Лирическая поэзия Н.С. Гумилева: духовные основы, мифологические и литературные истоки

Преступный, без суда и следствия, расстрел Николая Степановича Гумилева на долгие годы определил вопиющее отношение большевистских властей к его наследию. В течение более шестидесяти лет после трагической гибели поэта даже упоминание его имени в печати пресекалось и каралось советскими идеологами. В этот период очень многое сделали деятели Русского зарубежья для постижения творческой индивидуальности Гумилева, переиздания сборников его стихов, прозы, публицистики. Поэзии и литературной деятельности ярчайшего представителя Серебряного века дали высокую оценку Н. Оцуп, Г. Струве, Ю. Айхенвальд, А. В. Амфитеатров, К. Мочульский, В. Вейдле, Е. Аничков, JI. Страховский, С. Маковский, И. Одоевцева, В. Ф. Ходасевич, Г. Иванов, А. Н. Толстой, А. И. Куприн и многие другие.

Только с конца 1980;х годов, после раскрытия Г. А. Тереховым («Новый мир», 1987, № 12) истинной причины ареста и расстрела Н. С. Гумилева, началось освоение его творчества на родине. В настоящее время ощущается острый интерес к его личности и поэзии. Целенаправленное и плодотворное изучение наследия Гумилева проходит по двум основным направлениям: устанавливается неповторимая индивидуальность художника-новатора и прослеживается его творческий путь — восхождение к высотам искусства. Опубликованы на эту тему несколько монографий, множество научных статей, воспоминаний современников, проведены многочисленные научные конференции.

Все работы, созданные за рубежом и в России, привлечены и осмыслены с точки зрения избранной темы в настоящей диссертации. Особенно значительными для автора данной работы стали раздумья исследователей о многоплановости отдельных произведений и целостных сборников зрелой лирики Гумилева, об органичном сочетании в его образной системе разнохарактерных обобщений, устремленных к открытию связей между неоднородными гранями человеческого бытия. В богатстве духовных прозрений поэта справедливо была установлена непреходящая ценность его наследия. В этой области к важным и убедительным наблюдениям пришли многие деятели Русского зарубежья. Близкий друг Гумилева Н. Оцуп с восхищением писал: «Пленительная эта фигура, одна из самых пленительных в богатой замечательными людьми русской поэзии» (3, 558), так прояснив свою мысль: «Она вся насыщена красками, образами и звуками. Однотонных стихов, т. е. таких, где все сведено к одной теме, одному чувству, почти нет. <.> Чаще всего в каждом отдельном стихотворении сплетено несколько тем, внешние описания слиты с психологическими, живопись — с философией, музыка — с прозой» (3, 567).

Феноменальное воздействие лирики Гумилева выразительно истолковал Ю. Айхенвальд: «Не плоской понятностью понятна и пленительна поэзия, а той бездонной глубиной, теми перспективами бесконечных смыслов, которые она раскрывает в таинственной музыке своих речей» (4, 276). Вот почему критик скорбел о вынужденном, трагическом обрыве поэзии Гумилева: «история сделала из нее только отрывок. Рост его творчества не кончился. Оно становилось все углубленнее, в него проникли философские моменты, оно начало было развиваться под знаком той большой мысли, что поэтам, властелинам ритмов, доверены судьбы всего всемирного движения и что они.

Слагают окрыленные стихи, Расковывая косный сон стихий" (4,275−276).

По поводу закрепившегося за Гумилевым узкого определения -«искатель и обретатель экзотики» (4, 65) — Г. Струве принципиально заметил: «Экзотические образы и темы, мотивы кочевья и странствий действительно проходят через всю поэзию Гумилева, но она ими не исчерпывается» (5, 95). В том же плане расценил исследователь суть литературного течения, возглавленного Гумилевым: «Акмеизм был сам детищем символизма, и Гумилев хорошо это сознавал <.>. В сущности, бой, который Гумилев давал символизму, был направлен лишь против крайностей последнего <.>. При всей романтичности Гумилева, при всей его тяге к экзотике, классическое начало порядка и формы, начало устрояющее и оформляющее, было очень сильно в нем» (5, 28−29).

А.В. Амфитеатров предложил свою линию постижения наследия Гумилева — с точки зрения его душевного напряжения, способности к полной самоотдаче искусству: «Он писал свои стихи, как будто возносил на алтарь дымящуюся благоуханием жертву богам.» (6, 39). Также, часто сокрытое в стихотворном «подтексте» устремление художника поистине было перспективным в своем развитии и гораздо более обусловило его индивидуальность поэта, нежели его акмеистическая программа.

