Роль ивана iv грозного в российской истории. 
Опричнина и ее цена

Иван IV, пожалуй, является одной из ключевых фигур российской истории, деяния которого в качестве аргументов своих поступков использовали государственные деятели самого разного вектора. Тем сложнее говорить о роли, которую сыграл этот монарх в жизни российского общества и государства. Мнения историков часто являют собой диаметрально противоположные концепции, а суд общественности выносит взаимоисключающие приговоры.

Начать, видимо, следует с появления Ивана Васильевича на российском престоле. Отец Ивана — великий князь Василий III, по словам Иосифа Волоцкого, был «всея Русския земли государем государь». В отсутствие собственного наследника из-за бездетности первого брака с Соломонией Сабуровой Василий III запрещал своим братьям жениться. В силу чего находящиеся в их руках уделы оставались после смерти владельцев ничейными и переходили в казну. В итоге формировалась и единая государственная территория, и сильная великокняжеская власть.

Неожиданная смерть Василия III в 1533 г. привела к власти регентский совет. Состав опекунского совета, возникшего после смерти Василия III, вызывал бурные дискуссии среди историков. В работах А. Е. Преснякова, С. Ф. Платонова, И. И. Смирнова говорилось о двойной опеке: одной группе душеприказчиков (десяти человек во главе с Шуйскими) было приказано заботиться об Иване IV, а второй — М. Ю. Захарьину, М. Л. Глинскому и И. Ю. Шигоне — о великой княгине Елене Глинской.

М. М. Кром, анализируя польско-литовские источники, также пришел к выводу о том, что опекунов было трое — М. Ю. Захарьин, М. Л. Глинский и И. Ю. Шигона-Поджегин. Их функции заключались в опеке над Еленой Глинской, они выступали в качестве гарантов политической воли Василия III. Но ведение государственных дел было поручено более широкому кругу лиц.

А. А. Зимин считал, что Василий III поручил ведение дел всей Боярской думе, а при Иване IV назначил двух опекунов — князя М. Л. Глинского и Д. Ф. Бельского. Р. Г. Скрынников выдвинул гипотезу о существовании уже в XVI в. Семибоярщины, которая возникла в 1533 г. как регентский совет при Иване IV в составе князя Андрея Старицкого и шести бояр (В. Шуйского, М. Юрьева, М. Воронцова, М. Глинского, И. Шуйского и М. Тучкова). А. Л. Юрганов считал опекунами при Иване IV Елену Глинскую, митрополита Даниила, М. Л. Глинского и Андрея Старицкого — т. е. членов великокняжеской семьи, удельных и служебных князей, митрополита, но не бояр.

После победы над удельными князьями — братьями Василия III — Юрием Ивановичем Дмитровским и Андреем Ивановичем Старицким началась борьба внутри самой придворной верхушки за право управлять страной от имени юного Ивана IV. Место «триумвирата» занял регентский совет из пяти человек во главе с В. В. Шуйским. Влияние Глинского и Бельского стало падать, а влияние Е. Глинской — расти. М. Л. Глинский, И. Ф. и С. Ф. Бельские, Б. Трубецкой, И. В. Ляцкий и другие сторонники укрепления государственного аппарата и мирных отношений с Литвой были репрессированы. Другая группировка во главе с Шуйским (И. Ф. Овчина Телепнев-Оболенский, И. В. Шуйский, М. В. Тучков, И. Ю. Шигона и др.) стояла во внешней политике за войну с Литвой и за защиту боярских привилегий. Именно они стали союзниками Е. Глинской.

Несмотря на острую борьбу боярских группировок, правительству Елены Глинской удалось осуществить ряд важных реформ (денежную, губную), вести успешную внешнюю политику, активно заниматься градостроительством. Однако в 1538 г. Елена неожиданно скончалась и наступила эпоха боярского правления. Основной конфликт, как и прежде, разворачивался между Шуйскими и Бельскими.

Борьбу между боярскими группировками также по-разному оценивали российские историки. Оценки, данные боярскому правлению историографами конца XVIII — начала XIX в., содержали в себе монархический взгляд на историю, веру в спасительность единовластия. «Тогда как внутри России, пользуясь младенчеством великого князя, мирские и духовные российские сановники старалися каждый честолюбие свое удовольствовать, — писал М. М. Щербатов, — разливающаяся повсюду слабость такового правления и происходящее от того неустройство ободряло врагов российских…». Н. М. Карамзин вторил ему: «Среди таких волнений и беспокойств, производимых личным властолюбием бояр, правительство могло ли иметь надлежащую твердость, единство, неусыпность для внутреннего благоустройства и внешней безопасности?» Боярское правление таким образом эти историки трактовали как личную борьбу за власть.

Это обоснование было продолжено в работах В. О. Ключевского, С. Ф. Платонова, а затем и советских историков. По мнению В. О. Ключевского, «боярские усобицы в годы малолетства Ивана IV велись „из личных или фамильных счетов, а не за какой-либо государственный порядок“». В результате авторитет бояр в глазах общества упал: «Все увидели, какая анархическая сила это боярство, если оно не сдерживается сильной рукой…». С. Ф. Платонов писал: «Все столкновения бояр представляются результатом личной или семейной вражды, а не борьбы партий или политически организованных кружков». В. Б. Кобрин констатировал бесплодность всех попыток найти различия в политических программах соперничавших друг с другом боярских группировок. По его мнению, в годы боярского правления шла просто «беспринципная борьба за власть». С тех же позиций, что и Кобрин, подошел к оценке политической борьбы в 30-х гг. XVI в. А. Л. Юрганов: по его мнению, эта борьба носила характер личного и кланового противоборства. Р. Г. Скрынников добавлял к этому, что ожесточенная борьба за власть не сопровождалась ни феодальной анархией, ни массовыми репрессиями.

Вторая линия в оценке названных событий предложена С. М. Соловьевым, который расценивал боярское правление как столкновение государственного и родового начал. После смерти Е. Глинской, писал он, «в челе управления становятся люди, не сочувствовавшие стремлениям государей московских», люди, совершено преданные удельной старине. «В стремлении к личным целям они разрознили свои интересы с интересом государственным, не сумели даже возвыситься до сознания сословного интереса». Своекорыстным поведением Шуйские, Бельские, Глинские лишили себя поддержки «земли» и в итоге «окончательно упрочили силу того начала, которому думали противодействовать во имя старых прав своих». Приверженцем концепции Соловьева был И. И. Смирнов. По его мнению, смысл боярского правления заключался в попытке княжат и бояр задержать процесс создания единого государства путем разрушения аппарата власти и управления и возрождения обычаев времен феодальной раздробленности.

