Конкретизация правовых норм в случаях их неопределенности либо противоречивости

С деятельностью по восполнению пробелов тесно связан вопрос конкретизации правовых норм в случаях их неопределенности либо противоречивости. При этом следует заметить, что не всякая конкретизация приводит к созданию нормы. Во-первых, применительно к внутригосударственному праву, не будет относиться к нормотворческой деятельности конкретизация, предпринятая судами, не относящимися к высшим, решения которых могут быть пересмотрены. Во-вторых, необходимо осуществлять разграничение толкования и нормотворчества. Например, в случаях, когда суд при выявлении неопределенности нормы права указывает на правильное ее применение, основываясь на анализе иных норм, мы обычно имеем дело с толкованием. Так, Президиумом ВАС РФ в постановлении от 3 апреля 2012 г. № 17 043/11¹ сформулирована правовая позиция, согласно которой споры, связанные с неисполнением (ненадлежащим) исполнением муниципальным образованием обязанностей, предусмотренных публичным законодательством, хотя бы такие обязанности и были упомянуты в соглашениях, заключенных публичным образованием с частными лицами, не имеют частноправовой природы, а вытекают из публично-правовых отношений. В указанном положении отсутствует нормативная новизна, суд лишь разъясняет действие нормы, закрепленной в п. 1 ст. 124 ГК РФ. Данная информация о норме права является результатом ее анализа и не привносит какого-либо нового регулятивного элемента.

Вместе с тем при определении содержания оценочных понятий Верховным Судом РФ фактически осуществляется нормотворческая конкретизация. Так, в постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 29 января 2015 г. № 2 «О применении судами законодательства об обязательном страховании гражданской ответственности владельцев транспортных средств»^[1][2] раскрывается понятие «иных обязательств по восстановительному ремонту транспортного средства», используемое в ФЗ РФ от 25 апреля 2002 г. № 40-ФЗ «Об обязательном страховании гражданской ответственности владельцев транспортных средств»^[3]. Какие-либо другие нормативные акты помимо указанного постановления, раскрывающие сущность данного термина, в Российской Федерации отсутствуют.

Деятельность судов в международном праве также неразрывно связана с конкретизацией принципов и международно-правовых норм. При этом следует отметить, что сущность данного процесса неоднозначно понимается в отечественной науке международного права. «Конкретизация, — отмечает В. Я. Суворова, — неотъемлемое средство правового регулирования. В международно-правовом регулировании она играет исключительно важную роль. Объясняется это тем, что в области межгосударственных отношений правовая регламентация зачастую начинается именно с общих установлений. Высокая степень обобщенности содержания норм международного права обусловливает затруднения при их реализации; вот тут-то и необходима та или иная конкретизация действия норм. …Посредством конкретизации общая международно-правовая норма как бы расчленяется на составляющие, которые подразумевались в процессе первоначального нормотворчества. В результате появляются новые нормы«¹. Иных взглядов придерживается С. В. Черниченко. «В принципе создание новых норм, конкретизирующих уже действующие нормы более общего характера, — пишет он, — типичный и необходимый этап правотворчества. Во внутригосударственной сфере на этом основана вся практика принятия подзаконных актов, развивающих и детализирующих законы. Однако новая норма, сформулированная международным судебным органом на основе уже существующей, должна рассматриваться лишь как толкование последней применительно к конкретному случаю, в отношении которого вынесено решение (поскольку решение международного судебного органа обязательно лишь по данному делу и для данных сторон), до тех пор, пока упомянутая новая норма не получит достаточно широкого признания в качестве правовой, чтобы считаться общепризнанной. Причем для такого признания вовсе не обязательно многократное повторение сходных или аналогичных формулировок по другим делам. В качестве примера здесь можно сослаться на Нюрнбергские принципы, которые были сформулированы Международным военным трибуналом на основе его Устава и общепризнанных принципов международного права, сложившихся к началу Второй мировой войны»^[4][5].

Точка зрения, высказанная С. В. Черниченко, представляется не вполне убедительной. Признавая нормотворческую конкретизацию необходимым этапом правотворчества, он, тем не менее, без какойлибо аргументации отрицает существование данного процесса в международном праве. И наряду с этим приводит пример формирования норм международным судебным органом. Более того, С. В. Черниченко, пусть теоретически, но признает возможность осуществления Международным Судом правотворческой деятельности: «Единственный случай, когда Международный Суд фактически может осуществлять деятельность, напоминающую правотворческую, — при использовании предусмотренного в п. 2 ст. 38 Статута права Суда решать с согласия сторон дело ex aequo et bono — остается теоретическим, так как на практике данный пункт не применялся»^[6].

Следует заметить, что такой подход в отношении самой возможности существования конкретизирующих норм в международном праве не является распространенным в отечественной науке. Так, И. П. Блищенко пишет: «В Договоре по космосу 1967 г. нашли свое закрепление лишь главные, основные принципы и нормы международного космического права. По мере развития космической науки и техники и дальнейшего проникновения в космос отдельные положения космического права конкретизировались в соглашениях по определенным направлениям деятельности человека в космическом пространстве»¹. Подобной точки зрения придерживаются И. И. Лукашук и О. И. Лукашук, которые заявляют: «Наиболее авторитетным является аутентичное толкование, т. е. такое, которое осуществляется самими сторонами. Его результаты имеют такую же силу, как и сама норма; они оформляются в ясно выраженном виде (договор, декларация, коммюнике) либо находят отражение в согласованной практике»^[7][8].

