Слово и книга в мифологических и религиозных системах
Вся социально-историческая память индийцев запечатлевалась в этих священных книгах почти исключительно в религиозно-этической форме. История как таковая совершенно выпадала из поля зрения индийцев, буквально завороженных духовной мощью Вед, существующих вне исторического времени. И эта духовная по преимуществу форма определила на многие века и даже тысячелетия все своеобразие индийской культуры… Читать ещё >
Слово и книга в мифологических и религиозных системах (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
В рамках наиболее близкой нам иудео-христианской цивилизации греческое слово (ЗфАла (книги, мн. ч. от ед. ч. (3i (3Aiov — книга) стало названием главной священной книги — Библии. Отсюда пошла традиция, согласно которой сакральное значение в монотеистических религиях — иудаизме, христианстве, исламе — обрело само слово «книга». Она стала символом абсолютного знания, вместилищем сокровенной истины, дарованной свыше.
Наиболее ярко такое понимание книги выразилось в завершающем Новый завет Откровении святого Иоанна Богослова. В открывшемся апостолу пророческом видении вся будущая судьба мира заключалась в книге, запечатанной семью печатями. Книга эта была в правой руке (деснице) Господа, «и никто не мог, ни на небе, ни на земле, ни под землею, раскрыть сию книгу, ни посмотреть в нее» (Отк. 5, 3). И когда Божественный Агнец снимал эти печати одну за другой, картины будущего открывались перед Иоанном не в словесном выражении, а в загадочных видениях, которые он, в свою очередь, должен был записать в книгу.
Отсюда, по всей видимости, и возникло окончательно утвердившееся уже в Средние века представление о природе, открывающей перед человеком по Божьей воле свои тайны, как второй после Библии книге того же Автора — Бога. Так в христианском миропонимании сформировался и закрепился известный параллелизм: природа — это мир как книга, Библия — это книга как мир.
В VII в. эту идею развивает Максим Исповедник, и она остается практически неоспоримой вплоть до эпохи Просвещения. Еще в XVII в. английский поэт Ф. Куарлеа писал: «Этот мир — книга ин фолио, в которой заглавными литерами набраны великие дела Божьи: каждое творение — страница, и каждое действие — красивая буква, безупречно отпечатанная»[1].
Этот образ не потерял свою значимость и в последующие века, найдя свое место, например, в поэзии Ф. И. Тютчева:
Где вы, о древние народы!
Ваш мир был храмом всех богов, Вы книгу Матери-природы Читали ясно без очков!
И все же нельзя не отметить, что эта «книга» разными народами читалась очень по-разному, находя свое отражение в священных книгах разных религий.
Таковыми были Веды в религиозных системах Индии, самая древняя из которых получила название ведической религии, которую можно также назвать и «книжной». Именно в Ведах нашло свое выражение главное свойство индийской культуры — ее духовно-религиозный характер. Характерным признаком Вед, как и священных книг других древних религий, является их «внечеловеческий» характер. Они никем не написаны, они «шрути» — услышанные, данные как откровение. Все остальные священные книги подчинены Ведам, они как бы исходят из них.
Вся социально-историческая память индийцев запечатлевалась в этих священных книгах почти исключительно в религиозно-этической форме. История как таковая совершенно выпадала из поля зрения индийцев, буквально завороженных духовной мощью Вед, существующих вне исторического времени. И эта духовная по преимуществу форма определила на многие века и даже тысячелетия все своеобразие индийской культуры, все особенности исторического бытования народов Индии, объединенных единым (при всем многообразии конкретных религиозных и этнических черт) миропониманием. Непререкаемый авторитет Вед проявлялся и в главных характеристиках социальных слоев — каст, или варн. Так, высшей кастой в индийском обществе жрецы-брахманы становились именно в силу своей особой приближенности к священным книгам, а бесправие представителей низшей касты — шудров — особо подчеркивалось запретом для них даже прикасаться к Ведам, не говоря уж о том, чтобы читать их.
Исключительное влияние на индийскую культуру оказывали, помимо четырех Вед («Ригведы», «Самаведы», «Аджурведы» и «Атхарведы») тексты «Панчатантры» («Пятикнижия»), содержащие сказки, притчи и рассказы нравоучительного толка, а также знаменитый индийский эпос «Махабхарата» и «Рамаяна», т. е., как уже говорилось, отблеск священных книг падал на другие книги, хоть и признаваемые человеческим творением, но признающиеся вдохновленными свыше.
Ведическая традиция оказалась весьма подвижной, способной к известной модернизации, поскольку религия и философия в этой традиции как бы перетекали друг в друга. Современная Веданта, сложившаяся в XIX в. усилиями Шри Рамакришны и Свами Вивекананды, представляет собой уже не религиозную философию, но претендует на некую универсальную философию жизни, в рамках которой различные религиозные течения должны ощутить единство и обрести гармонию.