Жаркие споры в исследовательской среде Русского зарубежья разгорелись по поводу темы войны в творчестве Гумилева. Были допущены непростительные обвинения поэта в шовинизме, искаженные представления о причинах его добровольного вступления в армию, проявленного во время боевых действий героизма. Исказив правду, высказался на страницах журнала «Возрождение» о поэзии Гумилева Н. Ульянов: «Когда вспыхнула мировая война, все крупные наши поэты откликнулись на нее стихами, полными тревоги за судьбу России и человечества <.> один Гумилев восторженно приветствовал пожар Европы. Кроме Маринетти, давно воспевавшего войну, как гигиену мира, едва ли кто другой в европейской литературе воспринял величайшую из катастроф подобным образом. Пафос сражения, величие зрелища, эстетика войны — вот истинная ценность события. Он не боец одного из борющихся станов, он дух, царящий надо всеми и всех подбодряющий. Лишь бы хорошо рубились и красивее проливали свою многоцветную кровь <.>. Пришел он на войну не из любви к ней, а в силу внутренней опустошенности. Путешествуя по разным Левантам, прожил и проиграл все лучшее в жизни и возжаждал боевых тревог, как средство заполнить образовавшуюся пустоту» (7, 153). Без агрессивных выпадов, но и вне серьезного проникновения в суть военных стихов Гумилева высказались Е. Аничков, Ю. Айхенвальд, С. Маковский.

Другая группа рецензентов (Г. Иванов, Г. Струве и др.) избрала результативный путь — соотнесения откликов поэта на военные события с его духовными устремлениями. Активно отстаивал эту точку зрения JL Страховский: «Гумилев <.> нашел в войне отклик на русское народное стремление к жертвенности и подвигу. В войне он видел очищение, торжество духа над плотью. Жизнь отдана в руки Божьи. В воинском подвиге поэт отождествляет себя с родиной <.> и на нем благословение Господне» (8,168).

В свете такой полемики закономерно встал вопрос об отношении Гумилева к религии. Некоторые его современники (Е. Аничков, С. Маковский, Н. Ульянов, В. Ходасевич) ошибочно, на наш взгляд, отрицали принадлежность Гумилева к христианской вере. Другие (Н. Оцуп, Г. Струве, JI. Страховский и др.) доказательно, с опорой на биографию и творчество поэта утверждали его сознательную ориентацию на христианское вероучение. JI. Страховский выразил совершенно справедливое убеждение: «Гумилев всегда был глубоко верующим человеком, а испытания в его жизни только углубили его религиозное чувство. Уже в ранних своих стихах он противопоставил соблазну зла христианское искупление <.>. Позже это раннее выражение веры стало непреложным» (8, 169).

Светлую память о Н. С. Гумилеве, проницательные размышления о его вдохновенном творчестве, поэтических открытиях, философских прозрениях передала нам русская эмиграция. Этот материал уникален. Более того, он верно направляет современный поиск ученых, но одновременно предполагает новое решение давно дискутируемых глобальных вопросов: о характере художественного мышления Гумилева, о духовной основе его жизнепостижения, своеобразии участия в литературном движении, пр. Большинство деятелей Русского зарубежья защищало подлинные творческие завоевания Гумилева. Но в силу жанра и назначения этих работ (заметки критиков, журнальные короткие выступления) — авторы доносили в общем плане свои плодотворные наблюдения, иллюстрируя их отдельными примерами, биографическими фактами. Системное и последовательное исследование сборников лирики Гумилева, текстологический анализ включенных в них произведений — не были запланированы, поэтому не осуществлены. Для глубокого проникновения в сложный многогранный мир художника необходимо детальное рассмотрение образной системы Гумилева, ее духовных и культурных истоков, характера и развития философско-эстетической концепции поэта.

В наше время такая перспектива не просто определилась, а стала безотлагательной^ поскольку в российских работах рубежа XX—XXI вв.еков, посвященных Н. Гумилеву, громко зазвучали недопустимые рассуждения о его гражданских позициях, нравственно-эстетических идеалах. В ряде статей, опубликованных вскоре после приведенных Е. А. Тереховым документов, реабилитировавших честное имя безвинно расстрелянного поэта, ощутимо сказались перепевы давних инсинуаций по его адресу, что, однако, не исключало положительных оценок других граней наследия Гумилева.

