Пространство и время в бытии и развитии общества

Представляется очевидным, что метаморфозы бытия и небытия в истории общества, как и в жизни природы, могут происходить только в определенных пространстве и времени. «Определенных», потому что если субстанция общественного бытия — социальность — не является формой материи, а имеет собственный субстрат, то проблематичным становится перенесение понятий «пространство» и «время», являющихся атрибутами материи, на иные формы бытия — социальную и культурную. Между тем, в современной философско-социологической и культурологической литературе такое перенесение стало широко распространенным, и производится без какого-либо методологического обоснования, как нечто само собою разумеющееся.

Несомненно, что в известных пределах эти атрибуты материи присутствуют и в бытии общества, поскольку его жизнь протекает в географически разнообразном пространстве, а все социальные процессы — в астрономическом времени. Дело, однако, в том, что в функционировании и эволюции общественных отношений эти параметры не имеют самостоятельного значения — к примеру, пространство, разделявшее Старый и Новый Свет, оставалось неизменным до путешествия Колумба и после открытия Америки европейцами, при разных временных масштабах его преодоления парусными судами, потом пароходами, потом самолетами, потом ракетами, но определяются взаимоотношения данных континентов не самой этой протяженностью пространства, а социальными целями и культурными средствами его освоения; точно так же гигантские пространства России, отличающие ее, например, от Франции или Англии, определяли и продолжают определять существенные особенности ее общественного бытия и культуры, но не сами по себе, а опосредованные, преломленные, «снятые» историей господствовавших в стране общественных отношений, от допетровской Руси до советской, а затем и современной. Примечательно в этой связи существование понятий «экономгеография» и «геополитика», фиксирующих данные формы природно-социального синтеза. Однако следует ясно понимать, что пространственными, в точном смысле этого слова, т. е. «далекими — близкими», «высокими — низкими», «широкими — узкими», являются в данных синтезах не экономические и политические компоненты, а географические. Поэтому, когда пространственные понятия применяют в характеристике общественных отношений (скажем, в определениях «повышение производительности труда», «верхи и низы общества», «центр и периферия государства», «вертикаль и горизонталь власти», «правые» и «левые» в парламенте и т. п.), они становятся метафорами, поскольку физического пространства в субстрате социальности нет.

Другое дело — время, ибо социальные процессы, как и природные, духовные, как и материальные, психологические, как и физиологические, художественные, как и жизненно-практические, протекают во времени, инвариантном по отношению к содержанию, субстрату, модальности каждого процесса, т. е. времени астрономическому. Это значит, что признание однопорядковости времени и пространства, приведшее, в конечном счете, к определению времени в микромире как «четвертого измерения пространства», не может быть признано общеонтологическим принципом — атрибутом бытия является только время (что и позволило М. Хайдеггеру сопоставить «Бытие и время» в названии своего известного онтологического сочинения). Вместе с тем, проведенные в свое время исследования русских философов показали, что в разных сферах бытия время приобретает существенные особенности, фиксируемые понятиями «социальное время», «психологическое время», «художественное время» [36].

Когда, в частности, говорят о «социальном времени», имеется в виду, что, сохраняя трехмерную структуру астрономического времени: «прошлое — настоящее — будущее» или, в «обратной перспективе», «будущее — настоящее — прошлое», — равно как и его размерность, протекающие в обществе процессы обретают свою специфическую меру, определяемую их информационной емкостью, т. е. количеством и значимостью событий, произошедших в единицу (тысячелетие, век, год, даже месяц и неделя) астрономического времени. В этом отношении различие между традиционным типом общества и персоналистским (личностно-креативным) состоит в том, что власть традиции как бы останавливает время, ибо жизнь общества остается практически неизменной на протяжении веков и тысячелетий; убеждение в богозаданности общественного порядка, как в древности и в Средневековье; прошлое «увековечивается», событийно подчиняя себе настоящее и будущее. Тем самым роль времени в социальном бытии минимизируется, если вообще не теряет значение, что становится особенно заметным в сопоставлении с пришедшим ему на смену обществом со столь характерным и стремительно нараставшим динамизмом и остро ощущается современными поколениями, при жизни которых в России, Германии, Италии, Испании, в странах Восточной Европы дважды происходила смена социального строя. Социальное время измеряется не физическими приборами, а заключенной в жизни общества информацией, и потому «движется» тем быстрее, чем плотнее его информационная насыщенность. Проще говоря, чем больше событий происходит в жизни общества, тем более быстрым представляется его ход; так, мы говорим в быту: «Как летит время!», — неизменное же существование кажется бесконечно долгим, как будто, опять же по бытовой формуле, «время остановилось». .

Процесс превращения индивида в личность, т. е. в существо, наделенное свободой выбора и иерархизации своих ценностей, сопровождался и его освобождением от власти над ним традиций, а значит обретением возможности влиять на изменение положения дел во всех областях социального бытия, не говоря уже о культуре — иными словами, индивид обретал право на социальное творчество; организация различных политических партий и их революционная или консервативная деятельность — следствие этого нового, персоналистского самосознания человека. (Поскольку искусство есть «самосознание культуры», в нем особенно отчетливо проявился этот «культ новаторства», отодвинувший на задний план все другие качества художественного творчества и, в конечном счете, уничтоживший в XX в. сам критерий художественности, подменив его критерием оригинальности, новизны, небывалости структуры текста данного «артефакта».).