Оригинальную трактовку событий боярского правления предложила американская исследовательница Я. Ш. Коллманн. Она подчеркнула определяющую роль родства и брака в московской политике: конфликты внутри элиты возникали не из-за идеологических, религиозных и т. п. разногласий, а вследствие соперничества за первенство при дворе; политические группировки формировались на основе брачносемейных связей, отношений зависимости и покровительства. Близость ко двору, а следовательно, и роль в принятии политических решений, зависела от степени родства с великим князем: отсюда значение государевых свадеб, которые на поколение вперед закрепляли сложившуюся расстановку сил, определяя придворную иерархию. Во время малолетства Грозного бояре в течение 15 лет не могли прийти к согласию, пока Иван IV не достиг брачного возраста и женитьбой на Анастасии Захарьиной не восстановил утраченное было равновесие.

Так в историографии возникли два различных подхода к оценке боярского правления: большинство историков рассматривали его как период господства временщиков, боровшихся друг с другом за власть или близость к монарху и беззастенчиво грабивших население; иной взгляд на эпоху предложил С. М. Соловьев, увидевший за событиями 30—40-х гг. XVI в. глубинные исторические процессы.

В суждениях, высказываемых по данному поводу в новейшей литературе, эклектично соединяются старые и новые историографические представления: с одной стороны, как положительные явления оцениваются ликвидация уделов в 1530-е гг., проведение денежной и губной реформ, поместное верстание; с другой — в вину боярским правителям ставятся расхищение земель и государственных доходов и иные злоупотребления властью (В. Д. Назаров), безудержный произвол временщиков, расшатывание «элементарного порядка в стране» (В. М. Панеях). Само боярское правление, как и прежде, представляется в виде череды сменявших друг друга у власти «с калейдоскопической быстротой» группировок. По мнению М. М. Крома, «концептуальной основой для нового „прочтения“ истории 30—40-х гг. XVI в. может служить понятие „политический кризис“».

К середине 1540-х гг. слабость власти достигла критической черты. Государству были необходимы системные преобразования, осуществление которых взяла на себя Избранная рада. Проблема Избранной рады в отечественной историографии также была и остается дискуссионной. Что это за учреждение, когда оно в точности возникло, каково его место в системе органов власти Руси середины XVI в., — вопросы, до сих пор не нашедшие удовлетворительного разрешения, несмотря на упорное желание многих поколений историков добраться до их сути. Некоторые исследователи пошли по пути отождествления Избранной рады с уже существующими государственными институтами. Так, еще Н. П. Загоскин усматривал в ней «не что иное, как государеву думу, очищенную и обновленную в своем составе». По словам В. О. Ключевского, «трудно разобрать, что разумел князь Курбский под „Избранной радой“. Но, вероятнее всего, он „имел в виду большую думу“».

Однако другие ученые (С. В. Бахрушин, А. А. Зимин, В. М. Панеях), в отличие от Ключевского, обнаружили в Избранной раде полное соответствие Ближней думе, не являвшейся институционализированным «органом государственной власти или управления». Сходным образом рассуждал об Избранной раде и А. Г. Кузьмин.

Интересные соображения по вопросу о соотношении понятий «Избранная рада» и «Ближняя дума» привел В. Б. Кобрин. Имея в виду своих предшественников в деле изучения эпохи Ивана Грозного, он пишет: «Предполагали, что термином „Избранная рада“ Курбский передал русский термин „Ближняя дума“, круг наиболее близких к царю бояр, с которыми он советуется постоянно. Однако источникам XVI в. Ближняя дума еще не известна, она появляется только в XVII в. Кроме того, Сильвестр, будучи священником, не мог входить ни в Боярскую думу, ни тем более в ее часть — Ближнюю. Отсюда порой делают вывод, что Сильвестр не входил в Избранную раду. Но ведь вопрос можно поставить и иначе: раз Сильвестр входил в Избранную раду, она не была Ближней думой. Ведь об участии Сильвестра в правительственной деятельности сохранилось немало известий, возникших самостоятельно, независимо друг от друга… Вполне вероятно, что этот правительственный кружок был неофициален и не имел твердого, прочного названия». Именно неформальный характер данного государственного института позволяет понять многое в его загадочной и во многом темной истории.

Отождествление Избранной рады с Ближней думой (тем более с большой Боярской думой) было отвергнуто и рядом других историков. По словам С. Ф. Платонова, Избранная рада формировалась постепенно за спиной Ивана Грозного, по молодости лет не занимавшегося государственными делами, «из людей, привлеченных временщиками Сильвестром и Адашевым». Историк вынужден признать, что «состав этого собрания, к сожалению, точно не известен; но ясно, что он не совпадал ни с составом думы „бояр всех“, исконного государева совета, ни с Ближней думою, интимным династическим советом. Это был частный кружок, созданный временщиками для их целей и поставленный ими около царя не в виде учреждения, а как собрание „доброхотающих“ друзей». Эти высказывания были созвучны тому, что говорил об Избранной раде Н. И. Костомаров, усматривавший в ней подобранный Сильвестром и Адашевым «кружок людей, более других отличавшихся широким взглядом и любовью к общему делу», «кружок любимцев» Ивана IV, «кружок бояр и временщиков».

В лекциях по русской истории Платонов говорил о Сильвестре, который «собрал около царя особый круг советников, называемый обыкновенно „Избранною радою“.. Это не была ни „Ближняя дума“, ни дума вообще, а особая компания бояр, объединившихся в одной цели овладеть московскою политикою и направить ее по-своему… Нет сомнения, что „Избранная рада“ пыталась захватить правление в свои руки и укрепить свое влияние на дела рядом постановлений и обычаев, неудобных для московских самодержцев». Историк полагал, что Избранная рада «служила орудием не бюрократически-боярской, а удельнокняжеской политики», желая «ограничения царской власти не в пользу учреждения (думы), а в пользу известной общественной среды (княжат)». М. К. Любавский, как и Платонов, утверждал, что с «формальной стороны Избранная рада, конечно, была продолжением Ближней думы. Но по действительному значению своему она была далеко не то, что прежняя Ближняя дума: Избранная рада стала не только помогать самодержавной царской власти, но и опекать ее, ограничивать ее».

