: дать теоретическое обоснование понятиям и терминам, используемым в работесформулировать основополагающие принципы метода исследования, объяснить логику подбора изучаемых авторов и анализируемых произведений;

— определить сущность материалистического и православного подхода к личности;

— выявить и прокомментировать разное видение вопроса «русскоерусскоязычное»;

— типы личности в творчестве отдельных писателей, авторский идеал рассматривать с позиций православной патристики русской классики;

— определить степень взаимосвязи произведений и творчества авторов с традициями христианского гуманизма.

Научная новизна работы заключается в обращении к малоразработанному аспекту изучения литературного процесса. Впервые методологически обосновывается и подробно анализируется творчество части писателей, способствовавших расхристианиванию апостасийности личности и созданию «нового человека». Во многом по-новому интерпретируются произведения, работы художников слова, мыслителей, противостоявших и противостоящих этому процессу.

Методы исследования представляют собой синтез историко-генетического, системно-типологического, историко-функционального и комплексного подходов к изучению литературного произведения. Методологической основой исследования послужили работы философов, историков, литературоведов, критиков: И. Ильина, К. Леонтьева, В. Розанова, Л. Карсавина, С. Франка, М. Бахтина, В. Кожинова, Л. Гинзбург, М. Гаспарова, В. Жирмунского, В. Шкловского, Е. Эткинда, В. Гусева, П. Палиевского, С. Небольсина, С. Бочарова и многих других.

Основные положения, выносимые на защиту:

1.

Литература

XX века как единый текст (как бы она ни называлась: русская, русскоязычная, советская, российская) — это миф. В ней можно выделить группы писателей со взаимоисключающими идейно-эстетическими принципами, точкой пересечения у которых является только язык. Но, как известно, один общий признак не создает общность: народ, нацию, литературное направление и т. д.

2. Личность в русской литературе XX века — это человек, в той или иной степени «созвучный» Богу, живущий по христианским канонам, на нем лежит «отблеск» Создателя. Личность в русскоязычной литературеэто обезбоженный индивид, эгоцентрическая апостасийная личность.

3. Наиболее распространенный тип героя и писателя в словесности данного периода — это амбивалентная личность и амбивалентно русский художник.

4. Человеческим идеалом в русской литературе XX столетия является христианская соборная личность, в русскоязычной — самоценная личность, по-разному ограниченный индивид — от Богочеловека до социального типа.

5. В основе творчества русских писателей лежит богоцентрическая модель мира, русскоязычных — антропоцентрическая модель.

6. Для творчества русских писателей характерен христианский гуманизм, для русскоязычных — либо социальный, либо национальный, либо индивидуально ограниченный гуманизм.

7. Художники слова, реализующие себя через национальную триаду: «личность — народ — Бог», остаются верны заветам отечественной классики, высокому — духовному — взгляду на мир и человека, они — звенья в «златой цепи» русской литературы. Авторы, разрушающие традиционные ценности, способствующие расхристианиванию личности, -только русскоязычные писатели.

Практическая значимость диссертации состоит в том, что предлагаемый в ней подход к изучению отечественной литературы XX века, творчеству отдельных авторов и конкретных произведений может быть использован при создании авторских программ при подготовке общих курсов по истории русской литературы XX века, спецкурсов и спецсеминаров.

Апробация работы. Основные положения диссертации отражены в монографии «Художественная концепция личности в русской и русскоязычной литературе XX века» (М., 2003. — 12,75 п.л.), в трех разделах коллективной монографии «Русская и русскоязычная литература XX века: К вопросу о художественной концепции личности» (Армавир,.

2000. — 3,85 п.л.) и двадцати восьми статьях, опубликованных в период с 1986 по 2004 год в «Огоньке», «Москве», «Литературе в школе», «Молодой гвардии», «Кубани», «Культурной жизни Юга России», «Российском писателе», «Дне литературы», «Имперском курьере», в научных сборниках. Результаты исследования сообщались на научных конференциях в гг. Москве, Краснодаре, Ставрополе, Армавире. Материалы и результаты исследования реализовывались на лекциях, спецкурсах и спецсеминарах на филологическом факультете в Кубанском государственном университете и Армавирском государственном педагогическом университете.