А.И. Павловский (Гумилев Н. С. Стихотворения и поэмы / Вст. статья А. И. Павловского, биогр. очерк В. В. Карпова. JL: Сов. писатель, 1988. -Библиотека поэта. Большая серия), выявил ряд лейтмотивов поэзии Гумилева, проследил их эволюцию, высоко оценив творческие достижения мэтра акмеизма. Эта работа сыграла положительную роль в освоении наследия Гумилева. Тем не менее, углубления в сложный духовный мир поэзии, обусловивший сущность и обогащение его художественных открытий, не было, а спорные трактовки проистекали от поверхностного восприятия. Исследователь указал на круг «родственных» мироощущению Гумилева «литературных опор и традиций», заложенных классиками литературы и современниками: «Среди этих имен следует прежде всего назвать Готье, Леконта де Лиля, Теодора де Банвиля, Виктора Гюго, <.> Малларме, <.> Бодлера и Верлена. Нельзя не сказать, что едва ли не постоянным чтением Гумилева был Гомер, не прошел он мимо античной поэзии и драмы. Из русских современников — прежде всего Брюсов, <.> И. Анненский». Были отмечены и «определенные традиции русского XIX и даже XVIII веков, например, оды Ломоносова и Державина, поэзия Лермонтова и Тютчева, Майкова, Щербины и Случевского.» (9, 23). Может быть, по причине краткости статьи, А. И. Павловский, констатировав связи, даже не коснулся текстуального анализа тех или иных граней поэзии Гумилева, т. е. единственной возможности, во-первых, подтвердить состоятельность намеченных параллелей, во-вторых, раскрыть особенную реакцию художника на достижения его предшественников. В результате были допущены ошибочные выводы. В частности, нельзя согласиться с таким суждением: «Труднообъяснимый, но явный недостаток национального элемента оказался в конце концов роковым для поэта, и никакая изысканная техника не могла впоследствии ни восполнить, ни затушевать этого зияющего страшным равнодушием пробела» (9, 21). Искаженно, в духе узкосоциологических установок, были представлены стихи Гумилева военных лет: «По своему выспренному духу, по проникнутости идеями монархической верноподданности, по риторике, окрашенной в церковные тона, военная лирика Гумилева фактически едва ли чем-нибудь отличалась от казенной шовинистической литературы, как бы ни открещивался от шовинизма сам поэт» (9, 38).

В.П. Енишерлов («Жизнь и стихи Николая Гумилева» // Николай Гумилев. Стихи. Поэмы / Ред. и автор предисл. В. П. Енишерлов. Тбилиси: Мерани, 1988) ввел в научный обиход важные сведения о личности и деятельности поэта, с их учетом рассмотрев многие звенья его творческого пути. Несомненной заслугой автора вступительной статьи стало обоснование романтической направленности Гумилева. Однако, и в этой работе отсутствовало изучение многозначного образного строя произведений Гумилева. Поэтому верные по своей общей ориентации наблюдения не привели к постижению неповторимых достижений художника. К сожалению, даже сквозной мотив статьи — о романтическом пафосе поэта — был исчерпан лишь ссылкой на его верность «Музе Дальних Странствий» и весьма распространенные черты человеческого характера: «В лирике Гумилева отчетливо воплотился психологический тип его личности — мужественного человека, умеющего и любящего смотреть в лицо опасности, бесстрашно бросающего вызов судьбе» (10, 10−13).

JI.A. Смирнова построила свою работу «.Припомнить всю жестокую, милую жизнь.» (Н.С. Гумилев. Избранное / Сост., вступит, статья и примечания JI.A. Смирновой. М.: Сов. Россия, 1989) по иному принципу. Все здесь подчинено осмыслению духовных устремлений и свершений поэта. С этой точки зрения освещено своеобразие его сборников лирики, прослежены внутренние связи между ними и формирование новых обобщений. Статья JI.A. Смирновой активно противостояла поверхностному истолкованию достижений Гумилева. Его стихи военных лет были рассмотрены как выражение вечных ценностей бытия, высокой «нравственной, патриотической позиции» автора (11, 22). Романтическое начало в творчестве художника убедительно соотносилось со становлением его духовного идеала, обусловившем «исключительность, причудливость душевных процессов» (11, 30), запечатленных во всех сборниках лирики Гумилева. Немаловажен и тот факт, что анализ художественных текстов сопровождался обращением к трудам поэта по истории и теории литературы, прояснявшим его эстетические взгляды и подтверждавшим выводы исследователя.

За последние годы был накоплен богатый и разнообразный материал о жизни Н. Гумилева в искусстве. Первым создателем летописи дней, лет замечательного поэта был П. Н. Лукницкий. В 1990 году его жена, В. Лукницкая, издала книгу, систематизировавшую длительные наблюдения мужа: «Николай Гумилев. Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких» (12).

Вышли в свет работы многих других авторов, посвященные «жизнеописанию» вдохновенного лирика XX века: В. В. Бронгулеев.