В рамках древнейшей из ныне существующих цивилизаций — китайской, — чья культурная история берет свое начало на рубеже III и II тыс. до н. э., не обнаруживаются равные Ведам по значению священные тексты. Но если китайскую цивилизацию в начальной стадии ее формирования нельзя назвать «книжной», то уж «иероглифической» — без сомнения.
Следует отметить, что для культур с иероглифической письменностью вообще характерно особое, сакральное восприятие не только текстов, но и отдельных символов — иероглифов. Эта особенность вытекает из преимущественно изобразительной, а не звуковой природы иероглифической письменности. Заметим, что знаки всех письменных систем — рисуночных, иероглифических или буквенных — изначально пользовались особым почетом, что проявлялось и в неизменно высоком статусе писцов, и в признании каллиграфии, особенно в восточных цивилизациях, главнейшим из искусств. Однако нигде начертание слова не приобрело столь высокого смысла, как в иероглифической по самой своей сути культуре Китая. Иероглиф составляет как бы душу этой культуры.
Согласно преданию, Цан-цзе, мудрый помощник мифологического основателя китайской цивилизации Хуан-ди, создал знаки письма, наблюдая очертания гор и морей, следы драконов и змей, птиц и зверей, а также тени, отбрасываемые предметами. Отметим при этом, что, хотя изобретателем иероглифа признан человек, источник «изобретения» все же вне человека. Сама природа подсказывает человеку высокий смысл и значение графического изображения.
Столь поэтически-философское происхождение иероглифа привело к тому, что в его начертании в полной мере проявляется душевное состояние изобразившего этот знак человека. Поэтому каллиграфия («красота письма») становится для китайцев не просто главным из искусств, но и средоточием всех искусств. Все остальные — поэзия, живопись, музыка и даже архитектура — служат лишь выражением духа иероглифа.
Каллиграф, соединяющий в себе, как правило, поэта и живописца, в одном-единственном иероглифе может выразить больше, чем неумелый изобразитель в пространном тексте. Лицезрение каллиграфически выписанного иероглифа может многое открыть и тому, кто в принципе не умеет читать. Не случайно в домах даже неграмотных китайцев всегда вывешивались на стенах изречения мудрецов или поэтические строки, за которыми признавалась некая сакральная сущность. А уж книги, будучи собраниями текстов, рожденных немалым трудом и вдохновением, традиционно почитаются китайцами как предметы несомненно священные.
Как известно, поклонение величайшему китайскому мудрецу и философу Кун Фу-цзы приобрело в Китае характер религиозного учения, известного под названием конфуцианство. Но по сути своей это учение носит более этико-политический, чем религиозный характер. Главной книгой этого учения стала «Луньюй» («Беседы и суждения»), которую современный исследователь В. В. Малявин назвал «памятником любви учеников к Учителю»[2], поскольку она написана после смерти Кун Фу-цзы его учениками и представляет собой ряд очень разных по характеру и стилю сочинений. Именно Конфуций, по мнению того же исследователя, определил стиль всей китайской цивилизации, положив также начало традиционной системе образования в Китае, которая имела целью подготовить не только знающих, но и высоконравственных служащих[3]. Обозначим, однако, коренное отличие в отношении к «Луньюй» и другим книгам конфуцианства со стороны почитателей: в них более всего выделяется их полезность. Это преобладание рационального начала, пусть и в сугубо этическом плане, является отличительной чертой китайского менталитета.
Вторым по значимости религиозным учением Китая, также имеющим преимущественно этический характер, является даосизм, основателем которого считается другой китайский мудрец — Лао Цзы, полулегендарный старший современник Кун Фу-цзы.
Особое, граничащее со священным значение иероглифическая письменность обрела и как важнейшая скрепа национального единства, позволяющая китайцам сохранять общий письменный язык при наличии множества весьма отличных друг от друга диалектов. Отметим, что особое отношение и к иероглифу как таковому, и к способу его изображения остается нерушимым в современном Китае, что позволяет ему даже в условиях переживаемой им бурной модернизации сохранять свое национально-культурное своеобразие, не поддаваясь в полной мере процессам глобализации.
Примерно то же самое можно сказать и о Японии, культура которой сохраняет иероглифический характер, хотя во Вьетнаме и обеих Кореях, так же, как и Япония, воспринявших в свое время китайскую письменность, иероглифы почти не используются. В Японии по-прежнему относятся к китайской культуре примерно также, как в Европе к культуре античного мира. Японские иероглифы — это, по сути, несколько упрощенный вариант китайской иероглифической системы. Но, несмотря на упрощение, каллиграфия в Японии не менее почитаемое занятие, чем в Китае. Правда, в нынешнем веке в японскую каллиграфию стали проникать абстрактные и декоративные мотивы авангардистского толка, что воспринимается более консервативно настроенными японцами как отхождение от эстетических норм этого вида изобразительного искусства. Но сама каллиграфия как чисто японское искусство в полной мере сохраняет свою значимость.
