Ренессанс балагана как регресс в ментальность средневековой Руси

Появление на городской площади «храмов» торговли в позднее время не было беспрецедентным движением в иррелигиозное будущее, но возрождением архаического миросозерцания. К жизни вызывалась сакральная традиция. В силу этой традиции ярмарки не могут не соотноситься с праздничными ритуалами. Причем, во время праздников товар выставляется на тех же столах, которые одновременно оказывались и помостами для балаганов. Ярмарка на праздничной площади — такое же сакральное явление, как и кулачные бои. Вот почему появление в XIX в. пассажа представляет симбиоз материальной культуры этого столетия и выносимой на поверхность с помощью мещанскопредпринимательской субкультуры архаической символики.

Характерный для праздничной площади XIX в. образ ярмарки не исчезнет из культуры и позднее, он трансформируется в гораздо более архаический миф, который приобретет в XX в. политические формы. Ярмарочный образ в ушедшем столетии трансформируется в ВДНХ (Выставку достижений народного хозяйства), которая явит собой ту же, но гигантскую ярмарку, возвращающую культуру XX столетия к эпохе показов и балаганов в их самом архаическом смысле.

Торговые «храмы» вовсе не порывали связи со зрелищными формами. Фольклорные аспекты городского центра при этом не вытесняются, но проникают в коммерческие. Оживление городской площади в XIX в. связано не только с воспроизведением традиций, продолжающих функционировать в сельских регионах России и сохраняющих, несмотря на революционные реформы Петра, элементы древности. Феномен оживления связан и с формами, что издавна культивировались деловыми людьми Руси и прежде всего, купцами.

Ренессанс балагана на столичной площади оказал заметное влияние и на его бытование в традиционных сельских формах. Возникавшие в городе нововведения тиражировались в сельской местности. Сам город ничего не изобретает, он использует традиционные формы, скажем праздничное катание под горами. Но заимствуя их, город вводит новое. Так, в описанных нами масленичных катаниях на лошадях уже проглядывали будущие промышленные выставки.

Так случилось, что масленица особенно популярной оказалась в среде купечества и «восходящих» слоев общества.

Описывая празднование масленицы тобольским губернатором, этнограф обращает внимание на огромные, устланные дорогими коврами нарядные сани. Губернатор с дамами усаживался в богато убранные беседки, отправляясь в сопровождении гайдуков и драгунов кататься. Впереди двигались также огромные сани с музыкантами²³². Эта процессия веселилась, каталась по городу и около гор, а потом возвращалась в дом губернатора.

То же характерно и для петербургских гуляний. П. Свиньин так описывает организованные по случаю Пасхи качели на Исаакиевской площади:

Вокруг качелей по Исаакиевской площади прогуливается в пышных, великолепных экипажах все, что ни есть богатого и знатного в столице. В последний день праздника обыкновенно императорская фамилия делает честь своим присутствием сему отечественному гулянью. Нынешний год в субботу и воскресение считалось здесь более 4000 карет²³³.

Демонстрация престижа во время праздника нередко приводила к жертвам. Ради того, чтобы иметь карету и возможность ее продемонстрировать во время праздничных гуляний люди готовы были жить впроголодь.

Но прошу его (одного из остроумных наблюдателей гуляния. — Н. X.) показать мне такого мудреца, который бы различил по богатству экипажей — состояния людей? Как часто четверка вороных, Иохимова карета (Иохим — лучший каретник Петербурга. — Н. X.) или верховая лошадь — бывают променены на благосостояние семейства, а иногда, увы! куплены ценою слез, коварства и отчаяния! Многие, говорит еще почтенный наблюдатель, весь век служат в карете, а еще большое число для того, чтобы иметь карету!²³⁴.

Описанное народное гуляние в Петербурге, данное П. Свиньиным, свидетельствует и о дворянском ренессансе. Культ престижа порождали дворяне как класс «праздный». Представители среднего класса в конце XIX в. толпились на бульваре и тротуаре вдоль Исаакиевской площади, глазея на происходящее и кареты, которыми они еще не владели. («По обеим сторонам бульвара стоят по большей части в стройных рядах русские купцы и мещане с их женами и детьми»²³⁵.) Однако одна из отмеченных П. Свиньиным особенностей о многом свидетельствует: купеческие жены щеголяли французскими и английскими нарядами. Ко времени веселого гуляния под горами на Адмиралтейском бульваре модницы обновляли летние шляпки, весенние клоки и пестренькие зонтики²³⁶. Среднее сословие активно усваивало привычки «праздного» класса. Известно, что формирующаяся дворянская культура начала внедряться в ярмарочную жизнь Руси еще во второй половине XVIII в. В частности, на Нижегородской ярмарке, до второй половины XIX в. хозяевами были представители дворянства, они были основными покупателями, и их вкус диктовал особенности выставляемого товара²³⁷.