Согласно Р. Ю. Випперу, Избранная рада представлялась «тесным советом» при Иване Грозном. Отметив, что название «Избранная рада» принадлежит князю Курбскому, историк писал: «Ни у кого другого этого названия не встречаем; а русский эмигрант, разумеется, применяет его недаром: у него перед глазами высший совет, ограничивающий власть польского короля, „паны-рада“».

Д. Н. Альшиц, обращаясь к Избранной раде, подчеркивал, что царь Иван никогда не отождествлял ее «со своим официальным, лучше сказать, традиционным „синклитом“, т. е. Боярской думой или даже с Ближней думой». Довольно показательно, по Альшицу, то, что «оба полемиста — Иван Грозный и Курбский — наделяют „совет“, о котором у них идет речь, — Избранную раду — функциями директории, фактического правительства. Поэтому точнее всего… Избранную раду правительством и называть. Это тем более верно, что в отличие от органа совещательного и законодательного — Боярской думы — Избранная рада была органом, который осуществлял непосредственную исполнительную власть, формировал новый приказный аппарат и руководил этим аппаратом. Царь входил в правительство, фактически управлявшее страной в конце 1540—1550-х гг., и был удостоен в нем „честью председания“ (по его утверждениям, лишь номинального). Он участвовал в его работе вместе со своими „друзьями и сотрудниками“ Сильвестром и Адашевым. Это важнейшее обстоятельство придавало Избранной раде характер управляющей инстанции».

Следует упомянуть еще об одной концепции Избранной рады, основанной на толковании слова «избранный» в значении «выборный», «избранный». Еще В. И. Сергеевич, отвечая на вопрос, из кого состояла рада, замечал, что в нее «входили не все думные чины, а только некоторые из них, избранные». М. Н. Покровский, касаясь сюжета об управлении государством «в дни молодости Грозного», говорил, что во главе этого управления «стояла не вся дума, а небольшое совещание отчасти думных, а отчасти, может быть, и недумных людей, но члены этого совещания были избраны не царем, а кем-то другим. Если понимать слова Курбского буквально, то это совещание и называлось „советом выборных“ — Избранной радой, выборных, разумеется, от полного состава Боярской думы, хотя и не всегда из этого состава. Повинуясь обстоятельствам, бояре должны были допустить сюда людей, не принадлежавших к их корпорации…».

Представления Покровского об Избранной раде получили недавно развитие в исследовании В. В. Шапошника, который, как и его предшественник, полагает, будто Курбский слово «избранная» применяет в значении «выбранная». Царь по собственному усмотрению выбирал из различных общественных групп (сословий) своих советников и вводил их в Избранную раду, полагая, что они «будут выражать интересы различных групп — бояр, дворян и духовенства». В результате для В. В. Шапошника Избранная рада стала воплощением «некой формы представительства», схожей с Земским собором. И исследователь говорит об этом вполне определенно: «Рада являлась представительным органом, своего рода моделью Земского собора…».

Если названные выше исследователи, несмотря на расхождения во взглядах на Избранную раду, все же признавали ее реальность, то в лице Р. Г. Скрынникова, И. И. Смирнова, А. Гробовского и А. И. Филюшкина мы встречаемся с историками, подвергающими сомнению сам факт существования данного института.

Мысль С. В. Бахрушина об Избранной раде как Ближней думе разделял в ранней своей работе Р. Г. Скрынников. Однако впоследствии взгляд на Избранную раду и ее руководителей у Скрынникова изменился. По его словам, в «отличие от Избранной рады Ближняя дума была реальным учреждением, действовавшим на протяжении многих лет». Так историк перевел Избранную раду в разряд нереальных учреждений. Это был отнюдь не новый взгляд на ситуацию.

Еще в конце 1950;х гг. И. И. Смирнов, рассмотрев ряд исследований, затрагивающих проблему Избранной рады, писал: «Обзор литературы вопроса показывает, что независимо от имеющихся у тех или иных авторов различий во взглядах на „Избранную раду“.. все исследователи молчаливо признают за некую аксиому то, что „Избранная рада“ — это реально существовавший факт, и дело исследователя — лишь правильно понять и объяснить существо этого факта. При этом странным образом забывается о том, что, прежде чем предлагать то или иное толкование „Избранной рады“, следует исследовать вопрос о происхождении этого понятия».

Изучив под этим углом зрения соответствующие исторические данные, Смирнов пришел к выводу о том, что «рассказ Курбского об „Избранной раде“, содержащийся в „Истории о великом князе Московском“ и являющийся основным источником по вопросу об „Избранной раде“, представляет собою образец применения Курбским своих теоретических воззрений к освещению событий политической истории Русского государства и не может быть правильно оценен вне общей теории Курбского о принципах управления государством». Концепцию Избранной рады надлежит, следовательно, рассматривать как отражение этой теории, а самое раду — как некий идеальный тип государственного учреждения, существующий в теории, а не в жизни".

Преподнося Избранную раду в качестве правительства царя Ивана, Курбский мог «опираться на реальную практику управления государственными делами в Русском государстве XVI в. Этой реальной основой рассказа Курбского об „Избранной раде“ являлась та роль, которую она играла в Русском государстве XVI в. Боярская дума как в полном ее составе („все бояре“), так и особенно в форме „Ближней думы“, представляющей собой ядро наиболее приближенных к царю бояр, своего рода правящую верхушку Боярской думы».

Идеи Смирнова были восприняты английским историком А. Н. Гробовским, который полностью отрицал существование Избранной рады как некоего государственного органа, считая ее историографической легендой. «Избранная рада с ее обширным составом, программами и политикой, — писал он, — не что иное, как чистый вымысел».

Пример Гробовского увлек Л. И. Филюшкина, который, рассмотрев переписку Ивана Грозного с Курбским, а также «Историю и великом князе Московском», написанную беглым князем, пришел к выводу о том, что «история „Избранной рады“ — это политическая и историографическая легенда, сформировавшаяся на страницах переписки Грозного с Курбским. Эта легенда в большей степени отражает процессы полемики и политической борьбы в общественной мысли в 1560— 1570-е гг., чем реальную историю 1550-х гг.».