Главным же отличием японской культуры от китайской следует считать наличие в ней священных книг синтоизма — традиционной японской религии, сложившейся в VIII в. Эти книги — «Кодзики» («Записки о делах древности») и «Нихонги» («Анналы Японии») — и по сей день воспринимаются адептами этой религии как тексты, обладающие некой мистической, непостижимой силой. В них японцы проявили себя как народ, более, чем китайцы, склонный мистицизировать природу и создавший весьма изощренную мифологическую систему. В то же время священные книги синто заметно отличаются от канонических книг иных религий тем, что соединяют в себе мифологию и историю. Древние японские сказания и легенды о происхождении природы и самой Японии, относящиеся к «эре богов», предваряют собой хроники царствований древних императоров, обработанные в духе китайских исторических хроник.
Еще более важную роль приобрела письменность в рамках самой молодой из мировых религий — ислама. Зародившееся в оазисах Аравийской пустыни учение всего за несколько столетий распространилось на огромной территории от Индии до Испании. И завоевательные походы арабских вождей — халифов, «заместителей Пророка», сыграли в этом процессе куда меньшую роль, чем появление Корана — главной священной книги мусульман, записанной на арабском языке, в силу этого ставшим священным языком для всех исповедывающих ислам народов. Впервые в мировой истории книга проявила себя как мощнейший геополитический фактор, решительным образом изменивший политическую карту мира. Нельзя не отметить, что и в современном мире Коран и стремление сотен миллионов людей следовать ему определяют очень многое.
Такую роль книга могла сыграть только при условии, что она составляет основу не только религиозного ритуала и является предметом поклонения не только во время богослужений. И действительно, Коран для миллионов мусульман стал основой всей их жизни — и повседневной, в кругу семьи, и общественной, как уникальный правовой регулятор, и, во многих случаях, государственной. Написанный возвышенным поэтическим языком, он естественным образом стал основой всего искусства в рамках исламской цивилизации. Культурное наследие древних цивилизаций Месопотамии, Персии, Средней Азии и Северной Африки, а затем и Испании обогатило культуру ислама, придав ей удивительное многообразие, не нарушившее, однако, общее для всех исламских стран трепетное отношение к слову, как произнесенному (с ним связано развитие традиционных способов декламации или, точнее, произнесения нараспев священных стихов Корана), так и, в еще большей степени, начертанному. Словесный орнамент — арабески, — придающий всякому украшению глубокий символический смысл, естественным образом пронизал не только все прикладное искусство стран ислама, но и архитектуру, и изобразительное искусство. Показательно, что запрет на изображение людей и животных не распространился на книжную иллюстрацию, благодаря чему мировое искусство обогатилось замечательными образцами арабской и иранской книжной миниатюры.
Тот же запрет привел к развитию каллиграфии в религиозном направлении. В исламской традиции особым образом написанные суры Корана должны вызывать к себе примерно такое же отношение как иконы в других религиях. Изображение слова должно логически соответствовать правильному, т. е. ясному, ритмически размеренному чтению Корана.
Священные книги разных религиозных систем обладали одним общим для всех и несомненно важнейшим свойством: они сообщали человеку не только и не столько о видимом, т. е. доступном в той или иной мере человеческому познанию мире, сколько о мире невидимом, вечном, потустороннем, недоступном для эмпирического познания, но доступном для постижения через веру.
Но как ни велико было значение священных книг и священных текстов для культуры и миропонимания носителей самых различных религиозных систем, ни в одной из них слово не обрело такой высоты, как в христианстве, где оно буквально слилось с Богом, став не только инструментом Творца, как в Ветхом завете, но и само стало именем и изначальной сутью Бога, как говорит об этом евангелист Иоанн Богослов: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… Все чрез Него начало быть» (Иоан. 1: 1, 3). Бог Слово, ставший началом всему миру, определил в этом мире место созданному по Его образу и подобию человеку тем, что наделил его, единственного из всех созданий, даром слова. Этот дар дает человеку возможность для молитвенного общения с Богом.
Именно этой изначальной высотой определилось совершенно особое место словесного творчества и книжной культуры в истории христианской цивилизации, определившее ее ведущую роль в развитии всего человечества. И даже столь заметный, начиная с эпохи Возрождения, процесс секуляризации культуры, характерный практически для всех европейских стран, лишь видоизменил, но не принизил роль слова.