Посредине странствия земного. Документальная повесть о жизни и творчестве Н. Гумилева. Годы: 1886−1973″ (М., 1995) — И. А. Панкеев «Николай Гумилев» (М., 1995) — B.JI. Полушин «Гумилевы. 1720−2000: Семейная хроника. Летопись жизни и творчества Н. С. Гумилева: XX столетие» (М., 2004) — В. И. Шубинский «Николай Гумилев: Жизнь поэта» (СПб., 2004) — А.В. Доливо-Добровольский «Семья Гумилевых» (СПб., 2005). Создателями этих изданий проведена титаническая работа по прояснению «закрытых» страниц биографии поэта, связанная с освоением воспоминаний очевидцев, многочисленных архивных документов. Тем не менее, в столь «священной» области не обошлось без накладок. Знаток истории рода Гумилевых В. Л. Полушин в 2006 году выпустил книгу «Николай Гумилев» в серии «Жизнь замечательных людей» (14). Здесь был собран уникальный биографический и фактический материал, прояснивший не только личность поэта, но и его окружение, многие эпохальные события. Однако, к сожалению, поэтические тексты интерпретированы автором только с точки зрения биографических сведений или политических акцентов. В результате — сочинения Гумилева недопустимо фальсифицированы. Стихотворение Гумилева «Сон Адама», где с высоты христианского вероучения раскрыта сущность жизни, смысл человеческого бытия, сведено до весьма комического «комментария» отношений Гумилева с Ахматовой: «В этом стихотворении поэт как бы моделирует свои возможные взаимоотношения с любимой <.>.

Вот Ева — блудница, лепечет бессвязно, Вот Ева святая, с печалью очей. То лунная дева, то дева земная, Но вечно и всюду чужая, чужая.

Поэт рисует портрет Анны — девы луны, блудницы и для него все еще святой и непокоренной. Но Гумилев надеется, что сон кошмаров — жизнь без любимой-окончится." (14, 198−199).

Книга английского слависта М. Баскера «Ранний Гумилев: Путь к акмеизму» (СПб., 2000) (15) представляет собой истолкование некоторых.

10 ранних произведений поэта. Но исследователь явно преувеличил влияние оккультных мотивов на лирику Гумилева: «Темы магии и снов оказываются неразрывно связанными у молодого Гумилева посредством доктрин оккультизма, или „тайных знаний“, в то же время являясь неотъемлемой частью того понятия искусства, которое не только находит свое тематическое воплощение в данных стихах, но также лежит в их творческо-идейной основе» (15, 10). Согласиться с таким «прочтением» даже раннего сборника поэзии Гумилева невозможно.

В наше время стало чуть ли не модой истолковывать утонченные духовные процессы, воплощенные в лирике выдающихся поэтов Серебряного века, как воплощение «тайных знаний». Тогда как подавляющее большинство создателей словесного искусства этого времени, среди них — Н. С. Гумилев, постигали сущность мира, смысл человеческого бытия с позиций христианских идеалов. Искажение этой сферы жизни и творчества Гумилева началось давно. Д. Кленовский еще в 1953 году в статье «Оккультные мотивы в русской поэзии нашего века» утверждал, что «в небольшой, но полноценной горсти стихов, содержащих оккультные мотивы, — основной смысл творчества Гумилева» (27). Данную точку зрения ныне активно поддерживают и развивают М. Баскер, C. JL Слободнюк. C. J1. Слободнюк в своих работах: «Русская литература начала XX века в традиции древнего гностицизма» и «» Идущие путями зла.": Древний гностицизм и русская литература 1880−1930 гг." - делает кощунственные, на наш взгляд, выводы: «» Огненный столп", как явление «дьяволобога», как символ его величия и божественности — вот что объединяет идеи, легшие в основу «Жемчугов» (1918) и последнего сборника, где в опрокинутых мирах «Заблудившегося трамвая», «Леопарда», «Ольги» и др. дьявольское пламя наконец-то вспыхнуло с настоящей силой. «Утренняя, грешная звезда» -Люцифер вернулся к своим братьям, разметав все преграды. Он снова бросил бытие к истокам, за пределы эпохи друидов, к временам «звездного ужаса», чтобы оттуда, из «бездны времен», человек вновь начал бесконечный путь к совершенству" (28). Недопустима попытка приписать поэзии Гумилева сатанинское начало, оккультные идеи, еще и потому, что C.JI. Слободнюк в том же ложном свете рассмотрел других талантливых художников начала XX века, в том числе — А. А. Блока.

