Основная тематика произведений А.П. Чехова

Художественный талант Антона Павловича Чехова формировался в эру глухого безвременья 80-х годов, когда в миросозерцании российской интеллигенции, в конце концов, совершался болезненный перелом. Необходимо подчеркнуть то, что идеи революционного народничества и противостоящие им, либеральные теории, еще не так давно безраздельно царившие в разумах семидесятников, теряли, как мы выражаемся, живую душу, застывали, преобразовывались в схемы и догмы, лишенные окрыляющего внутреннего содержания. Очень хочется подчеркнуть то, что после «первомартовской катастрофы» 1881 года — убийства народовольцами Александра II — в стране, в общем-то, началась правительственная реакция, сопровождавшаяся кризисом как народнической, так и либеральной идеологии. Было бы плохо, если бы мы не отметили то, что Чехову не, довелось участвовать в каком-либо серьезном общественном движении. Ни для кого не секрет то, что на его долю выпало другое — быть очевидцем горького похмелья на отшумевшем еще в 70-е годы жизненном пиру. «Похоже, что все были влюблены, разлюбили и теперь ищут новых увлечений» , — с грустной иронией определял Чехов суть публичной жизни своего времени.

Все творчество Чехова — есть призыв к духовному освобождению и раскрепощению человека. Ни для кого не секрет то, что принципиальные друзья писателя в один глас отмечали внутреннюю свободу как основной признак его нрава. М. Горький говорил Чехову: «Вы, кажется, первый свободный и ничему не поклоняющийся человек, которого я видел». Все давно знают то, что второстепенный беллетрист, знакомый Чехова, писал ему: «Между нами Вы — единственно вольный и свободный человек, и душой, и умом, и телом вольный казак. Мы же все в рутине скованы, не вырвемся из ига» .

В отличие от писателей-предшественников, Чехов уходит от художественной проповеди. Очень хочется подчеркнуть то, что ему чужда позиция человека, знающего истину либо хотя бы претендующего на познание ее. Надо сказать то, что авторский глас в его произведениях укрыт и практически незаметен. «Над рассказами можно плакать и стенать, можно страдать заодно со своими героями, но, полагаю, нужно это делать так, чтобы читатель не заметил. Чем объективнее, тем сильнее также выходит впечатление» , — говорил Чехов о собственной писательской манере. «Когда я пишу, — замечал он, — я вполне рассчитываю на читателя, полагая, что недостающие в рассказе субъективные элементы он подбавит сам». Очень хочется подчеркнуть то, что, но один из критиков начала ХХ века справедливо писал, что чеховская недоговоренность действует на читателя сильнее громких слов: «И когда он о чем-то стыдливо молчал, то молчал так глубоко, содержательно, что как бы выразительно говорил» .

Чехов ощущал исчерпанность тех форм жизни, которые донашивала к концу XIX века старая наша Родина, и был, как никто иной, внутренне волен от их. Конечно же, все мы очень хорошо знаем то, что чем наиболее внимательно вглядывался он в, как заведено, застывающую в самодовольстве и флегмантичном отупении жизнь, тем острее и проницательнее, с интуицией, как люди привыкли выражаться, умнейшего художника чувствовал пробивавшиеся через омертвелые формы к свету еще, как заведено, подземные толчки некий другой, новейшей жизни, с которой Чехов и заключил «духовный альянс». Все знают то, что какой будет она непосредственно, писатель не знал, но считал, что в базе ее обязана быть таковая «общая идея», которая не усекала бы живую полноту бытия, а, как свод небесный, обнимала бы ее: «Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности собственного свободного духа» .

Уже в ранних юмористических рассказах Чехов разглядывал различные виды «ложных представлений» — стереотипы жизненных программ, стандартов, по которым строится все поведение человека. И даже не надо и говорить о том, что позднее писатель наконец-то отыщет для этого явления, как все знают, точную и, как мы привыкли говорить, емкую формулу — «футляр». чехов футляр деградация интеллигенция.