Современные историки по-разному относятся к построениям Гробовского и Филюшкина. А. П. Павлов, например, вслед за этими исследователями серьезно сомневается «в самом факте существования особого правительства реформаторов — так называемой Избранной рады. Скорее всего, под „Избранной радой“ у Курбского следует понимать собирательный, литературный образ „добрых“, „избранных“ советников, прежде всего Адашева и Сильвестра, в противовес „злым“ советникам, которые подтолкнули царя Ивана к установлению единодержавного тиранического правления».

Однако новации указанных авторов встретили критику со стороны других известных историков русского Средневековья. По словам И. Грали, «труд Гробовского, хотя и вызывает интерес, имеет существенные недостатки, которые серьезно ослабляют убедительность выдвинутых аргументов». А. Л. Хорошкевич, оценивая наблюдения Гробовского и Филюшкина в области изучения истории Избранной рады, говорит: «Попытка современного английского историка А. Н. Гробовского пересмотреть вопрос о существовании Избранной рады и приуменьшить значение Алексея Адашева, поддержанная А. И. Филюшкиным, предпринявшим чисто формальное исследование политической элиты России середины XVI в., основана на полном недоразумении, игнорировании нарративных и некоторых делопроизводственных источников». Далее она замечает: «Отрицая роль Сильвестра в государственной деятельности и его влияние на царя, А. Гробовский не использовал посольских дел. То же самое проделал и А. И. Филюшкин, формально, как и А. Н. Гробовский, рассматривающий кадровые передвижки в составе Боярской думы». Эти критические замечания И. Грали и А. Л. Хорошкевич, обращенные в адрес А. Н. Гробовского и А. И. Филюшкина, далеко не беспочвенны. По мнению И. Я. Фроянова, Избранная рада нуждается в рассмотрении как неформальная и в некотором роде негласная организация лиц, объединенных общей идеей и преследующих цель «обволакивания» самодержавной власти ради реализации собственных интересов.

Думается, что дальнейшее изучение Избранной рады должно выйти за рамки сопоставления ее (а тем более отождествления) с формальными институтами — Боярской думой, Ближней думой, правительством, представительными учреждениями и т. п.

Реформы, которые были осуществлены Избранной радой от имени молодого царя Ивана Васильевича, в первую очередь коснулись системы управления и суда. Был создан новый сословно-представительный орган власти — Земский собор, принят новый Судебник. Провинциальное дворянство, посадские и уездные жители получили на местах власть, более зависимую от них и в большей степени им подконтрольную (губные и земские старосты). Сформировалась система приказов как органов центральной исполнительной власти. В ходе военной реформы было создано регулярное стрелецкой войско, а служба была поставлена в жесткую зависимость от землевладения. Стоглавое уложение, касающееся церковных порядков, укрепляло церковную дисциплину, унифицировало церковную службу и обряды.

В целом реформы середины XVI в. способствовали централизации управления и консолидации общества. Однако в 1565 г. в Московском государстве была учреждена опричнина.

В историографическом предисловии к «Исследованиям по истории опричнины» С. Б. Веселовский писал: «В нашей историографии нет, кажется, вопроса, который вызывал бы большие разногласия, чем личность царя Ивана Васильевича, его политика и, в частности, его пресловутая опричнина. И замечательно, что по мере прогресса исторической науки разногласия, казалось бы, должны были уменьшиться, но в действительности наблюдается обратное».

Точка зрения дворянской историографии на опричнину как на бессмысленное порождение личной прихоти Ивана Грозного восходила к сочинениям А. М. Курбского и публицистов начала XVI в. — либо к прямым потомкам казненных, либо к людям, выросшим в среде болезненно помнившей опричный террор. Наиболее ярко в дореволюционной историографии эту точку зрения выразили Н. М. Карамзин и В. О. Ключевский. Историю опричнины они резко отделяли от истории самодержавия, изображали явлением, нехарактерным для царизма.

М. М. Щербатов — представитель родовитой российской аристократии и потомок опричника, считал гонения на бояр результатом самовластия Грозного, следствием низости его сердца и необоснованных подозрений против знати. Н. М. Карамзин взял на вооружение созданную еще политическим противником, а сначала верным воеводой царя Ивана Андреем Курбским теорию «двух Иванов»: первое время царя «доброго и нарочитого», «от Бога препрославленного», который затем «грех ради наших сопротивным обретеся». Учреждение Опричного двора, по мнению Карамзина, было вызвано преувеличенным и неосновательным страхом царя Ивана за свою безопасность после смерти жены Анастасии. Когда Иван после «беспримерных ужасов тиранства» убедился в безусловной покорности подданных и в личной безопасности, он уничтожил «безумное раздвоение» царства на земщину и опричнину и если не прекратил опал и казней, то, «по крайней мере, исчезло сие страшное имя».

Пытаясь доказать славянофильский тезис о трогательном согласии в допетровской Руси между царем и народом, представитель славянофильства К. С. Аксаков старался подчеркнуть, что «Иоанн нападал на лица, именно на бояр», как представителей старой дружины, изжившей себя, «выгораживая постоянно народ».

Буржуазная историография также стремилась локализовать опричнину в узких временных рамках, рассматривать ее как явление, не имевшее последствий для дальнейшей истории монархии. В. О. Ключевский видел причину опричнины в противоречии между абсолютным монархом и родовитым боярством. «Бояре возомнили себя властными советниками государя всея Руси в то самое время, когда этот государь, оставаясь верным воззрению удельного вотчинника, согласно с древнерусским правом пожаловал их, как дворовых слуг своих, в звание холопов государевых. Обе стороны очутились в таком неестественном отношении друг к другу, которого они, кажется, не замечали, пока оно складывалось, и с которым не знали что делать, когда его заметили. Тогда обе стороны почувствовали себя в неловком положении и не знали, как из него выйти. Таким выходом из затруднения и была опричнина». Не имея возможности изменить существующий политический строй, Грозный стал истреблять отдельных подозрительных лиц (не только бояр). Это была не политическая, а династическая борьба, вызванная пугливым воображением царя. Вопрос ставился не «Как править?», а «Кому править?». Подводя итог царствованию Ивана Грозного, Ключевский писал: «Жизнь Московского государства и без Ивана устроилась бы так же, как она строилась до него и после него, но без него это устроение пошло бы легче и ровнее, чем оно шло при нем и после него: важнейшие политические вопросы были бы разрешены без тех потрясений, какие были им подготовлены».

