Шопенгауэр о страданиях мира

Мрачную оценку страдания и его роли в жизни людей находим у А. Шопенгауэра. Он писал: «Если ближайшая и непосредственная цель нашей жизни не есть страдание, то наше существование представляет собой самое бестолковое и нецелесообразное явление. Ибо нелепо допустить, чтобы бесконечное, истекающее из существенных нужд жизни страдание, которым переполнен мир, было бесцельно и чисто случайно. Хотя каждое отдельное несчастие и представляется исключением, но несчастие вообще — есть правило» .

Немецкий философ называет большой нелепостью стремление большинства философских систем представить зло как нечто негативное, тогда как, по его мнению, оно есть как раз нечто позитивное, дающее само себя чувствовать. По мнению Шопенгауэра, негативно добро, благо, т. е. всякое счастье и всякое удовлетворение как простое прекращение желания и окончание какой-либо муки.

" С этим согласуется и то обстоятельство, что мы обыкновенно находим радости далеко ниже, а страдания — далеко выше наших ожиданий" 3.

Чтобы аргументировать свой парадоксальный вывод, Шопенгауэр предлагает сравнить ощущения двух животных, пожирающего и пожираемого. Мы похожи на ягнят, которые резвятся на лугу, в то время как мясник выбирает глазами того или другого, ибо мы среди своих счастливых дней не ведаем, какое злополучие готовит нам рок — болезнь, преследование, обеднение, увечье, слепоту, сумасшествие.

Мучительность нашего существования

Мучительности нашего существования, отмечает Шопенгауэр, немало способствует и то обстоятельство, что нас постоянно гнетет время, не дает нам перевести дух и стоит за каждым, как истязатель с бичом. Оно только того оставляет в покое, кого передало скуке. Говоря о пользе страданий, Шопенгауэр пишет: «Работа, беспокойство, труд и нужда есть во всяком случае доля почти всех людей в течение всей жизни. Но если бы все желания исполнялись, едва успев возникнуть, — чем бы тогда наполнить человеческую жизнь, чем убить время? Если бы человеческий род переселить в ту благодатную страну, где в кисельных берегах текут медовые и молочные реки и где всякий тотчас же пожелает встретить свою суженую и без труда ею овладеет, то люди частью перемерли бы со скуки или перевешались, частью воевали бы друг с другом и резали и душили бы друг друга и причиняли бы себе гораздо больше страданий, чем теперь возлагает на них природа. Следовательно, для них не годится никакое иное поприще, никакое другое существование» .

Отсюда совсем иной критерий жизни у Шопенгауэра. Жизнь измеряется не радостями и наслаждениями, а отсутствием страданий как положительного элемента. Как ни разнообразны формы, в которых проявляются счастие и несчастие человека и побуждают его к преследованию (счастия) или к бегству (от несчастия), но все они имеют одну и ту же материальную основу — телесное наслаждение или страдание.

В этом отношении животному гораздо лучше, чем человеку. Животное, не будучи способно к рефлексии, лишено в ней конденсатора (сгустителя) радостей и страданий, которые поэтому не могут нагромождаться в нем, как это бывает в человеке, при помощи воспоминания и предвидения. Животное страдает сейчас, даже если оно повторяется последовательно бесчисленное число раз, оно всегда остается страданием настоящего.

В человеке же благодаря рефлексии из тех же самых элементов наслаждения и страдания, которые общи ему и животному, развивается такой подъем ощущения своего счастия и несчастия, который может повести к моментальному, иногда даже смертельному, восторгу или также и к отчаянному самоубийству. Страдание усиливается также благодаря амбициям, чувством чести и стыда. Это в многообразных и часто странных формах становится целью почти всех его стремлений, выходящих из области физического наслаждения или страдания.

Конечно, подмечает Шопенгауэр, у человека может быть сложный спектр занятий — от простейшей забавы до высочайших проявлений духа. Но ему ведома также скука. Так вырастает обширное здание человеческого счастия и несчастия. Итак, мера страдания в человеке, по Шопенгауэру, увеличивается гораздо значительное, чем мера наслаждения, чему, в частности, еще весьма способствует то обстоятельство, что он имеет действительное понятие о смерти, тогда как животное только инстинктивно ее избегает, ее не понимая.

Животные гораздо больше, чем люди, считает Шопенгауэр, удовлетворяются простым существованием; растения — вполне, человек — по мере своей тупости. Вот почему жизнь животного заключает в себе меньше страданий, а также и меньше радостей, чем человеческая. У человека же есть воображение — «одушевительная фантасмагория» — источник величайших наших радостей и наслаждений.

Жизнь человека оказывается еще более многострадальной благодаря способности человека к познанию. Познавание, понимание, само по себе безболезненно и не подлежит страданиям. Боль, страдание поражают только волю и вызываются помехами, препятствиями и столкновениями, причем все-таки необходимо, чтобы эти помехи сопровождались познаванием. «Что душевная боль обусловливается познаванием — понятно само собою, а что она возрастает соразмерно с этим последним, легко видеть как из всего сказанного выше, так и из доказательств, приведенных в моем капитальном труде „Мир как воля и представление“. Итак, сущность отношений мы можем пояснить сообразно следующим манером: воля — это струна, препятствия и столкновения — ее вибрация, познавание — это резонансная доска, а боль и страдание — звук» .

Поэтому, считает Шопенгауэр, не только неорганические тела, но и растения не способны ощущать боль, сколько бы воля их не встречала препятствий. Напротив, всякое животное, даже инфузория, ощущает боль, потому что познавание, как бы оно ни было несовершенно, составляет отличительный характер животного царства, животности. С возрастанием познавания, по скале животности, пропорционально возрастает и боль. У низших животных она еще крайне ничтожна; от этого происходит, например, что насекомые, у которых еле держится оторванная задняя часть туловища, могут в то же время есть.

Обосновывая горечь жизни, Шопенгауэр пишет: «В ранней юности перед своим будущим житейским поприщем сидим мы, как дети перед театральным занавесом, в радостном и напряженном ожидании того, что должно произойти на сцене. И счастье, что мы действительно не знаем, что должно случиться. Кто знает это, тому дети могут казаться порою невинными преступниками, которые хотя и осуждены не на смерть, а на жизнь, но еще не знают содержания ожидающего их приговора. Тем не менее всякий желает себе глубокой старости, т. е. состояния, в котором говорится: «Сегодня скверно, а с каждым днем будет еще хуже, пока не придет самое скверное» «.

Шопенгауэр считает, что нашу жизнь можно также рассматривать как эпизод, бесполезным образом нарушающий душевный покой Ничто. Человек все равно убеждается в том, что жизнь не более чем разочарование. Она носит характер гигантской мистификации, чтобы не сказать надувательства и обмана. Исходя из этих мрачных размышлений, Шопенгауэр делает предположение: представим себе, что акт зарождения не сопровождался бы ни потребностью, ни похотью, а был бы делом чисто благоразумного раздумья: мог ли тогда еще существовать человеческий род? Не был ли бы тогда каждый настолько сострадателен к грядущему поколению, что, скорее, избавил бы его от бремени существования или, по крайней мере, не принял бы на себя обязанности хладнокровно возлагать на себя такую обузу?

Философ далее пишет: ничего не может быть вернее предположения, что именно тяжкие грехи мира влекут за собой многие и великие страдания мира.