Способы создания образа Лондона

Общая концепция истории в романе отражается и в авторской версии истории Лондона. Автор начинает с изложения мифологической версии основания города: «Лондон был основан Брутом Троянским… Бруту явилась богиня Диана и велела ему плыть к острову, лежащему дальше солнечного заката, и основать там город, который станет подлинным чудом света. Остров звался Альбион, и, высадившись на него, Брут столкнулся там с племенем великанов, которых он в конце концов одолел в битве. После победы над великанами Брут основал Новую Трою, которая стала называться городом Луда, или Лондоном» (75). Рассказывая легенду о Лондоне, Акройд 133 заглядывает в прошлое, для которого нет летоисчисления. Такая вневременная, внеисторическая основа образа мегаполиса дает автору возможность критически взглянуть на результат эволюции этой теории, на город в 3700 году. История в «Повести о Платоне» описывает круг, в центре которого находится Лондон: Платон предполагает, что он и его современники являются теми самыми атлантами из легенды, истинными жителями города. Таким образом, прошлое становится будущим, одновременно являясь настоящим. Непрерывная связь с прошлым заложена в самой природе города: «Пожары обычно начинаются в одних и тех же местах; в частности; поблизости от дома гильдий были улицы, где былой жар вспыхивал периодически». Здесь мы видим в действии теорию локальных императивов Акройда, согласно которой пространство обладает памятью, что в очередной раз подчеркивает нелинейную природу времени и сложный характер пространственно-временного континуума в романе. П. Акройд сохраняет знакомую для читателя географию и делает Лондон будущего реинкарнацией города прошлого. Писатель упоминает места, давно ставшие неофициальными достопримечательностями, и реалии, известные лондонцам с рождения. Например, Pie Corner, откуда Платон родом, Сlerk’s well (его излюбленный Кларкенуэлл), где он читает лекции, или река Флит, вновь несущая свои воды на поверхности. Тем не менее, эти топонимы Лондона в романе остаются топонимами, лишаются материальной составляющей. Одна из любимых детских игр горожан — лабиринт: «Лабиринт из стекла… оно сделано из слез ангелов… В нем так легко было заблудиться, хотя все было отчетливо видно». Свет будущего, белый, сияющий — это не только видимая аура горожан, но и физическая сущность мира в целом («Лучики света. Лучинки. Маленькие серповидные светики колеблются, оседлав волны тьмы»,, и единственный доступный строительный материал («У нас был старинный дом — не каменный, а световой»,. Город будущего оказывается прозрачным, потому его так трудно увидеть. Фрагментарный характер повествования не позволяет Акройду создать трехмерный образ Лондона; мы не видим ни улиц, ни зданий, ни общегородской перспективы, которые предлагались читателю в предыдущих романах. Здесь город существует лишь как случайное собрание отдельных точек в пространстве. Если в «Хоксмуре» первостепенным элементом в образе Лондона была земля как хранилище свидетельств прошлого, в «Повести о Платоне» писатель обращается к другой природной стихии — свету. А эфемерность этой субстанции не просто идет вразрез с материальностью города; она не дает автору возможности выстроить столь же яркий и живой образ, как в предыдущих романах. Люди будущего поклоняются городу как божеству, для них Лондон — живая материя. Одна из деклараций гласит: «Город дает нам опору. Город любит нас — свою ношу. Питайте его взамен. Не покидайте его пределов». Это прекрасная стерильная среда обитания, которая заботится о них и защищает от реальности за пределами городских стен. Город становится олицетворением коллективного сознания всех его обитателей: «Мы — единый город. Он — тело, а мы — его члены». Однако метафора тела не делает образ Лондона более человечным, потому что, как и горожане, город будущего утратил свой живой дух, законсервировался, прекратил развитие. Попытка Акройда дать материальное воплощение идее визионерского города оказывается неудачной. Город наполнен светом, лабиринтами из стекла и осколками разбитых зеркал, но он не получает самостоятельного существования, существуя в виде многочисленных отражений реальности. Идеальный Лондон так и остается видением, ослепительно блестящим, но лишь умопостигаемым видением. Как и ранее, в образе Лондона присутствует второй временной пласт — город эпохи Крота, то есть современный город, который дан в «Повести о Платоне» концентрированно, в едином описании. После спуска в пещеру Платону открывается величественное