Историки другого направления, начиная с В. Н. Татищева, искали реальные причины конфликта, разразившегося во второй половине XVI в. между царской властью и ее слугами. Татищев считал, что с помощью опричнины Грозный укрепил монархическое правление и действовал против бунтов и измен «некоторых беспутных вельмож». То есть целью опричнины было упрочение самодержавной формы правления. С. М. Соловьев и другие представители «государственной школы» считали, что объективно деятельность Ивана Грозного была прогрессивна и направлена на укрепление централизации государства. Грозный представился Соловьеву положительным деятелем, носителем государственного начала в жизни его народа и противника отжившего уклада «удельно-вечевого». У Грозного была государственная программа и широкие политические цели. Внутренние реформы и внешняя политика Грозного делали его крупным историческим лицом.

В статье современника Соловьева — К. Д. Кавелина — Грозный был представлен «великим», предтечей Петра Великого. Иван Грозный, писал Кавелин, «хотел совершенно уничтожить вельможество и окружить себя людьми незнатными, даже низкого происхождения, но преданными, готовыми служить ему и государству без всяких задних мыслей и частных расчетов. Опричнина была первой попыткой создать служебное дворянство и заменить им родовое вельможество, — на место рода, кровного начала, поставить в государственном управлении начало личного достоинства: мысль, которая под другими формами была осуществлена потом Петром Великим». Кавелин сокрушался о том, что Грозного погубила его среда — «тупая», «бессмысленная», «равнодушная и безучастная», лишенная «всяких духовных интересов». «Великие замыслы» Грозного были извращены в бесплодной борьбе с этой средой и сам он пал морально от своей роковой неудачи. Мысль о том, что Грозного можно сопоставить с Петром Великим, получила дальнейшее развитие в работах К. Н. Бестужева-Рюмина. В статье «Несколько слов по поводу поэтических воспроизведений характера Ивана Грозного» параллель между «двумя нашими историческими лицами: Петром Великим и Иоанном Васильевичем Грозным» была продолжена (в частности, применительно к внешней политике правителей). По представлению автора, это — «два человека с одинаковым характером, с одинаковыми целями, с одинаковыми почти средствами для достижения их». Главное различие было в том, что один успел в своих стремлениях, а другой — нет.

С другой стороны, вопреки Соловьеву, М. П. Погодин отказывался признать Ивана крупным и оригинальным государственным деятелем. После 1560 г. в деятельности Ивана, по его мнению, «нет ничего, кроме казней, пыток, опал, действий разъяренного гнева, взволнованной крови, необузданной страсти», и не видно никаких государственных замыслов и планов. «Что есть в них высокого, благородного, прозорливого, государственного? Злодей, зверь, говорун-начетчик с подьяческим умом — и только. Надо же ведь, чтобы такое существо, потерявшее даже образ человеческий, не только высокий лик царский, нашло себе прославителей».

Н. И. Костомаров в боярстве XVI в. также отказывался видеть какую бы то ни было оппозицию самодержавию. Вся борьба Ивана Грозного за упрочение своей власти не имела никакого смысла, бесполезна и беспочвенна, ибо по существу никто ему не сопротивлялся, никто не роптал. «Царь Иван рубил головы, топил, жег огнем своих ближних слуг: народ не роптал, не заявлял ужаса и неудовольствия при виде множества казней, совершаемых часто всенародно». «Учреждение опричнины, — по мнению Костомарова, — очевидно, было таким чудовищным орудием деморализации народа русского, с которым едва ли что-нибудь другое в его истории могло сравниться». Д. И. Иловайский также писал, что «так называемая некоторыми писателями борьба Иоанна с боярским сословием в сущности никакой действительной борьбы не представляет, ибо мы не видим никакого серьезного противодействия неограниченному произволу тирана со стороны сего сословия».

С. Ф. Платонов одним из первых в отечественной истории выдвинул идею о том, что опричнина была направлена именно против боярства, мешающего окончательному объединению государства и выдвижению на первый план новой социальной опоры Московского государства — дворянства и горожан. Опричнина «сокрушила землевладение знати в том его виде, как оно существовало из старины», «в опричнине… произошел полный разгром удельной аристократии». Однако Платонов полагал, что Иван IV для достижения своей цели выбрал неподходящие средства. «Цель опричнины — ослабление родовой аристократии — могла быть достигнута и менее сложными путями. Средство, которое применил Грозный, оказалось также действенным, но оно привело не к уничтожению родовой знати, но к целому ряду других последствий, которых Грозный вряд ли желал и ожидал».

Я. Я. Павлов-Силъванский считал опричнину важным историческим событием в переходном времени от феодализма к сословной монархии,.

«знаменующим торжество государственного порядка». Вслед за Павловым-Сильванским ограничивал период феодализма на Руси серединой XVI в. и Н. А. Рожков. Так как Рожков считал, что боярство определенно имело «тенденцию к политическому ограничению царской власти», то «опричнина Ивана Грозного сыграла роль первой решительной попытки уничтожить политические притязания боярства, и что в общем и целом политика правительства до конца века шла по той же стезе, т. е. в духе ограничения боярских притязаний в интересах дворянской массы». Возражая В. О. Ключевскому, Н. А. Рожков писал, что «опричнина была орудием не только личной, но и политической борьбы, не только губила людей, но и уничтожала враждебные самодержавию и дворянскому господству порядки».

Советские историки также не дали в отношении опричнины однозначных оценок. Мнения разнились в отношении причин и целей опричнины, ее продолжительности. Однако, по сравнению с досоветской исторической наукой, в советской историографии было гораздо меньше творческой мысли. Как правило, все подчинялось генеральной линии партии и государства, которая и направляла изыскания ученых. В рамках советской историографии можно выделить три этапа, каждый из которых характеризовался однообразной оценкой исторической роли Ивана Грозного.

Первый период продолжался приблизительно с середины 1920;х до середины 1930;х гг., второй — с середины 1930;х гг. до 1956 г. Третий период продолжался от начала хрущевской оттепели до конца 1980;х гг.