Такое резкое изменение роли времени в жизни общества и его. культуры не могло не привести к радикальной переоценке соотношения времени и пространства. В традиционном обществе ценностью обладало не время, а пространство, время же вообще не находилось в центре внимания (что было подробно освещено выше); правда, жизнь природы представала перед начавшим осмыслять ее человеком как смена времен года, дня и ночи, но это порождало циклическое понимание времени, которое сохраняет признание неизменности бытия, ибо если «все возвращается на круги своя», как сказано библейским мудрецом, значит, ничто в мире по существу не меняется, и сама изменчивость не абсолютна, а относительна, и ее социальная ценность скорее отрицательная, чем положительная. Даже ренессансный переход от религиозно-мифологического сознания к научному начался с открытий астрономии, предметом которой является пространственная организация космоса, что подтверждается и ролью математики и механики в мировосприятии людей послеренессансного и просвещенческого периодов в истории Европы.

Осмысление времени стало самостоятельной проблемой общественного сознания, предметом научного, художественного, философского постижения, когда человечество от стабильных, казавшихся вневременными форм существования перешло на Западе к непрерывно и все быстрее менявшимся формам бытия. Очевидно, что в пределах полутысячелетнего периода истории новоевропейской цивилизации социальное время неуклонно убыстряло свой ход — изменения устройства общества следовали друг за другом со все большей частотой и захватывали общественную жизнь все более и более широко, вплоть до революций конца XVIII — начала XX вв. В Европе Возрождение и Реформация были в подлинном значении этого понятия культурными революциями; неудивительно, что и революции политические не заставили себя долго ждать — XVIII век завершился во Франции грандиозным революционным взрывом, оказавшим воздействие на всю Европу и на Америку. Хотя монархический принцип социального устройства был вскоре восстановлен, но ему был нанесен смертельный удар, и в течение XIX столетия та же Франция пережила три революции, а следующий век начался в России с всколыхнувших весь мир потрясений — произошедших на протяжении всего-то двух десятилетий трех революционных взрывов и многолетней гражданской войны. Менялись не только основы социального бытия — одна новация следовала за другой в науке и технике, медицине и педагогике, искусстве и философии, в сфере быта и коммуникаций. Новаторство стало нормой бытия и ценностного сознания общества, что и определило объективную оценку социального времени, оказавшегося неизмеримо более важным, чем трехмерность пространства; учтем и то, что кризис религиозного сознания, а затем и успехи авиации сделали небесную высь и космические дали местом жизни не богов, а людей, начав преодоление, вместе с радиосвязью и телевидением, вековечной зависимости человека и от пространственной вертикали.

Так астрономическое время, продолжавшее определять биологические процессы в жизни людей и основанные на них технико-технологические действия, во все большей степени подчинялось времени социальному, которым измерялись метаморфозы бытия и небытия в жизни общества. Неудивительно, что стоявший у самых истоков культуры XX столетия А. Бергсон признал динамизм законом существования человеческого мира: «в становлении имеется больше, чем в бытии», — и что другой классический представитель философского мышления XX века М. Хайдеггер соотнес, как уже подчеркивалось, анализ бытия именно с временем. Еще один выдающийся мыслитель этого века И. Пригожин, при всех отличиях своих теоретических позиций и от интуитивизма А. Бергсона, и от экзистенциализма М. Хайдеггера, связав философское понимание бытия как процесса самоорганизации сложных диссипативных систем с анализом конкретного механизма этого процесса — взаимодействия «порядка и хаоса», счел основным достижением разрабатывавшейся им новой науки синергетики трактовку времени. А на высоком уровне научно-теоретической рефлексии в XIX—XX вв. сложился получивший парадигмальное значение в гуманитарном мышлении западного мира принцип историзма, который был применен к пониманию жизни личности, что проблематизировало биографию человека в психологической науке, в педагогике, в художественной литературе. Таким образом, изменение отношения к сравнительной ценности пространства и времени стало одной из сущностных характеристик общественного бытия и всех областей сознания и культуры.

Именно так возникло и все углубляется радикальное расхождение Запада и Востока, поскольку в последнем остались практически неизменными традиционные структуры бытия, своеобразные у каждого народа, но жесткие в равной мере у всех. По сей день в Азии и в Африке сохраняются общества, отчаянно пытающиеся оградить себя от какоголибо изменения традиционных средневековых, а иногда и первобытных, форм жизни. Обосновывающие эти позиции идеологи выступают под флагами защиты национальной самобытности, антиглобализма, сионистской идеи, талибанской версии мусульманства, а в России одни ретрограды придают политический характер исламскому вероучению, а другие хотят подчинить систему образования печально-знаменитой концепции «православие, самодержавие, народность», как будто в XXI в. религиозно-догматическое сознание может быть полноценной альтернативой анархическому индивидуализму буржуазной цивилизации. Сейчас все отчетливее осознается необходимость найти в лихорадочном беге времени, остановить который невозможно, новые формы общественного бытия, способные преодолеть противоположность и кажущуюся несовместимость подавляющей свободу личности традиционности и индивидуалистического произвола.