Роль антропонимов в басенном творчестве И.А.Крылова

Тема нашего выступления «Роль антропонимов в басенном творчестве И. А. Крылова». Выбрана неслучайно, так как антропонимы, а точнее календарные русские имена как источник экспрессивных жанровых красок открыты для басни именно И. А. Крыловым. Докрыловской басне они как эстетическая категория неизвестны. Их нет в огромном собрании почти четырехсот сумароковских притчей, где, помимо неизбежных для басни зооморфических, а равно и нравственно-эпических, сословных и ремесленных масок, набирается еще за четыре десятка мифологических персонажей и до десятка персонажей с условно-поэтическими именами (типа Аркас, Иссея, Мелинта), но только одно из действующих лиц наделено календарным именем — пьяница Мирон (Пьяной и Судьбина).

В баснях И. А. Крылова календарные имена возводятся в регулярный и для своего времени новый источник художественных красок русской басни.

Национально-бытовой облик этих имен и экспрессивно-разговорное их варьирование отмечались неоднократно.

Прилагались к ним и социологические оценки, — дескать, «как_ правило, это имена, бытующие в обиходе простого народа, не дворянства». Вместе с тем все более стиралось представление о характеристической и сюжетной роли этих имен, некогда довольно очевидной для читателей «Письмовников» и «Месяцеслова».

Особое назначение имени улавливается ныне разве лишь там, где это с предельной настойчивостью подчеркнуто баснописцем:

Жил в городе богач по имени Мирон.

Я имя вставил здесь не с тем, чтоб стих наполнить Нет, этаких людей не худо имя помнить.

(Мирон) Нарицательно-типизирующая направленность имени фиксируется и заглавием басни и сентенцией:

«Видать случалось часто мне, Как доступ не легок в высокие палаты;

Да только всё собаки виноваты ;

Мироны ж сами в стороне".

Настоятельность авторских акцентов замечена Б. И. Копланом; «Имя Мирон в переводе с греческого обозначает «каплющий елеем», — и этот комментарий справедливо вошел в последующие переиздания кодекса крыловских басен (17, с. 136).

Впервые календарное имя опробовано Крыловым в басне «Откупщик и Сапожник».

Это непритязательный и неунывающий «певун и весельчак» сапожник Клим, поначалу соблазненный было коварным подарком откупщика, но скоро догадавшийся, что «за песни и за сон не надобен ни миллион».

Само по себе включение в рассказ имени персонажа здесь не столько обусловлено структурой и композицией диалога, сколько как бы вынуждено характером обстоятельств, хотя и окрашивается иронией мотивирующей авторской ремарки:

«Ну, что, брат, каково делишки, Клим, идут?».

Но в имени притаилась и прямая этическая характеристика персонажа: Клим, от латинского dementia в значении «умеренность» (также «кротость»).

Что же касается социально-характеристического назначения имени, то и оно скорее подсказывается этимологией, нежели приуроченностью к тому или иному сословному имени: на исходе XVIII — в начале XX века имя Клим не принадлежало к приметно распространенным ни среди крестьян, ни тем более в дворянской среде и само по себе едва ли могло служить прямой сословной паспортизацией персонажей.

Соотнесенная с иноязычно скрытой, а потому и не навязчивой этимологией, характеристичность имен останется присущей басням Крылова во все периоды его творчества.

«Поди-ка, брат Андрей!

Куда ты там запал? Поди сюда скорей Да подивуйся дяде!

Торгуй по-моему, так будешь не в накладе", ;

Так в лавке говорил племяннику Купец.

Но бахвальство купца, как он сбыл подвернувшемуся «олушку» гнилой конец сукна, наталкивается на отрезвляющее возражение племянника:

«Все это, дядя, так, — племянник отвечал:

Да в олухи-то, я не знаю, кто попал:

Вглядись-ка, ты ведь взял фальшивую бумажку".

(Купец) Греческая этимология имени и квалифицирует поведение мальчика «Андрей»: «мужественный» даже «дерзкий».

Преднамеренность имени тем несомненее, что в черновых вариантах басни племянник назван иначе:

«Фаддей! Фаддей!

Где ты запал? Поди-тко поскорей…".

Иван Андреевич Крылов не довольствуется статичной знаковостью антропонимов. Семантика имени включается в мотивировку басенного конфликта, определяет движение фабулы, объясняет расстановку действующих лиц, раздвигает масштабность изображения.

Двойную обусловленность имеет имя персонажа в басне «Пастух». Очень редкое в реальном русском именослове, оно заимствовано из пословицы «На волка только слава, а есть овец Савва», на которой строится басня, но не противоречит и сюжетному положению Саввы, этимологически означая «неволя», что довольно определенно проступает в ремарках рассказчика:

У Саввы, пастуха (он барских пас овец),.

Вдруг убывать овечки стали…

… (Из поваренков, за грехи, В деревню он был сослан в пастухи).

Однако важнее здесь, конечно, фольклорная, пословично-афористическая заданность и почти нарицательная обобщенность имени.

Едва ли не самая неожиданная игра потаенными смыслами имен — это организация второго комического эффекта «Демьяновой ухи» опирающегося, правда, на не очень известное толкование «Лексикона» Памвы Берынды: «Дамиан — злопитатель» — и все акценты открыты. «Злопитатель» Демьян так употчевал «тюленя» Фоку, что тому уж и ушица нейдет в рот, хотя тюленю-то только, казалось бы, и питаться рыбкой (20, с. 63).

Представляясь на рубеже XVIII — начале XIX века типичным прозванием простолюдинки (сравнительное нарицательное «матрешка» — женщина в крестьянском платке), крыловская Матрена как бы предъявляет претензии на положение и семантику своей этимологической родственницы римской «матроны», знатной женщины, с которой она разошлась исторически и стилистически. Возникает своеобразно мотивированное и экспрессивно заостренное сцепление социально полярных планов: Вот выдали Матрену за Барона.

Несостоятельность этого мезальянса и осмеивается финальным «пуантом».

И сделалась моя Матрена Ни пава, ни ворона.

Наконец, календарные имена вовлекаются в ироническую игру их смыслами. Так, не лишены насмешки имена действующих лиц в басне «Два мужика», один из которых — Фаддей (с этимологией «похвала») спьяна сжег дотла свой двор", другой же — Егор, во хмелю («наегорившись»), упал в погреб, стал калекой. Ирония первого имени — в этимологической несообразности облику его обладателя, тогда как у второго — в словообразовательных ассоциациях с русской идиоматикой.

Антропонимы лишены предусловленной означенности традиционных масок. Волк заведомо волк, Осел все-таки предстает ослом, Скупой скуп, но, чтобы сказать, кто такие Демьян, Мирон или Климыч, Савва и Тришка, предстоит еще вникнуть в природу типа. Иноязычная внутренняя форма имен здесь остается только этимологическим намеком и не навязывается читателю.

Что же касается социальной окраски календарных имен, то, судя по исследованным источникам, почти половина их (Петр, Федор, Андрей, Степан, Семен, Егор) не привязываются к какому-либо сословному именнику, а входят в первые два десятка общенациональных имен.