Однако для дворян ярмарка не была лишь местом продажи и купли. Они съезжались на ярмарку повеселиться на балах, посетить театры, поиграть в азартные игры. На ярмарках назначались свидания и возникали романы. Чтобы продемонстрировать роскошь и богатство, дворяне появлялись на ярмарке в щегольских экипажах. Здесь же дворянетеатралы показывали спектакли своих домашних театров. Иногда здесь выступали артисты Московского Императорского театра. Дворяне съезжались на ярмарки всеми семьями, с многочисленной прислугой и задерживались здесь подолгу.

Отношение дворян к формам традиционной культуры формировалось под влиянием просветительского мировосприятия, которым средневековая культура, как известно, культурой в собственном смысле не воспринималась. В данном случае дворяне скорее продолжали традиции рыцарской культуры средних веков.

Возрождение средневековья в русской культуре, которое мы связываем с активизацией деловых людей в России второй половины XIX в., имеет «предвозрождение», совпавшее с ренессансом дворянской субкультуры, что связано с распространением славянофильских настроений, кризисом просветительских ориентаций и интересом к стихии романтизма, для которого и характерно обращение к средним векам.

Во второй половине 20-х годов XIX в. возрождение народных гуляний уже принимает форму государственного праздника, в котором принимают участие самые разные сословия. Так, в «Северной пчеле» за 1827 год Ф. Булгарин воспевает это демонстрируемое перед Зимним дворцом единство царя, дворян и народа²³⁸. Его особенно умиляет то обстоятельство, что веселье на площади воспроизводит атмосферу народных гуляний времен Екатерины, наблюдавшей за ними из Зимнего дворца. На Дворцовой площади вырастал целый праздничный город. Особенно обращало на себя внимание единение аристократии и простых горожан:

В нынешнем году мода позволила знати и ее подражателям побывать на балаганах, и погулять пешком под качелями. Так, некогда русские бояре веселились вместе с народом, и достоинство их не только от того не падало, но приобретало новый блеск от любви народной. Иностранное воспитание многим из нас вскружило головы вздорными идеями, и без всякой нужды, противу нашей воли, отдалило от народа, который, в первобытной простоте своих нравов, достоин всякого уважения²³⁹.

В поле зрения Ф. Булгарина — увеличение числа балаганов на Дворцовой площади:

Разноцветные флаги и пестрые вывески мелькают перед глазами; движение качелей, бег колясочек с высоких гор, шутки певцов, звуки музыки на балконах балаганов попеременно привлекают внимание народа, который сам служит зрелищем для высшего звания людей и дам, разъезжающих в блистательных экипажах вокруг качелей. Балаганы построены в два ряда шашечницей, так, что проезжающим с каждой стороны можно видеть оба ряда оных. На чистом, прелестном бульваре Адмиралтейском, теснятся толпы пешеходов. Здесь отличная музыка гвардейских полков услаждает слух приятными звуками: этого прежде никогда не было²⁴⁰.

В связи со стремлением к сакрализации царской власти, связанной с упразднением в петровскую эпоху патриаршества, народные праздники переживают трансформацию. Смысл сакрализации заключается в отождествлении царя и Бога. События жизни русского императора начинают восприниматься по образу жизни Христа. Царский престол отождествляется с Фавором, местом преображения Христа²⁴¹.

Культ императора выходит и на городскую площадь. В маскарадах с шумными массовыми гуляниями и фейерверками сливаются языческие (народные), религиозные (христианские) и государственные мотивы.

Балаганы стали местом соединения «самодержавия» и «народности». Так, «Северная пчела» за 1830 год сообщает о появлении на Святой неделе государя Императора с семьей в балагане, устроенном Леманом под качелями. Император смотрел пантомиму с превращениями²⁴².

Это позволило журналисту вспомнить о привычках Петра I появляться на народных гуляниях. Действительно, трансформация масленичных народных гуляний в государственные праздники с использованием элементов западных, а еще точнее, римских карнавалов, было характерно еще для эпохи петровских реформ. Об этом свидетельствовал «маскерад», данный в 1722 г. в честь победы над Карлом XII при Нейштадте. Для празднования Петр выбрал не Петербург, а Москву²⁴³. Он прибыл в древнюю столицу, чтобы реализовать беспрецедентный по тем временам замысел — представить любимое детище — флот — на зимних улицах и площадях Москвы в виде праздничного зрелища. Было сделано множество макетов морских судов, укрепленных на санях, числом около 50. Как только разорвалась сигнальная ракета, шествие потянулось от села Всесвятского к Тверским воротам и далее к стенам Кремля. В течение четырех дней участники маскарада пировали, веселились, устраивали фейерверки. Появление императора на балаганах возрождает в памяти времена Киевской Руси, когда Владимир неделями пировал в кругу граждан.

За княжескими столами кипел мед, любимое тогдашнее питье. В этих угощениях государь был окружаем своим семейством — народом. Пили мед, но хвалили трезвость как признак хорошей публики. У дверей конторы Лемановой теснится густая толпа любопытных зрителей высшего круга в ожидании получения билетов. Первые ряды кресел заняты многими из особ, которых мы привыкли встречать в театрах французском и русском. Прежние исключительные посетители балаганов покрывают обширный амфитеатр²⁴⁴.