Книга Роберта Виппера вышла в свет еще до начала первого этапа советской историографии. Находясь в эмиграции, автор исходил из окружавшей его реальности — разрухи, анархии и хаоса, в которые Россия была ввергнута ненавистной ему большевистской революцией. Виппер направлял всю свою кипящую ненависть на либералов прошлого века, отвергших идею грозной власти, и мечтал о твердой руке, способной остановить разрушителей империи. Исследователь уверял, что Иван не был жестоким тираном. Более того, он был слишком милосердным и гораздо больше, чем следовало, доверял своему окружению и своим советникам. Опричнина же, по мнению историка, была необходима из-за крайне сложной военной ситуации в стране. По его словам, судьба Ивана IV — «настоящая трагедия героического воителя, который проиграл по не зависящим от него обстоятельствам, причем бросил на весы счастья все свое достояние и вместе с потерей вновь приобретенной территории пошатнул основы только что построенной державы своей».

Под пером М. Н. Покровского Иван Грозный превратился в лидера демократической революции. Опричнина, по мнению историка, была «дворянской революцией», результатом борьбы за землю и крестьян между различными группами господствующего класса. Цель опричнины — подрыв основ экономической и политической стабильности боярства. Царская диктатура являлась формой господства дворян и купечества. На развалинах разрушающейся крупной вотчины утверждалось прогрессивное помещичье хозяйство, более тесно связанное с рынком: «Экспроприируя богатого боярина-вотчинника в пользу мелкопоместного дворянина, опричнина шла по линии естественного экономического развития, а не против него».

В трактовке М. В. Нечкиной, «царствование Ивана IV падает на эпоху, характеризующуюся возникновением социально-хозяйственных отношений новой формы феодализма — крепостничества». Социальный смысл опричнины заключался в ликвидации боярства как класса и растворении его в среде мелких земельных феодалов. Однако Нечкина воздержалась от суждений о самом государе. С одной стороны, пролетарские историки сочувствовали политике уничтожения аристократии, но с другой — слова похвалы в адрес создателя крепостного права и эксплуататора трудящегося класса застревали у них в горле.

К 1935 г. стало ясно, что управление СССР сконцентрировалось в руках единоличного правителя, достигшего непредставимой доселе власти над своими подданными. Сталин начал повсеместно продвигать идею необходимости создания сильного государства под властью одного вождя вместо постепенно отмирающего государства, управляемого партией. Новая идеология нуждалась в идеологической укорененности. Фигура Ивана Грозного в этих обстоятельствах не могла остаться забытой.

Сталин считал Ивана IV «великим и мудрым правителем, который ограждал страну от проникновения иностранного влияния и стремился объединить Россию…». Опричнина была прогрессивна, а «руководитель опричнины Малюта Скуратов был крупным русским военачальником, героически павшим в борьбе с Ливонией». Одна из ошибок Грозного заключалась лишь в том, что он в ходе опричнины «не сумел ликвидировать пять оставшихся крупных феодальных семейств, не довел до конца борьбу с феодалами, — если бы он это сделал, то на Руси не было бы Смутного времени…». В связи с этим историкам предстояло дать положительную оценку опричным мероприятиям царя. Опричнина стала рассматриваться, прежде всего, как политика, направленная против оппозиционного боярства, имеющая целью централизацию власти в государстве.

В 1939 г. отдельной брошюрой вышла лекция преподавателя МГУ Б. Г. Верховеня на тему «Россия в царствование Ивана Грозного», где опричнина названа прогрессивной политикой «установления государственного порядка в удельном беспорядке» Автор уверял, что «измена действительно гнездилась среди бояр. Жестокая расправа с изменниками была совершенно необходима и правильна. Изменников нужно было истреблять, чтобы создать и укрепить мощное централизованное государство».

В 1942 и 1944 гг. была переиздана книга Р. Ю. Виппера, вернувшегося к тому времени в Россию после 20-летней латвийской эмиграции. В ней выяснялось, что устроение русского государства в XVI в. было самым прогрессивным в мире, светская интеллектуальная жизнь Московской Руси XVI в. оказалась куда более мощной, чем все философские школы европейского Ренессанса и Реформации, образование в Московии было несравненно лучше европейского и т. д. Опричнина по-прежнему называлась «не только взрывом мести против действительных и мнимых изменников, это была также военная реформа, вызванная опытом» Ливонской войны, «продолжением реформ 1550-х гг.». Виппер искал аналогии между Иваном IV и коммунистами, развивая тезис о «демократической монархии в России XVI в., основанной на отсутствии сословий, корпораций и крепостного права».

С. В. Бахрушин более сдержан в своих похвалах Ивану Грозному. Но в главном, по мнению историка, Грозный был стопроцентно прав — ему приходилось действовать в чрезвычайно сложных обстоятельствах, он один боролся против сонма реакционных сил, тормозивших прогрессивный процесс централизации Русского государства. Опричнина была гениальным выходом из безвыходного положения. «Кровавая картина расправ с ослушниками и изменниками заслоняла положительный момент жестокой по форме, но по существу целесообразной реформы… Опричнина представляется нам как момент созидания единого централизованного национального государства, как неизбежный этап в борьбе за абсолютизм… Она должна была вырвать с корнем все пережитки феодальной раздробленности, сделать невозможным даже частичный возврат к ней и тем самым обеспечить военную оборону страны». Прогрессивности опричнины соответствовал и образ Ивана IV — «талантливого и умного», образованного человека, блестящего оратора и государственного деятеля.

Абсолютно другую оценку Ивану Грозному давал в своих работах С. Б. Веселовский. В конце 1940;х г. он работал над «Очерками по истории опричнины», которые полностью расходились с принятыми тогда в исторической науке трактовками этого периода российской истории (книга писалась «в стол» и была опубликована только после его смерти. — Прим. авт.). По мнению историка, Иван IV был трус, покинувший Москву в момент нападения крымского хана в 1571 г., «подвижный к ярости» и окруженный ненавистью подданных, ликвидировавший правый суд, но не умевший предвидеть будущего из-за «чрезмерно живого воображения». Исследователь доказывал, что в опричнину вошли преимущественно уезды с развитым поместным землевладением, в которых почти вовсе не было наследственных княжеских вотчин. Представление, будто опричные меры были направлены против крупных феодалов, бояр и княжат, С. Б. Веселовский отверг как устаревший предрассудок.

