Соотношение посессивности, экзистенциальности и локативности

СООТНОШЕНИЕ ПОСЕССИВНОСТИ, ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОСТИ И ЛОКАТИВНОСТИ

С.М. Давлетшина Данная работа посвящена исследованию соотношения основных универсальных понятийных категорий посессивности, экзистенциальности и локативности на материале французского и русского языков.

Подобно большинству функционально-языковых категорий, посессивность (притяжательность), будучи объективно представленной в языковой системе, не имеет чётко обозначенного набора языковых средств своего выражения. Так, предикативные конструкции (с глаголом avoir во французском языке и глаголом быть в русском языке), согласованные посессивные сочетания (theorie saussurienne `соссюровская теория', сестрин платок, ton moulin `твоя мельница'), а также управляемые конструкции (le livre de Pierre `книга Петра', leproprietaire de l’hotel `хозяин гостиницы') могут иметь не только посессивное значение. Например, в высказывании Elle avait les larmes auxyeux `У неё в глазах были слёзы' сосуществуют бытийности, посессивность и локация. Следовательно, можно сказать, что существует некая конструкция Х, в число значений которой входит семантика посессивности. Однако значение притяжательности представлено не во всех употреблениях конструкции Х.

Прежде всего, необходимо дать определение основных понятий. Локативность подразумевает указание на нахождение явлений или предметов в «сфере влияния» актанта. Т. М. Николаева предполагает, что «чистый» локатив является ответом на вопрос: «Где находится данный предмет?» Машина в гараже.

Термин «экзистенциальный» (бытийный) часто истолковывается как логический квантор существования, который сам в логике не определён однозначно. В лингвистической литературе выделяется два основных понимания экзистенциальности. Во-первых, понятие «экзистенциальность» отождествляется в явной или неявной форме с представлением о принадлежности к элементам действительности, а не фикции, мифа, фантазии. Дж. Лайонз, отмечая, что в качестве экзистенциальных исследователей интересуют предложения типа God is, подчёркивает, что экзистенциальное употребление глагола to be нетипично для английского языка. То же самое можно сказать и в отношении французского языка, в котором глагол etre редко используется для передачи бытийных отношений. При малейшем акценте на самом факте существования появляется глагол exister «существовать, быть»: Si tu n’existaispas `Если б не было тебя', а не Si tu n’etaispas. Этот феномен объясняется, скорее всего, определённой синсемантичностью глагола etre. Таким образом, экзистенциальность в первом понимании является ответом на вопрос: «Что есть?».

Во втором понимании экзистенциальные конструкции указывают на нахождение объекта в определённом пространстве, они имплицитно отвечают на вопрос: «Что есть в данном пространстве?». Такое сближение экзистенциальных отношений с локативными характеризуется как экзистенциально-пространственная модель. Однако следует отметить, что экзистенциально-пространственные конструкции ориентированы на пространство и сообщают о наличии некоторого объекта в том или ином пространстве, входящем в существование некоторого субъекта. Локативные же предложения сообщают лишь о местонахождении определённого предмета в некотором пространстве. Вследствие этого, они ориентированы на предмет.

О.Н. Селивёрстова и К. Г. Чинчлей видят отличие экзистенциально-пространственных конструкций от локативных в самой структуре предложения и в эмфатическом положении глагола: книга у нас, книга у нас есть, есть у нас книга.

Основным значением посессивности принято считать релятивность, передачу разного рода отношений (в данном случае посессивных) между субстанциями. В таком ракурсе посессивность противопоставляется экзистенциальности, локативности, характеризации и др.

Т.М. Николаева считает соотношение локативного, экзистенциального и посессивного значений «уже a priori языковой универсалией». Такое мнение имеет право на существование, поскольку обладание предметом предполагает существование этого предмета, а существование невозможно без пространственной и временной локализации. Таким образом, возникает вопрос о системных связях посессивности с экзистенциальностью и локативностью, о степени совмещённости значений этих категорий и критериях их разграничения.

В современных индоевропейских языках пространственные и посессивные отношения всё более взаимодействуют, переходят друг в друга. На этот феномен обращает внимание Л. И. Лухт, иллюстрируя его русскими примерами: он обладает этим качеством и в нём есть это качество. Л. И. Лухт считает, что локальные и определительные значения развились у глагола «иметь» на основе присущего ему значения обладания / принадлежности.

Один из подходов к решению этой проблемы состоит в пространственной интерпретации посессивных предложений.

Так, О. Н. Селиверстова предлагает экзистенциально-пространственную интерпретацию таких русских моделей как «X имеет Y» и «у X (есть) Y».

В работе А. Л. Ленца представлен анализ серии attraper un rhume avoir un rhume etre enrhume, проведённый голландским психологом лингвистом Ван Гиннекеном. Данная серия демонстрирует постепенный переход одного состояния в другое, постепенное приближение обладающего к состоянию субъекта, когда происходит полное взаимопроникновение состояния и субъекта.

Согласно Н. Д. Арутюновой и Е. Н. Ширяеву, русские предложения, определяющие структуру «у X (есть) Y», служащие выражению посессивности, представляют собой разновидность одного из логико-грамматических типов предложений. Эта разновидность квалифицируется авторами как бытийные предложения личной сферы, отличающиеся тем, что в них область бытия изображается как микромир человека.