Появление на редкость опасных, хотя и бездоказательных фальсификаций наследия Гумилева, предопределило актуальность противоположных подобной практике исследований — православной основы творчества поэта. Таково направление размышлений Н. К. Рериха (18), Ю. В. Зобнина (16), Н. А. Богомолова (17), О. Ильинского (19), В. К. Размахниной (20), О. Б. Черненковой (21) и др. Наиболее подробно такие взгляды освещены в монографии М. В. Смеловой «Онтологические проблемы в творчестве Н.С. Гумилева» (Тверь, 2004) (22), созданной на основе ее кандидатской диссертации. Позиция автора книги высказана четко: «Исследуя поэтику Гумилева в совокупности всех фактов, его судьбу и его воззрения, мы устанавливаем процесс творческой эволюции, приведшей поэта к православным представлениям о мире, месте человека в мире, долге человека перед Богом и историей, к совмещению эстетических и нравственных канонов в творчестве» (134, 3−4). В сборнике «Жемчуга» автор работы выделяет «» развилку", на которой Гумилев расстанется с символизмом, «богоискательская» «неразборчивость» которого перестанет удовлетворять поэта, закончившего период ученичества" (134, 11). «Первой книгой, в которой Гумилев открывает свое „исповедание веры“ полноценно и зрело, становится», по мнению исследователя, именно «военный сборник «Колчан» «(134, 16). Вызывает одобрение направленность работы, осуществленная М. В. Смеловой. Однако, на наш взгляд, нельзя отстраниться от первых двух собраний лирики Гумилева, в которых уже проявились духовные ориентиры. Вряд ли возможно свести представления о символизме к «богоискательской» «неразборчивости». Все было значительно сложнее в «размежевании» поэта с его предшественниками, более того, творческие прозрения художника отнюдь не всегда и не во всем совпадали с положениями его акмеистической декларации. Упущения в истолковании творчества Гумилева возникли потому, что исследователь обратился лишь к некоторым, наиболее явственным связям откровений поэта с христианской антропологией. Был избран несколько умозрительный способ доказательств: наблюдения автора книги подтверждались отдельными поэтическими цитатами или ссылками на произведения Гумилева. Целостное звучание сборников его лирики, в богатстве ее разнохарактерных обобщений, акцентов, в том числе — «скрытых», «подтекстовых», не изучалось. Вследствие такого подхода к наследию Гумилева не были прояснены зарождение и развитие его концепции духовного бытия, ориентированной на христианский идеал нравственности.

Растущий научный интерес к художественным завоеваниям одного из самых талантливых поэтов Серебряного века отразился в практике коллективных обсуждений этой яркой творческой индивидуальности. Первая конференция, посвященная Гумилеву, была организована британской слависткой Ш. Греем и приурочена к столетию со дня его рождения (1986 г.). На этот съезд российских специалистов не допустили, поскольку Гумилев все еще оставался «запрещенной» для ученых СССР величиной. Позже, начиная с 1990;х годов, в России был восполнен этот пробел. 17−19 сентября 1992 года в Санкт-Петербурге прошла конференция «Гумилев и Русский Парнас», по ее результатам был выпущен сборник одноименного названия, куда вошли многочисленные работы, затронувшие отдельные аспекты творчества Гумилева. Некоторые статьи вызывают критическое к ним отношение: попытка М. Иовановича (23) связать личность и наследие поэта с масонством, стремление Н. А. Богомолова (24) «подтянуть» Гумилева к поклонникам оккультизма. В сентябре 1993 года в Балашове состоялась межвузовская конференция филологов, ее материалы составили книгу «Проблемы филологии и методики». Здесь следует выделить статьюf. fl ?Cpoid?Hi.

Яркое, самобытное дарование Гумилева ныне привлекает пристальное внимание молодых ученых России. За последние годы защищено более двух десятков диссертаций, раскрывших многие грани поэзии Гумилева. Большинство диссертационных работ посвящено прояснению лишь какого-то одного ее аспекта, либо рассмотрению отдельных книг лирики Гумилева. Назовем, с нашей точки зрения, наиболее оригинальные: С. Ю. Берданосова «Николай Гумилев: Теософический путь поэта» (Сургут, 2005) — А. Г. Грибков «Метрика и строфика Н. С. Гумилева как художественно-выразительное единство» (М., 2005) — А. С. Полиевская «Экзотический топос в творчестве Н.С. Гумилева» (М., 2006) — J1.B. Селезнева «Частотный словарь как основа реконструкции художественного мира: На примере „Романтических цветов“ и „Огненного столпа“ Н.С. Гумилева» (Тверь, 2004) — О. А. Смагина «Поэтический мир Николая Гумилева: «Огненный столп» «(Смоленск, 2000) — О. В. Щеголькова «Структурообразующая роль мотива в книге стихов Н. С. Гумилева «Костер» «(Самара, 2003) — Т. А. Ушакова «Символ и аллегория в поэзии Николая Гумилева: Текст и контексты» (Иваново, 2003). Наиболее близкой нам является диссертация М. В. Смеловой «Онтологические проблемы в творчестве Н.С. Гумилева» (Тверь, 1998), развитая в выше отмеченную монографию.