Опричнина у Веселовского — это конфликт царя с двором — правящей верхушкой служилых землевладельцев. В результате опричнины был создан новый опричный двор, «в котором он рассчитывал быть полным хозяином». Террор опричнины был направлен не только на бояр, но и на дворян, и на низшие слои населения. Веселовский отрицал правдивость показаний немецких авторов Иоганна Таубе, Элерта Крузе и Генриха Штадена, будто царь набирал опричников из худородных и простых людей. По его словам, «командная верхушка опричного двора в генеалогическом отношении была ничуть не ниже титулованного и нетитулованного дворянства старого государева двора». Хрущевская либерализация конца 1950;х — начала 1960;х гг. сделала возможной публикацию этой работы С. Б. Веселовского, причем появление этой монографии стало для российской интеллигенции одним из наиболее показательных признаков десталинизации.

В 1956 г. С. Н. Дубровский в докладе «Против идеализации деятельности Ивана IV» призвал ученых к более глубокому изучению источников, пересмотру исторических оценок. Он считал, что Иван IV был царем помещиков-крепостников, осуществлявших свою диктатуру. Война, которую царь вел против феодальной раздробленности, не имела никакого отношения к реальности. Опричнина не была даже направлена в первую очередь против бояр, но была, скорее, особой формой насилия помещиков-крепостников против крестьян. «Опричнина — это прежде всего чистка земель под крепостничество, важный этап в подготовке условий массового закрепощения крестьян». Только вторичной ее целью было ослабление боярства и укрепление царского самодержавия.

Частичная реабилитация Сталина и сталинизма в годы правления Л. И. Брежнева привела к куда более сбалансированной трактовке как самой опричнины, так и всего времени правления Ивана IV. Резко отрицательная оценка роли Грозного в русской истории была отставлена, и победила другая точка зрения, что, несмотря на многие издержки, политика Грозного (в частности, репрессии, которые он обрушил на знать) была разумной и необходимой. Так, А. А. Зимин и Л. В. Черепнин соглашались с ранее высказанной мыслью о прогрессивности опричнины и ее продворянском характере. Зимин усмотрел прогрессивность опричнины в развитии приказного управления. Он же обратил внимание на связь опричнины с войнами, которые вела Россия. Это была борьба против феодальных пережитков, против сепаратизма Новгорода, Старицкого княжества, церкви и ряда крупных феодалов, не имеющая антикняжеской и антибоярской направленности. Деспотизм и жестокость, с которыми проводилась опричнина, характерны для Средневековья вообще. В какой-то мере опричнина отвечала интересам горожан и крестьянства, страдающих от феодальных междоусобиц. По мнению Черепнина, опричнина явилась на новом этапе оружием борьбы крепнущего самодержавия против феодальной знати, незавершенной во время феодальной войны, несмотря на победу великокняжеской власти. Кроме того, опричнина была направлена на парализацию массовых выступлений крестьянства. Тенденции к новой реабилитации Ивана Грозного в данном случае проявили себя достаточно ярко.

На позициях критики опричной политики стоял В. Б. Кобрин, для которого негативное отношение к личности Ивана Грозного было увязано с фактическим отрицанием прогрессивного характера русского централизованного государства, в том смысле, что была, как кажется историку, альтернатива формированию монархии в виде быстрого сближения с Западом и развития России по западной цивилизационной модели. Историк также считал, что царь с помощью опричнины боролся за безграничную власть, за абсолютный произвол над подданными. Р. Г. Скрынников считал опричнину непоследовательной политикой, избавившей Грозного от опеки аристократической Боярской думы. Таким образом в чем-то Скрынников продолжал версию Веселовского. Царь получил неограниченное право подвергать опале подданных и проводить земельные конфискации без согласия крупных феодалов.

Д. Н. Алъшиц целью опричнины считал утверждение самодержавия, что являлось своеобразным возвратом к позиции В. Н. Татищева. В ходе опричнины, по мнению Алыиица, в России установился абсолютизм. По мнению Алыиица, ограничить власть самодержца стремились не только знать, но и дворянство, и верхи посада, и церковь, что противоречило идеям Скрынникова, рассуждающего исключительно о властном конфликте монарха с аристократией. В объединении этих сил таилась большая и вполне реальная опасность для единовластия Грозного, противостоять которой самодержавие не могло без инструмента принуждения, возникшего в виде опричнины. Таким образом, по мнению историка, опричнина стала «конкретно-исторической формой объективного исторического процесса». Опричнина консолидировала класс феодалов путем подчинения интересов всех его прослоек «интересам самого большого и могущественного его слоя — служилых людей, помещиков».

Историческая наука в России 1990—2010;х гг. получила значительно большую свободу самовыражения. Исчезли заданные концепции, появилась возможность для исследования опричнины с ранее не охваченных позиций. В работах последнего времени по-прежнему подчеркивается противоречивость эпохи и личности Ивана IV, его беспрецедентная жестокость, разрушительные последствия его правления для дальнейших судеб страны.

Так, Б. Н. Флоря затрудняется дать однозначную оценку деятельности царя, подчеркивая вместе с тем, что, благодаря его вмешательству, прервался наметившийся в России процесс формирования сословного общества, а государственная власть приобрела столь широкие полномочия, какими она не обладала ни в одной из стран средневековой Европы. Историк выражает сомнение в существовании тех заговоров, которые Иван IV подавлял с такой жестокостью, что привело к многочисленным кровавым жертвам и разорению всей страны, сделав ее неспособной отразить наступление противников.

А. Н. Боханов в книге «Царь Иоанн IV Грозный» выступает апологетом и защитником государя. Автор шаг за шагом исследует историю нападок на Иоанна, доказывая, что подавляющее большинство обвинений исходило от иностранцев, ненавидевших Россию и не желавших ей славы, или же от предателя Андрея Курбского. Книга Боханова — это объемный и величественный портрет государя, вдвое увеличившего территорию своей страны, сделавшего свое государство одним из самых сильных в мире, а церковь Русскую поднявшего на новую высоту. Талантливый политик, полководец, дипломат, писатель, вдохновенный молитвенник, но и беспощадный казнитель врагов Отечества — вот каким предстает пред нами Иоанн в книге Боханова.