Национальные элементы на балаганах соседствовали с искусством западных гимнастов и наездников. Так, на Дворцовой площади в балагане с манежем и сценой выступала группа «Берейтор Веле и компания». Группа показывала пляски и фокусы на лошадях и на слабо натянутом канате. Однако в этом же балагане привлекал русский паяц, одаренный «необыкновенной природной остротою и прекомическою физиономиею»²⁴⁵.

«Пересадка» западных цирковых зрелищ происходила через посредство народных гуляний на городских площадях, что, собственно, средневековой традиционной культуре не противоречило.

Обращаясь к традиционным народным гуляниям, культура Петербурга наделяет их качественно новыми смыслами. Заметно эволюционирует устройство балаганов на Адмиралтейской площади. Описывая балаган Легата и Вагнера обозреватель «Северной пчелы» за 1836 год констатировал, что здесь «сальные свечи заменили роскошными люстрами, что оркестр не висит над зрителями на балконе, а расположен перед сценой и скрыт щитом, что авансцена расписана искусной кистью, а не сбита наспех из досок. Здесь вместо скамеек появились кресла из белого дерева с красными подушками»²⁴⁶. Вместе с тем, обозреватель сожалеет, что усвоение дворянами европейских форм сдерживает национальную стихию веселья.

В балаганах того времени отсутствовали пьесы с национальной основой. Обозреватель считает, что если публику привлекают бледные подражания итальянской пантомимы, то не трудно догадаться, как она могла бы себя вести, если бы на своих подмостках балаган представил Жар-птицу, Бабу-ягу, Бову-королевича и других персонажей русских сказок.

Доминирующая роль дворянской субкультуры в культуре России имела своим следствием проникновение в народную праздничную культуру элементов европейского карнавала. Иное дело — вторая половина XIX в., когда дворяне уже переставали быть хозяевами положения, начав пополнять население городов. Устраиваемые во время ярмарок для дворян пышные губернаторские и предводительские балы уходили в прошлое. Увеселительные заведения на ярмарках превращались в вертепы разгула и пьянства, поскольку посещались представителями иных социальных слоев. В центре ярмарочных заведений оказывался трактир с выступавшими на его подмостках цыганами. На ярмарках возрождались зрелища и развлечения, характерные для допетровской Руси: самокат с хором рожечников, карусели, ряженые, скоморохи.

Разгул на Нижегородской ярмарке никогда еще не достигал таких форм, как это имело место на рубеже 60—70-х годов XIX в.²⁴⁷, что нередко проявлялось в буйствах, грабежах и даже убийствах. Нижегородская ярмарка превратилась в место, куда со всей России стекались темные дельцы, мошенники, воры, шулера. Европейские формы увеселений, которые стремилось привить дворянство, успехом не пользовались. Во второй половине XIX в. Нижегородская ярмарка стала местом безудержных купеческих попоек и кутежей. За ней закрепляется название «гульбище».

Вместе с культивировавшимся в дворянскую эпоху классицизмом как господствующим стилем уходит в прошлое народившийся с XVIII в. так называемый петербургский стиль жизни, он уступает место культуре «москвитянина», сохранившей в себе глубинные архаические и национальные корни. Вместе с активизацией купечества в России начало возрождаться средневековое миросозерцание. Равнодушное к средневековым традициям просветительское и космополитическое сознание дворян отступало под напором купеческого ренессанса.

В частности, пробуждение национального духа проявилось в архитектуре. Строились не просто торговые и коммерческие здания, доходные дома, но здания в «русском стиле». Архитектура второй половины XIX в. несет на себе следы увлечения народным искусством²⁴⁸. Это особенно касается архитектуры выставочных павильонов с их декоративными мотивами, которые строились не без оглядки на архитектурные традиции ярмарочных балаганов²⁴⁹. Свидетельством тому может служить построенное в конце 1880-х годов здание Нижегородской ярмарки, имитирующее древние терема и стиль допетровской Руси.

Утвержденные на русских ярмарках конца XIX — начала XX в. дворянские формы исчезали и упразднялись. В ярмарочной жизни вновь возрождались традиционные ее формы. В данном случае они были не только исключительно купеческими. Купечество лишь продолжало сохранять обычаи и обряды, когда-то присущие всему населению России. Во второй половине XIX в. древность оживала на площадях столичных городов.

Ренессансу искусства площади в немалой степени способствовала экономическая ситуация, а именно расцвет в первых десятилетиях XIX в. мелкого производства, которое стало даже вытеснять крупное, а промышленность начала развиваться в домашних формах²⁵⁰. Россия переживает расцвет кустарного производства, стимулировавшего рынок, существовавший тогда в традиционных ярмарочных формах²⁵¹.