Все перечисленные работы свидетельствуют о научной ценности предпринятого в них осмысления разных граней поэтического мира Гумилева. Рассматриваются сложные проблемы его творчества. Между тем нельзя не почувствовать фрагментарности этого процесса. Духовная основа, некоторые культурные истоки поэзии Гумилева названы, но не соотнесены с развитием его философско-эстетической концепции и ее образного воплощения. Да и сами сферы вечных ценностей, на которые ориентировался Гумилев, представлены узко, неконкретно. Поэтому принципиально важный тезис: постоянное влечение художника к мудрости православного вероучения — не увенчался открытием самобытных проявлений этой непреходящей связи.

Античная культура, оказавшая активное воздействие на мироощущение Гумилева, в этой роли оказалась за пределами пристального изученияизредка лишь упоминаются отдельные реминисценции древнегреческой мифологии. М. В. Смелова, рассматривая «в рамках мифологической концептуальное&tradeсимволизма» (22, 6) поэтический мир Н. Гумилева, справедливо указала на присутствие мифологических образов, мотивов в его ранних сборниках, но даже в них особенности и функции апелляций к античной культуре не раскрыла. В книге Н. П. Комоловой «Италия в русской культуре Серебряного века» (М.: Наука, 2005), статье Т. С. Зориной «Рим Н. С. Гумилева» (31) привлечены только «итальянские» стихи Гумилева, к тому же — с явной сосредоточенностью на его восприятии этой страны.

Неоромантический характер лирики Гумилева тоже не подвергался серьезному осмыслению, хотя в учебном пособии Е. Ю. Кармаловой «Неоромантизм в культуре Серебряного века» (Омск, 2005; 32), статье.

25) была утверждена значимость именно такого подхода к наследию поэта. Несомненный интерес Гумилева к трудам и сочинениям зарубежных деятелей культуры (Ф. Ницше, Т. Готье, Леконта де Лиля, Артюра Рембо, Г. Райдера Хаггарда, Ж.М. де Эредиа, Ш. Бодлера, С. Колриджа, Р. Киплинга и др.) был учтен в ряде публикаций. Восприятию Гумилевым теории немецкого философа, например, посвящена диссертация В. В. Десятова «Фридрих Ницше в художественном и экзистенциальном мире Николая Гумилева» (Томск, 1995). Могущественное влияние на поэта русского классического романтизма, установленное еще Н. Оцупом, до сих пор остается непроясненным. А, следовательно, не расшифровано понятие «неоромантизм», столь продуктивное для постижения поэзии Серебряного века, ее общих свойств в их сугубо индивидуальном выражении.

Освоение комплекса работ, обращенных к творчеству Гумилева, привело диссертанта к определению ряда действенных стимулов на этом пути. Прежде всего, назрела острая необходимость выверить наблюдения и выводы исследований, посвященных наследию поэта, средствами до сих пор не предпринимаемого последовательного, системного, текстологического изучения всех сборников его лирики. Анализ только такого уровня способен обнаружить подлинные искания-открытия художника. С нашей точки зрения, они явственно обусловили перспективные для Гумилева русла обобщений: проникновение в христианством заповеданные вечные ценности духовного бытия, осмысление новой направленности возвышенной, романтической мечты, обретение в разных пластах мировой культуры образцов внутренней гармонии личности.

Объект осмысления диссертанта составили поэтические сборники Н. С. Гумилева: «Путь конквистадоров», «Романтические цветы», «Жемчуга», «Чужое небо», «Колчан», «Костер», «Шатер», «Огненный столп». Для более обоснованного их истолкования привлечены многочисленные свидетельства современников о жизни и деятельности художника, источники биографических сведений о нем, эпистолярий, теоретические и литературно-критические статьи самого поэта. Важной сферой исследования стали откровения религиозных мыслителей, поучения Святых Отцов православной церкви, труды философов, теоретиков литературы. Для прояснения роли античной культуры в поэтическом мире Гумилева использованы работы древнегреческих философов, исследователей античности, художественные тексты Гомера, Овидия, многочисленные мифы. Своеобразное восприятие Гумилевым традиций классического романтизма установлено средствами сопоставления творчества художника XX века с наследием Дж.Г. Байрона, В. А. Жуковского, П. А. Вяземского, Е. А. Баратынского, М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева.

Цель диссертационной работы восходит к изучению сборников лирики Гумилева как целостной нравственно-эстетической системывыявлению в каждом его художественном сочинении тем, мотивов, образов в их конкретной связи с заветами и прогнозами православного вероучения, с открытиями русских поэтов-романтиков, с достижениями античной культуры, зарубежного искусства нового времени.