Структура диссертации отражает логику рассмотрения материала и подчинена общим принципам и содержанию работы. Она состоит из Введения, трех глав, Заключения и библиографии, которая насчитывает 560 источников.

Заключение

.

В 1979 году В. Маркович, ссылаясь на то, что в творчестве писателей-реалистов XIX века, невозможно выделить одну преобладающую типологическую черту, предложил относить их к просто реализму. В 2000 году И. Кондаков применил подобный подход уже к словесности XX века: индивидуальности писателей, их идейно-эстетические различия перевешивают то, что их объединяет. Поэтому исследователь предлагает рассматривать литературу XX столетия как единый текст.

Мы не можем согласиться с версией И. Кондакова, ибо параметры, по которым он объединяет писателей (общая эпоха, бескомпромиссная борьба, служение литературе, читательское сознание и т. д.), случайны по отношению к характеризуемому объекту, непродуктивны. Во-вторых, различия между большими группами писателей столь ментально сущностны, что их невозможно «прописать» в одной литературе.

Ю.Анненков, А.Солженицын. В. Максимов, Л. Бородин, как и уже называвшиеся авторы, признавали наличие литературы на русском языке, которая духовно не имеет никакого отношения к национальной словесности. Правда, чаще всего, они не прибегали к понятию «русскоязычная литература». Данное исследование и другие наши работы позволяют применить его к, прежде и больше всего, представителям соцреализма и постмодернизма и, с оговорками, ко многим модернистам. Христианские реалисты являют русскую литературу XX века.

По традиционным для русской литературы родовым, типологическим чертам мы попытались определить национальную идентичность некоторых наиболее значимых художников и через них выявить закономерности в развитии отечественной словесности.

В русской литературе XX века идейные, духовные, онтологические искания личности проходят в двух временных плоскостях: во времени-современности и времени-вечности. Таким образом создается, в частности, эффект «перекрестка» жизни как постоянного повторения общих ситуаций, определяющей среди которых является ситуация выбора. И герои в различных ситуациях, от любовной до военной, делают, в конце концов, метафизический выбор, выбор между Христом и антихристом.

Сознательно вводя в свои произведения высший критерий личности и жизни вообще, русские писатели XX столетия следуют христоцентричной традиции отечественной литературы. И закономерно, что в их произведениях соборная личность являет идеал человека, а амбивалентная личность — наиболее распространенный национальный тип.

В русскоязычной литературе апостасийность и духовная метанойя ее представителей проявляется по-разному: в изображении личности как частного индивида, социального типа, Богочеловека, «твари дрожащей», в типах гуманизма, социально, национально, религиозно, индивидуально, противоположенных подлинному человеколюбию — христианскому гуманизмув любви-греховной страсти, любви «идейной" — в бездетных по сути отцовстве — материнстве и социальном отношении к ребенку, и, наконец, в изображении мира.

По-разному ограниченный взгляд на него у русскоязычных и амбивалентно русских авторов приводит к моделям, схемам, подменяющим собою жизнь, к художественной и исторической полуправде и неправде, что проявляется в «Возмездии» А. Блока, «905 годе», «Лейтенанте Шмидте», «Докторе Живаго» БПастернака, «Хождении по мукам» А. Толстого, «Жизни и судьбе», «Все течет» В. Гроссмана, «Детях Арбата» А. Рыбакова, в творчестве В. Маяковского, Э. Багрицкого, А. Вознесенского, Е. Евтушенко и других писателей.

Христианское мировидение дает русским художникам слова возможность подняться над политическими и иными пристрастиями, стереотипами, делает их произведения исторически, психологически, художественно убедительными и полноценными. К отечественной классике XX. века мы относим «Лебединый стан» М. Цветаевой, «Кобыльи корабли», «Страну негодяев», «Пугачева» С. Есенина, «Белую гвардию», «Собачье сердце» М. Булгакова, «Тихий Дон» М. Шолохова, «Прощание из ниоткуда» В. Максимова, произведения И. Шмелева, А. Ахматовой, А. Платонова, Ю. Казакова, Г. Семенова, В. Белова, В. Распутина, Л. Бородина, Н. Рубцова, Ю. Кузнецова и других авторов.