Б.А. Серебренников высказывает мнение о том, что отношения принадлежности в современном языке являются результатом переосмысления пространственных отношений. Так, «моё развилось из понятия «то, что находится в моей непосредственной досягаемости», твоё «то, что пространственно от меня более удалено», и его «то, что от меня дальше всего».

Г. А. Золотова связывает посессивность, быта и локативность общим типовым значением «наличие, существование предмета». Так, бытийностью указывает лишь на существование предмета, локативность на его наличие (существование) в определённом пространстве, посессивность на посессивное наличие, наличие у кого-либо.

Однако науке известно не только совмещение этих категорий, но и их противопоставление. Широко распространено противопоставление экзистенциальности посессивности, в основе которого лежит противопоставление фундаментальных глаголов «иметь» и «быть». Именно на этой оппозиции базируется деление языков на Habeo-языки и Esse-языки. Habeo-языками (лат. habeo `обладаю') называются языки, в которых посессивная конструкция строится при помощи глагола «иметь»: I have a book, J’ai un livre. Языки, в которых данная конструкция включает глагол связку «быть», либо его нулевую форму, принято называть Esse-языками: У меня есть книга. Э. Бенвенист подчёркивает преобладание типа mihi est над habeo в самых разных языках. «Языковое развитие идёт от mihi est к habeo, но не наоборот».

Кроме того, в философии существует противопоставление бытия обладанию как двух разнонаправленных способов существования человечества, взаимно отрицающих ценностных ориентаций.

Представляется интересной трактовка данных понятий, предпринятая Э. Фроммом в книге «Иметь или быть?».

В частности, анализируя способы человеческого существования по принципам обладания и бытия, автор отмечает некоторое изменение смыслового наполнения понятий «бытие» и «обладание» в последние несколько столетий в западных языках, которое выразилось в большем использовании для их обозначения существительных, и меньшем глаголов.

Существительное является обозначением вещи. Для обозначения действия служит глагол. Однако всё чаще, по мнению Э. Фромма, действия выражаются с помощью понятия обладания, т. е. вместо глагола употребляется существительное.

В этой связи представляют интерес сочетания отглагольных существительных (девербативов) с притяжательными местоимениями / детерминативами, нашедшие регулярное употребление во многих языках: mon sourire (от глагола sourire), my smile (от глагола to smile) `моя улыбка'. Такие сочетания считаются синонимичными личным глагольным формам: je souris, I smile `Я улыбаюсь'. Так, существительное действительно выступает в нетипичной для него роли служит для обозначения действия. Данное явление характерно для татарского языка: в девербативе атлауыц (от син атлыйсыц) имя деятеля выражается притяжательным аффиксом «ыц». Так, индоевропейская аналитическая конструкция «притяжательный детерминатив и девербатив» имеет своим аналогом в тюркских языках синтетическую конструкцию «девербатив и аффикс принадлежности». Однако данная конструкция в агглютинативном татарском языке имеет ту особенность, что указание на действующее лицо может повторяться трижды; синец «ыц» `твоя походка твоя' через личное местоимение второго лица единственного числа син `ты' и два аффикса принадлежности 2 лица ед. числа «ец» и «ыц». Кроме того, данная конструкция обладает способностью изменяться по падежам и агглютинировать предлоги: синец атлауыца `твоей походке', синец атлауыцнан (досл. `твоя походкатвояот') `от твоей походки'.

Ещё больший интерес представляют употребительные татарские сочетания типа синец карауларыц `твои взгляды-твои', где имя действия получает аффикс множественного числа — лар. Аффикс множественности, присоединяясь к девербативу, предоставляет две возможности толкования сочетания: «твой обычный взгляд, обычная манера смотреть» или «какая-то необычная, особая черта во взгляде».

С.Д. Кацнельсон, считавший ошибкой А. А. Потебни преувеличение роли глагола по сравнению с именем на поздних этапах истории языка, возражал против возведения сочетания глагольного предиката с субъектом к древнему сочетанию имени действия с подлежащим в посессивной форме. История многих языков указывает на относительно позднее возникновение имён действия как отглагольных образований. «Формальное сходство субъектно-предикативной и посессивной конструкций не предполагает обязательного сведения одной из них к другой, не исключено, что обе конструкции вместе восходят к синтетической третьей, имевшей локативную функцию (отложительную или направительную целевую). Что же касается посессивной функции, то развитие её на базе отложительной и направительной, целевой формы хорошо отражено во многих языках».

Возвращаясь к Э. Фромму, отметим, что он считает обозначение действия с помощью глагола «иметь» в сочетании с существительным «неправильным употреблением языка». Так, употребление глагола avoir в предложениях типа Il eut un sursaut `Он подпрыгнул' некорректно, поскольку процессами и действиями владеть нельзя, их можно только осуществлять или испытывать. Таким образом, правильным является предложение Il sursauta или Il a sursaute.

