Пьеса «Чайка» Акунина как интертекстуальный диалог с А. Чеховым

Пьеса Бориса Акунина вышла в 2000 году. Как известно, она представляет собой продолжение комедии А. П. Чехова «Чайка». В произведении современного автора действуют те же персонажи, действие происходит в имении Сорина, Акунин использует многие чеховские художественные ходы, пародийно переосмысляя их. Естественно, что появление нового произведения вызвало множество неоднозначных критических отзывов в прессе.

«…чеховский слог отличается от акунинской стилизации. Одно слово отторгает другое: первое играет множеством смыслов, второе однозначно, как детективные развязки…» Филиппов А. Доктор Дорн идет по следу. Треплева убивают все / Известия, 28 апреля 2001.

«Чеховские герои в интерпретации Акунина стали существами, до маниакальности одержимыми. Сложность характеров превратилась в одномерность» Романцова О. Виновен каждый. Следствие ведет Акунин / Время МН, 28 апреля 2001 года.

«…опус Акунина демонстрирует непонимание принципов чеховской драматургии» Давыдова М. Обманутый обманщик. В «Школе современной пьесы» поставили «Чайку» Б. Акунина / Время новостей, 11 мая 2001.

Наталья Иванова (уже на страницах специализированного литературного журнала), наоборот, сетует на подражательность Западу, исчерпанность и интеллектуальную неплодовитость русского простмодернизма.

Акунин начинает свою пьесу в конце последнего акта «Чайки» Чехова, в тот момент, когда Треплев застреливается. «Чайка» Акунина построена в форме детективного расследования с доктором Дорном в роли частного детектива, который обнаруживает, что Треплев был убит. Как в классическом детективе, Дорн собирает всех подозреваемых в одной комнате и затем раскрывает коварного убийцу и заодно другие грязные семейные секреты. Однако, в отличие от обычной детективной истории, пьеса Акунина структурирована как серия дублей, в каждом из которых расследование начинается заново, и в результате все присутствующие оказываются убийцами, имеющими серьезный мотив.

Сама задача завершения хрестоматийной пьесы Чехова предполагает двойной жест: во-первых, это означает деконструктивистскую попытку переосмысления классической литературы с точки зрения нивелирования ее абсолютного статуса; во-вторых, это также попытка тривиализировать канон. А именно: Акунин берет чеховскую пьесу, обладающую каноническим статусом, и пишет к ней детективное популярное продолжение (явно намекая на вечный атрибут любого масскульта — серийность), смешивая элитное и популярное, сознательно играя понятиями массового, преходящего, и классического, вечного, искусства.

Акунин вводит разнообразные элементы, которые связывают его «Чайку» с бульварным чтивом, так, например, в пьесе разными персонажами в разных дублях повторяются «леденящие кровь» подробности убийства Треплева:

Сорин. …Кто-то стрелял Косте в ухо и расколол голову, и выбил глаз… (Дубль 1).

Дорн. Когда я вошел в комнату после хлопка, тело было теплым, из раны, пузырясь, стекала кровь, а по стенке еще сползали вышибленные мозги (Дубль 5) Акунин Б. Чайка. М., 2000. С. 100.

Подобные пассажи вводятся с целью пародии, которая получает развитие в приеме повторения, усиливающее иронию отстранения и взаимной игры между классическим текстом и акунинским детективом. Так, Акунин начинает свою пьесу с последней сцены четвертого акта «Чайки» Чехова, полностью сохраняя текст оригинала, но вставляя собственные ремарки, так что получается, что Треплев маниакально играет с револьвером, которым он постоянно манипулирует, а Нина говорит так, будто она плохая актриса в провинциальном театре:

Треплев. …Нина, зачем? Бога ради, Нина… (В голосе угроза, поднимает руку с револьвером.).

Нина (дрожащим голосом): Лошади мои стоят у калитки. Не провожайте, я сама дойду… (Не выдерживает, нервные слезы) Д-дайте воды…

Нина (решительно отставляет стакан и, глубоко вздохнув, говорит поставленным, актерским голосом): Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила? Меня надо убить. (Картинно склоняется к столу… поднимает голову, следит за его реакцией) Акунин Б. Чайка. М., 2000. С. 100.

Акунин повторяет Чехова с иронической дистанции: диалог Чехова пародируется действиями персонажей, обозначенными в ремарках, которые также апеллируют к современной культуре, так, например, страсть Треплева к оружию, указывающая на его психопатологическое состояние (а Треплев был психом, а не просто чувствительным юношей, согласно Акунину), отсылает читателя к обыгрыванию темы психоза в триллерах и фильмах криминального жанра. Наконец, самая абсурдная аллюзия в «Чайке» связана с движением «зеленых» и экологией. В финале пьесы Дорн признается, что он убил Треплева, ибо покойный зверски застрелил невинную чайку. Театральный пафос, с которым Дорн произносит свою финальную речь, служащую эпилогом и кульминацией пьесы, контрастирует с абсурдной мотивацией врача-убийцы.

Подобное использование контраста между намеренным высокопарным стилем театрализованной речи и невнятной, циничной или абсурдной мотивацией персонажей составляют ироническое отстранение, которое подрывает авторитет классического текста Чехова. Таким образом, пьеса Акунина представляет собой постмодернистский коллаж разных дискурсивных практик и иронических отсылок.