Отсюда вытекают конкретные задачи:

— провести детальный текстологический анализ означенных поэтических сборников, проследив устойчивую апелляцию Гумилева к священным для православия источникам;

— исследовать характерные для разных периодов поэзии Гумилева христианские темы и мотивы, их значение и оригинальность образного запечатления в его лирике;

— определить авторскую концепцию человека и мира как выражение идеалов, ориентированных на утвержденные христианством вечные духовные ценности;

— проследить (на текстологическом уровне) эволюцию обогащения этой концепции от «Пути конквистадоров» до «Огненного столпа»;

— установить роль античной культуры в поэтическом наследии Гумилева;

— раскрыть связь художественного творчества Гумилева с романтической устремленностью Дж.Г. Байрона к неведомому, особенно глубокую — с открытиями классического русского романтизма;

— объяснить внутренние сближения-расхождения в лирике разных эпох, высветив на этом материале неоромантический характер поэзии Гумилева.

Целью и задачами диссертации предопределено комплексное использование следующих методов исследования: содержательно-структурного, сравнительно-типологического, историко-функционального, биографо-истоковедческого, аксиологического.

Основу настоящей диссертации помогли определить суждения самого Гумилева, его статьи и многочисленные рецензии, а также воспоминания и сведения о поэте его современников. Ведущим для нас стало признание поэта: «У меня русский характер, каким его сформировало Православие» («Исследования и материалы» — СПб., 1994. С. 302−303).

Теоретико-методологическая база настоящего исследования обладает многоуровневой структурой. Работа создавалась в результате углубления в тексты Библии, особенно — Евангелий, святоотеческие традиции, текстуально закрепленные в различных богослужебных книгах (Молитвослов, Акафистник, проч.), в поучения и наставления Святых Отцов христианской церкви (привлекались труды Оптинских Старцев, преподобного Варсонофия, Никиты Стифата, преподобного Макария, преподобного Иоанна Кронштадского, архиепископа Федора (Поздеевского), Исаака Сирина и многих других), в христианскую символику, тексты православных молитв. В постижении духовной культуры активную роль сыграли концепции русских религиозных мыслителей: Вл. С. Соловьева, Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, Н. О. Лосского, П. Флоренского. Связь Гумилева с мировой культурой была раскрыта с опорой на труды Платона, Аристотеля, Ф. Ницше. Литературоведческую основу диссертации определили труды А. Н. Веселовского, М. М. Бахтина, С. А. Венгерова, М. Л. Гаспарова, Н. А. Гуляева, А. Ф. Лосева, В. М. Жирмунского, Ю. М. Лотмана, А. Ф. Лосева, И. В. Шталь и др. Максимально были освоены воспоминания, отзывы, статьи, книги представителей русской эмиграции, современников Н. С. Гумилева: Н. А. Оцупа, Г. П. Струве, Г. В. Адамовича, В. Вейдле, А. В. Амфитеатрова, Ю. Айхенвальда, Г. Иванова, Е. Аничкова и др. Осмыслен большой пласт современных исследований о личности и творчестве Гумилева.

Научная новизна диссертации обусловлена стремлением углубить и конкретизировать представления о малоизученной эволюции религиозно-философских и эстетических взглядов поэта, их обогащении и вариациях образного воплощения от первой поэтической книги к последней. Для разрешения столь важной задачи впервые были освоены принципы изучения художественных текстов, в их целостном звучании и самобытности отдельных мотивов, — в тесной связи с памятниками христианского вероучения, наследием античности, культурными достижениями классического русского романтизма. Новый подход позволил осветить подлинное своеобразие каждого сборника Гумилева и его поэтические открытия в целом. С этой высоты развенчаны многие давние и современные ошибочные трактовки произведений и позиций Гумилева. Чему немало содействовало выявление ранее никем не обнаруженных форм авторского начала в лирике, а также внутренней взаимосвязи между широкими философско-эстетическими обобщениями художника и его изобразительным, словесным, композиционным мастерством.

Теоретическая значимость диссертации состоит в раскрытии значения наследия Н. С. Гумилева в поэзии Серебряного века, особенностей присущего ей углубления в сложные духовные процессы эпохи, нового типа романтизма. Настоящее исследование, думается, содержит перспективные ориентиры для осмысления роли классических традиций в судьбах поэзии XX века, мифологических и литературных истоков свойственных ей образных структур.

Практическое значение данной диссертации определено возможностью использовать сделанные в ходе исследования наблюдения и выводы в лекциях по курсу «Русская литература конца XIXначала XX вв.», в спецкурсах и спецсеминарах по поэзии XX века для студентов-филологов, а также в школьной практике преподавания литературы.

Апробация работы. Основные положения и результаты диссертационного исследования обсуждались на заседаниях кафедры русской литературы XX века Московского государственного областного университета, на аспирантских объединениях. Важные положения работы изложены в докладах на конференциях: «Словесное искусство Серебряного века и развитие литературы» (Москва, 2001), «Малоизвестные страницы и новые концепции истории русской литературы XX века» (Москва, 2003; 2005) — в статьях, опубликованных в «Вестнике МГОУ» (Москва, 2006), в третьем совместном сборнике научных статей факультета русской филологии МГОУ и кафедры русистики и лингводидактики педагогического факультета Карлова университета в Праге «Дружба-3. Слово и образ в художественной литературе» (Москва, 2003), в журнале «Литература в школе» (Москва, 2007). Основные обобщения, к которым пришел диссертант, освещены в десяти публикациях.