Данный факт Э. Фромм иллюстрирует следующими наглядными примерами. «Когда я говорю: «У меня есть проблема» вместо «я обеспокоен», субъективный опыт как бы исключается: «я» как субъект переживания заменяется на объект обладания.

Я преобразовываю своё чувство в некий объект, которым я владею, а именно в проблему.

Но слово «проблема» это абстрактное обозначение всякого рода трудностей, с которыми мы сталкиваемся. Я не могу иметь проблему, потому что это не вещь, которой можно обладать, в то время как проблема мною владеть может. Иными словами, я сам себя превратил в проблему, и вот теперь моё творение владеет мною".

Э. Фромм считает, что собственнические чувства проявляются и в других отношениях к примеру, в отношении к врачам, начальникам, подчинённым эти чувства выражаются, когда говорят «мой врач», «мой дантист»; говоря с кем-либо о своём здоровье, люди рассуждают о нём, как собственники, упоминая о своих болезнях, своих операциях, своих курсах лечения своих диетах и своих лекарствах; идеи, убеждения и даже привычки также могут стать собственностью.

Поскольку Э. Фромм не является лингвистом, ему можно простить ряд заблуждений и смешение некоторых понятий, встречающихся в его философском трактате. Так, во-первых, для автора характерно узкое понимание посессивности как отношений владения собственности. Во-вторых, философ недооценивает поли семантичность или широкозначность глагола «иметь», видя в нём лишь одну сему выражение отношений обладания. В-третьих, многие современные исследователи категории посессивности признают возможность обладать действием (посессивный перфект), некоторыми абстрактными сущностями и даже другими лицами.

Тем не менее, нельзя не согласиться с Э. Фроммом в том, что утверждение «Я (субъект) обладаю О (объектом)» представляет собой определение «я» через моё обладание «О». Субъект это не «я как таковой», а «я как-то, чем я обладаю». Получается так, что собственность создаёт человека и его индивидуальность.

Несмотря на некоторую утрированность мнения, что собственность затмевает индивидуальность человека, в данном утверждении автор вскрывает основное значение посессивности относительную номинацию. Следовательно, противопоставление посессивности экзистенциальности представляется некорректным.

Анализ работ, посвящённых исследованию совмещения категорий посессивности, экзистенциальности и локативности, показывает, что одни лингвисты отдают предпочтение пространственной интерпретации этих категорий, другие экзистенциальной, третьи экзистенциально-пространственной. Поэтому посессивность представляется частным случаем реализации либо экзистенциальности, либо локативности, либо их совмещения. предикативный лингвистический экзистенциальность По нашему мнению, экзистенциальность представляется категорией «быть», настолько всеобъемлющей, что утверждать её независимое существование было бы неверно. Экзистенциальность является составляющей других категорий посессивности (быть у кого-либо) и локативности (быть где-либо).

• 1. Николаева, Т. М. От звука к тексту / Т. М. Николаева. М.: Языки русской культуры, 2000. 630 с.
• 2. Лайонз, Дж.

  Введение

  в теоретическую лингвистику / Дж. Лайонз, пер. В. А. Звягинцева. М.: Прогресс, 1978. 542 с.

• 3. Селиверстова, О. Н. Семантический анализ предикативных притяжательных конструкций с глаголом «быть» / О. Н. Селиверстова // Вопросы языкознания. 1973. № 5. С. 95−105.
• 4 Чинчлей, К. Г. Некоторые аспекты типологии категории посессивности (на материале романских, германских, балтийских и славянских языков): автореф. дис. канд. филол. наук / К. Г. Чинчлей. М.: АН СССР Институт языкознания, 1984. — 23 с.
• 5 Лухт, Л. И. Категория бытия и обладания (французско-румынские параллели) / Л. И. Лухт // Категории бытия и обладания в языке: сб. ст. М.: Наука, 1977. С. 125−143.
• 6. Ленца, А. Л. Широкозначность глагола и контекст / А. Л. Ленца. Кишинёв: Штиинца, 1987. 98 с.
• 7. Арутюнова, Н. Д. Русское предложение. Бытийный тип (структура и значение) /Н.Д. Арутюнова, Е. Н. Ширяев. М.: Русский язык, 1983. 198 с.
• 8. Серебренников, Б. А. Вероятностные обоснования в компаративистике / Б. А. Серебренников. М.: Наука, 1974. 352 с.
• 9. Золотова, Г. А. Очерк функционального синтаксиса русского языка / Г. А. Золотова. М.: Наука, 1973. 351 с.
• 10. Бенвенист, Э. Общая лингвистика / Э. Бенвенист, пер. Ю. С. Степанова. М.: Едиториал УРСС, 2002. 448 с.
• 11. Фромм, Э. Иметь или быть / Э. Фромм, пер. П. С. Гуревича. М.: Прогресс, 1985. 238 с.
• 12. Кацнельсон, С. Д. Общее и типологическое языкознание / С. Д. Кацнельсон. Л.: Наука, 1986. 298 с.
• 13. Селиверстова, О. Н. Семантический анализ предикативных притяжательных конструкций с глаголом «быть» / О. Н. Селиверстова // Вопросы языкознания. 1973. № 5. С. 95−105.