Наличие догадки и является тем поворотным пунктом, где пьеса Акунина превращается в псевдо-детективную историю. Серийная структура пьесы предполагает, что все персонажи являются убийцами, каждый раз выдвигая новую версию смерти Треплева. Пьеса Акунина не позволяет создать целостную картину, выявить логическую связь событий. На самом деле разгадка, так же как и достоверная картина, не являются целью детективной пьесы, наоборот, наиболее абсурдная версия убийства Треплева Дорном, потому что тому буквально стало «птичку жалко», функционирует как апофеоз эклектической игры дублей. Более того, доктор Дорн, беря на себя функции частного детектива, ничего не доказывает и никого не разоблачает, вместо этого даже самое легкое подозрение вызывает истерический или циничный монолог-исповедь действующих лиц. Таким образом, «Чайка» Акунина подрывает канонический статус пьесы Чехова через введение элементов поп культуры, псведо-детективного жанра, иронического отстранения и повторения.

В русле постмодернистской поэтики «Чайка» Акунина также имеет металитературный характер, так, пьеса содержит отсылку к Чехову как писателю: Нина упоминает «Даму с собачкой». Другим примером металитературной иронии является аллюзия к «Дяде Ване»: натуралистские увлечения доктора Дорна отсылают к экологическому пафосу доктора Астрова. Более того, Акунин вводит в пьесу референцию к самому себе и своим детективным романам о приключениях детектива Фандорина.

На уровне структуры обе «Чайки» существенно отличаются. Стоит заметить, что Акунин в одном из своих интервью упомянул, что на написание «Чайки» его подвигло желание закончить пьесу Чехова, которая представлялась ему незавершенной и тем более не комической. Критики часто рассуждают о том, что тексты Чехова обладают открытой концовкой. В «Чайке» комедия заканчивается трагическим выстрелом, который ставит перед читателем дополнительные вопросы: действительно, почему Треплев застрелился? Был ли мотивом самоубийства его конфликт с матерью, неудачный роман с Ниной, писательская неудовлетворенность, чувство безысходности провинциальной жизни и бессмысленности своих усилий или все это вместе? Конфликтные ситуации, о которых рассказывает Чехов, никогда не достигают точки открытого конфликта, тем более в его текстах нет возможности разрешения этих конфликтов, не случается катарсиса. Читатель не является свидетелем раскаяния или праведного наказания: пьеса заканчивается до того, как читатель (или зритель) способен испытать катарсис. Остаются только разнообразные нереализованные интерпретативные возможности текста, над которыми мы можем ломать голову. Именно в связи с этим качеством работ Чехова его современники называли его драматургию театром «настроения и атмосферы» (Мейерхольд), противоположным по замыслу и исполнению дидактической драматургии, господствовавшей до Чехова.

Акунинские дубли «Чайки» — это метафора потока разрозненных событий. Таким образом, слово «дубль» в тексте Акунина эксплицирует представление Чехова о жизни как о череде разнородных, несвязных эпизодов. Пьесы Чехова строятся по принципу «монтажного мышления», фиксирующего дискретность бытия. Акунин вносит дополнительные смыслы: жизненные этапы человека — это повторяющиеся до мельчайших деталей и однообразные копии. Дубль — это и знак театрализованности, «балаганности» всей пьесы, он ориентирует читателя-зрителя на авторский замысел «обнажения приема» театральных условностей, что опять же специфически продолжает тему сложной рефлексии героев об искусстве в пьесе Чехова. Акунин доводит до своего логического завершения комизм драматических стереотипов: персонажи ведут себя сверхэкзальтированно («Нина (схватившись за сердце, пронзительно вскрикивает, как раненая птица — она актриса явно не хуже Аркадиной)»), часть дублей заканчивается рефлексией героев о «сделанности» сценических поз и литературных текстов («Аркадина Вся эта сцена была сыграна, чтобы тебя разжалобить» Акунин Б. Чайка. М., 2000. С. 100.; «Тригорин Я давно замечал, что люди ведут себя гораздо естественней, когда притворяются. Вот о чем написать бы» Акунин Б. Чайка. М., 2000. С. 102.). Даже чайка (у Чехова это и экзистенциальный символ и, как утверждают некоторые исследователи, профанируемый символ, чучело, знак неестественности) в современном контексте превращается в артефакт культурного постчеховского сознания, некий концептуалистский знак.

Нужно обратить внимание на композицию произведения, ориентированного на нетрадиционные приемы: расположение двух произведений по отношению друг к другу в перевернутом виде — возможно, намек на карнавальную перевернутость; фразы на обложке «Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился» и «Константин Гаврилович мертв. Только он не застрелился. Его убили…» констатируют потенциальную возможность для читателя продолжить тексты, а также детективную интригу этих фраз.

Таким образом, пьеса, действительно, рассчитана, как минимум, на два типа рецепции: массовую и элитарную; каждый из адресатов выбирает для себя ту стратегию чтения, которая ему «ближе». Во-вторых, композицию текста можно рассматривать в качестве гипертекста или шире — как реализацию концепции семантики возможных миров: так называемые «дубли» предлагают читателю несколько вариантов развития сюжета.

В-третьих, понятие гипертекста непосредственно соотносимо с термином «интертекстуальность», который предполагает применительно к «Чайкам» не только выяснение связей двух произведений, изданных «под одной обложкой», но и выход на внешние источники аллюзий и реминисценций.