В этой связи представляет интерес ст. 31 Венской конвенции о праве международных договоров 1969 г., которая гласит:

• 1. «Договор должен толковаться добросовестно в соответствии с обычным значением, которое следует придавать терминам договора в их контексте, а также в свете объекта и целей договора.
• 2. Для целей толкования договора контекст охватывает, кроме текста, включая преамбулу и приложения:

a) любое соглашение, относящееся к договору, которое было достигнуто между участниками в связи с заключением договора;

b) любой документ, составленный одним или несколькими участниками в связи с заключением договора и принятый другими участниками в качестве документа, относящегося к договору.

3. Наряду с контекстом учитываются:

a) любое последующее соглашение между участниками относительно толкования договора или применения его положений;

b) последующая практика применения договора, которая устанавливает соглашение участников относительно его толкования;

c) любые соответствующие нормы международного права, применяемые в отношениях между участниками".

Анализ положений ст. 31 позволяет сделать следующий вывод: любой международный договор может послужить основой для создания его сторонами международно-правовых норм и заключения ими каких-либо соглашений и документов. Эти нормы, принятые в связи с заключением договора, должны использоваться в процессе толкования данного договора в качестве конкретизирующих его положения. Приведенный пример, по нашему мнению, весьма убедительно подтверждает факт существования в международном праве конкретизирующих норм.

Что касается позиции В. Я. Суворовой, то, соглашаясь в целом с определением значения конкретизации и ее роли в процессе международного правотворчества, представляется не совсем точным тезис о том, что конкретизирующие нормы как составляющие общей международно-правовой нормы «подразумевались в процессе первоначального нормотворчества». Действительно, необходимость создания норм, конкретизирующих общую норму, объективна, однако это не означает, что точное содержание конкретизирующих норм заранее определено. В процессе конкретизации как раз и вырабатываются нормы, необходимые для урегулирования отношения, которое не может быть урегулировано непосредственно общей нормой. В противном случае конкретизация слилась бы с процессом толкования.

В процессе осуществления международного правосудия достаточно часто возникает ситуация, когда норма, затрагивающая то или иное правоотношение, носит слишком общий характер и не может быть применена для разрешения спора в ее буквальном истолковании. В таких случаях суд, основываясь на данной норме, стремится к выработке положения, которое, с одной стороны, выступило бы непосредственным регулятором правоотношения, а с другой — находилось бы внутри конкретизируемой нормы. Иными словами, такое правоположение не должно затрагивать отношений, выходящих за пределы регулирования конкретизируемой нормы. При этом следует заметить, что данное правоположение, сохраняя связь с конкретизируемой нормой, будет само являться самостоятельной нормой лишь в случае, если смысл его содержания не повторяет, а развивает содержание конкретизируемой нормы. В этом и заключается суть нормотворческой конкретизации.

В практике международных судов конкретизация — явление объективно необходимое как по причине распространенности достаточно общих нормативных формулировок, так и сложности процесса, связанного с внесением изменений и дополнений в действующие нормы. Вместе с тем степень официального признания судебного нормотворчества, а соответственно и нормотворческой конкретизации, не одинакова у различных судов. Данное различие обусловлено, с одной стороны, позицией самого суда, а с другой — принятием этой позиции государствами, признавшими юрисдикцию суда. Наиболее ярко тенденции такого признания проявлены в деятельности судов в сфере прав человека, так как их деятельность связана с постоянным обращением к ограниченной, достаточно «узкой» группе прав, что, в свою очередь, требует от суда постоянного углубления в содержание конкретной нормы, закрепленной в конвенции. Наглядным подтверждением могут служить результаты деятельности ЕСПЧ по конкретизации норм и принципов, сформулированных в Конвенции о защите прав человека и основных свобод и сформировавших обширное прецедентное право^[9], которое, по утверждению М. Де Сальвиа, «все более и более приобретает характер настоящего jus commune (общего права) в сфере прав человека в той мере, в какой оно устанавливает нормы, имеющие ценность для ряда стран нашего континента»¹.

• [1] Вестник ВАС РФ. 2012. № 7.
• [2] Российская газета. 2015. № 21. 4 февр.
• [3] СЗ РФ. 2002. № 18. Ст. 1720.
• [4] Суворова В. Я. Реализация норм международного права. Екатеринбург, 1992.С. 29—30.
• [5] Черниченко С. В. Теория международного права: в 2 т. Т. 1. С. 25—26.
• [6] Там же. С. 2А—25.
• [7] Международное космическое право / под ред. А. С. Пирадова. М., 1985. С. 26.
• [8] Лукашук И. И. Международное право. Общая часть. С. 202.
• [9] См.: Де Сальвиа М. Прецеденты Европейского Суда по правам человека. Руководящие принципы судебной практики, относящиеся к Европейской конвенции о защитеправ человека и основных свобод. СПб., 2004; Кучин М. В. Прецедентное право Европейского Суда по правам человека. Екатеринбург, 2004; Харрис Д., ОЪойл М., Уорбрик К. Право Европейской конвенции по правам человека. М., 2016.