зрелище: «А подо мной раскинулся Лондон! Ночь успела уже сменится ярким днем, и я увидел громадные стеклянные башни, купола, крыши, дома. Я увидел и Темзу, что поблескивала в отдалении; вдоль нее шли широкие проезжие улицы. Строения и окаймленные ими пути были обширней и изощренней, нежели все, что я когда-либо мог вообразить, но почему-то это был именно тот город, о котором я всегда мечтал». Платон наконец-то видит город, историю которого он читал в своих лекциях, и может лично убедиться, был ли он прав в своих изысканиях и выводах, или заблуждался. Прописанный до мельчайших деталей, Лондон эпохи Крота — это объемный, многогранный образ, сотканный из звуков, запахов, игры света и тени. Так, несмолкающий шум города — первое, что поражает Платона при спуске в пещеру. «Тогда-то мне и стал слышен голос — шепчущий, стонущий голос самого Лондона». Как и город 3700 года, Лондон наших дней полон света: «Подлинной тьмы там тоже никогда не было, потому что городские горизонты под темными слоями верхнего воздуха излучали свечение. Вдоль улиц там были установлены сосуды из стекла или замерзшей воды, где содержалась звездная яркость». Но это искусственный свет, на самом же деле наш мир оказывается «миром теней». Город диктует определенный темп и образ жизни для людей, в нем живущих. «Горожане то и дело становились в тупик; они жили внутри тех фантазий и амбиций, что творил сам город». Лондон контролирует и подчиняет себе жизни своих обитателей: «Я забрел в Смитфилд и отшатнулся — такова была ярость тех, кто жил подле этого места. В Чипсайде сам город создал замысловатые рисунки движения, и вся деятельность горожан шла ради самой себя». Акройд рисует образ постмодернистского мегаполиса — города без границ: «Город неуклонно распространялся, захватывая все новые земли. Он без устали продвигался вперед, вечно ища некий гармонический очерк и никогда не обретая его. …Лондон эпохи Крота не имел границ. У него не было ни начала, ни конца». Лондон постоянно растет, к нему не применимо понятие «границы». По Акройду, ключевая характеристика города — его изменчивость: «Сам город беспрерывно менялся». Однако, результат этой постоянной активности — скорее иллюзия непрерывного роста и изменения; во время пребывания Платона в измерении Лондона Эпохи Крота время и там оказывается замороженным. Акройд тонко подмечает одержимость людей Эпохи Крота идеей времени, нашу зависимость от часов и секунд. «Люди эпохи Крота верили, что живут внутри времени и что время священно, потому что с ним связано происхождение всего и вся. …Время наделяло их ощущением поступательного движения и перемен, оно же давало им перспективу и чувство отдаленности. Оно дарило им и надежду, и забвение». Наша жизнь подчинена движению часовых стрелок и расписанию: «Для всего у них было отведено свое время — для еды, для сна, для работы. Запястье у каждого из них было окольцовано временем… Они существовали в мелких отрезках времени, постоянно предвосхищая и предвкушая завершение отрезка. Воистину время их было вездесущим. Оно гнало их вперед». Не удивительно, что в интерпретации Платона именно часы, часовой механизм с его колесиками и шестеренками, становятся символом Эпохи Крота, символом современного устройства мира. Подчиненные движению времени, люди превратились в части механизма: «Их подстрекала жажда деятельности… Не казалось ли им, что, если ее рисунок прервется, они, как и их город, могут погибнуть. Такими их видит Платон во время своего путешествия в пещеру, что перекликается с традиционной модернистской критикой механистической цивилизации. Однако, наряду с обывателями, чьи жизни контролируются движением стрелок, в Лондоне живут те, кто словно выпал из времени: «Среди горожан в эпоху Крота были такие, кто словно бы жил в другом времени. Мне попадались люди в лохмотьях, бродившие вместе с собаками; им было не по пути с теми, кто шел по большим людным улицам. Некоторые дети там пели песни былых эпох, некоторые старики уже носили на лицах печать вечности». Люди-«невидимки» — бродяги и попрошайки, сумасшедшие, а также дети и старики по-своему свободны, время над ним не властно. Но «невидимки», выпавшие из реальности, не могут ее изменить, а потому являются исключениями, подтверждающими общее правило. Подобный образ Лондона ХХ в. как города, маскирующего отсутствие развития, что эквивалентно состоянию глубочайшего упадка — это авторская критика эпохи капитализма с ее одержимостью идеей прогресса и отношением к людям как к легко заменимым частям бездушного механизма.