Наряду с анализом опричных мероприятий в политическом контексте появились и альтернативные работы. Интересную точку зрения высказал А. Л. Юрганов, который назвал опричнину явлением религиозного характера. Опричные казни, по его мнению, были своеобразным русским чистилищем перед Страшным Судом: «Царь добивался полновластия как исполнитель воли Божьей по наказанию человеческого греха и утверждению истинного „благочестия“ не только во спасение собственной души, но и тех грешников, которых он обрекал на смерть».

В одной из последних работ, посвященных Ивану Грозному, принадлежащей перу А. Л. Дворкина, утверждается, что «опричнина была монашеским орденом (хотя и совсем особого рода), созданным (а точнее синтезированным) Иваном IV по образцу более или менее известных… западных духовных орденов — как чисто монашеских (орден Святого Доминика, Общество Иисуса), так и смешанного типа (рыцарские ордена)». Грозный хотел «соединить в своем лице обе власти, духовную и светскую. Он видел себя во главе идеального „монастыря“, каким представлялось ему государство, от века предназначенное быть высшей ценностью и конечной целью человеческой истории…».

За опричнину стране пришлось дорого заплатить. Бегство населения из районов, охваченных опричными репрессиями, привело к сильнейшему экономическому кризису. Страна потерпела поражение в Ливонской войне. Произошла общая деморализация общества, стал явно заметен рост эсхатологических настроений. Обострились уже имеющиеся к тому времени социальные противоречия (между феодалами и крестьянами, между боярством и дворянством). Социальные проблемы привели к постепенному ужесточению крепостнического законодательства: в 1581—1582 гг. были введены заповедные лета.

В то же время, как это случается в России, социальный кризис сопровождался усилением государственных структур. Сохранившиеся до того времени пережитки феодальной раздробленности (последние удельные княжества, новгородский сепаратизм) были окончательно уничтожены. Увеличился фонд государственных земель, что повлекло за собой рост поместного землевладения. Осуществлен новый виток централизации власти, позволивший сосредоточить в одних руках все имевшиеся в стране ресурсы. Произошло складывание самодержавия, что в государственном масштабе гораздо благоприятнее, нежели боярское правление.

При всем разнообразии историографических концепций правления Ивана Грозного все они сводимы к двум основным направлениям — дискредитирующему и апологетическому. Такое деление неслучайно: в основе каждого из этих направлений лежит наиболее общее представление историков о сущности и смысле русской истории и, соответственно, о критериях оценки исторических личностей; соответственно, и аксиоматика каждого из этих направлений глубоко различна. В основе первого взгляда — оценка Ивана Грозного с точки зрения общечеловеческой нравственности и морали, в основе второй — оценка его и его правления с точки зрения территориальных и иных достижений, осуществленных при нем. Вторая точка зрения не только неизбежно приписывает успехи, достигнутые Россией, личности ее монарха, но, что более важно, сводится к другой нравственной системе — назовем ее государственной. Успехи России являются абсолютным благом вне зависимости от тех средств, коими они достигнуты.

Вопросы и задания

• 1. Проанализируйте два основных исторических подхода к оценке боярского правления в эпоху Ивана Грозного (представьте этот материал в таблице).
• 2. Проанализируйте отношение историков к Избранной раде.
• 3. В табличной форме представьте взгляды историков на суть и значение опричнины.
• 4. Какой взгляд на опричнину превалирует при изложении материала в школьных учебниках? С какой научной концепцией он соотносится?
• 5. Приведите не менее трех аргументов того, что опричнина Ивана Грозного имела негативные последствия.
• 6. Приведите не менее трех аргументов того, что опричнина Ивана Грозного имела прогрессивное значение для государства.
• 7. Назовите аргументы, которые используют представители апологетического направления при оценке времени правления Ивана Грозного.
• 8. Определите этапы и особенности развития советской историографии в оценке исторической роли Ивана Грозного.
• 9. Назовите современные подходы в осмыслении личности Ивана IV и его государственной деятельности.
• 10. Напишите научное эссе на тему «Роль Ивана Грозного в истории России».

Рекомендуемая литература

• 1. Алъшиц, Д. Н. Начало самодержавия в России. Государство Ивана Грозного. Л., 1988.
• 2. Боханов, А. Н. Царь Иоанн IV Грозный. М., 2008.
• 3. Васильев, А. А. Государственное учение Ивана IV Грозного. М., 2014.
• 4. Веселовский, С. Б. Исследования по истории опричнины. М., 1963.
• 5. Виппер, Р. Ю. Иван Грозный. М., 1944.
• 6. Володихин, Д. Опричнина: НКВД XVI века или реформа Ивана Грозного? // Родина. 2015. № 3. С. 56—61.
• 7. Гумелев, В. Ю. О реформах Ивана Грозного / В. Ю. Гумелев, А. В. Пархоменко, Е. Н. Хрыканов // История и археология. 2014. № 11 (19). С. 8—14.

• 8. Зимин, А. А. Опричнина Ивана Грозного. М., 1964.
• 9. Иван Грозный как религиозный тип: статьи и материалы. Н. Новгород, 2009.
• 10. Каравашкин, А. В. Опричнина и страшный суд / А. В. Каравашкин, А. Л. Юрганов. Опыт исторической феноменологии. Трудный путь к очевидности. М., 2003.
• 11. Кобрин, В. Б. Иван Грозный. М., 1989.
• 12. Литературные памятники. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. Л., 1993.
• 13. Мутья, Н. Н. Иван Грозный. Историзм и личность правителя в отечественном искусстве XIX—XX вв. СПб.: Алетейя, 2010. 495 с.
• 14. Росторгуева, А. А. Приказы как органы централизованного государственного управления в административной и уголовной сферах (на примере Разрядного, Поместного и Разбойного приказов) / А. А. Росторгуева, А. С. Мартыненко // Интеллектуальный потенциал XXI века: ступени познания. 2014. № 25. С. 238—241.
• 15. Скрынников, Р. Г. Опричный террор. М., 1969.
• 16. Фомина, О. Иван Грозный. Жестокий правитель. М.: Рипол Классик, 2014. 256 с.
• 17. Швец, Ю. П. Крах реформ Ивана IV Грозного // Известия Алтайского государственного университета. 2008. № 4—3. С. 264—266.