Структура работы, обусловленная ее целью и задачами, включает: введениетри главы: «Христианские основы нравственно-эстетической концепции Н.С. Гумилева" — «Античная культура в поэтическом мире Н.С. Гумилева" — «Неоромантическое начало и его развитие в поэзии Н.С. Гумилева" — заключениебиблиографию, насчитывающую 315 названий изученных источников. Содержание диссертации изложено на 279 страницах.

Заключение

.

В настоящей работе рассмотрены сборники лирики Н. С. Гумилева с точки зрения духовной основы его творчества, мифологических и литературных истоков, предпринята попытка проникнуть в основные истоки поэзии художника XX века.

В I главе проанализированы поэтические книги Гумилева: «Путь конквистадоров», «Романтические цветы», «Жемчуга», «Чужое небо», «Колчан», «Костер», «Шатер» и «Огненный столп». В процессе исследования мы приходим к следующим выводам. Жизнь и творчество Н. С. Гумилева являются ярким доказательством его истинной христианской веры. В силу своего характера он не мог не реагировать на современные ему идейно-эстетические искания, и, несомненно, были периоды, когда он «шатнулся» от церкви, увлекся «чуждыми» теориями. Но заложенные с его детства и укрепленные дальнейшим опытом человека и поэта заветы православия, несомненно, определили суть его мировоззрения.

Ницшеанская модель" человеческого развития, к которой поэт испытывал несомненный интерес, оказывается у Гумилева побежденной проникновенными откровениями Христа. По Ф. Ницше, люди должны устремлять все силы только на собственное совершенствование: помощь слабым — трата времени и сил впустую. Немецкий философ считал христианство религией слабых, нужной лишь тем, кто ощущает нищету своей души. Гумилев увидел, понял, воспел противоположный характер христианского мировосприятия: освобождение от эгоцентристской замкнутости личности, обретение воистину прекрасного слияния с живым миром, достижение внутренней гармонии в любви к ближнему, совершенствование внутреннего бытия в процессе переживания утрат и разочарований, наконец, неколебимая вера в Благой Промысел Божий, которому способен внимать и содействовать человек. Эти вечные ценности одухотворили творчество Гумилева, в том числе и произведения, кои, на первый взгляд, были посвящены чисто земным событиям и героям.

Гумилев почти никогда не проводил в своих стихах прямых параллелей со священными текстами. Художником руководило раскованное творческое воображение. Удивительная «деталировка» неведомых явлений, свобода употребления экспрессивных определений, динамика воплощения самых неразгаданных видений — все позволяло насытить живым, сильным чувством торжественные, строгие символические образы из «Книги Бытия», тем приблизить их к человеку. Поэт будто заново переживал откровения Господни. Но их сущность, несмотря на вольность изобразительных приемов, он запечатлел с целомудренной верой в неколебимость христианского вероучения. Именно такая направленность ранней лирики сообщила ей главный, все обобщающий план, а созданному автором фантастическому царству смело вымышленных фигур — мудрое постижение светлых духовных перспектив жизни. Любой мрачный мотив, давший возможность подозревать Гумилева чуть ли не в поклонении Люциферу, в целостном контексте стихотворения и сочинений, открывающих сборники «Путь конквистадоров» и «Романтические цветы», дают право утверждать неразрывную связь мироощущения художника с нравственными идеалами христианства.

Гумилев, о чем свидетельствуют многие приведенные верные высказывания исследователей, убежденно отстаивал мудрые перспективы, нравственные критерии христианского исповедания. Устойчивая ориентация поэта — на священные источники, заключавшие в себе основы, каноны, заветы этого вероучения, на труды религиозных мыслителей той же направленности — всегда носила позитивный характер, утверждала глубину, непреходящую значимость христианства. И все-таки в лирике Гумилева появились весьма неожиданные повороты, казалось бы, давно определившихся, традиционных тем. Подобная новизна, придав поэзии оригинальность, вызвала интерес, чаще поклонение его яркому таланту.

Прежде всего, думается, потому что необычные, свежие русла исканий художника были связаны с очень важными особенностями его мироощущения. Гумилев смело изменил суть реакции человека на давно им освоенные, благодарно признанные откровения и прогнозы. Воспринимающей их личности была сообщена редкая активность мысли, чувств, воображения. Лирический герой «Колчана», «Костра» взволнованно, трепетно проникает в непреходящие ценности пророчеств и заповедей Бога-Отца и Сына Божия. Не для того, чтобы скорректировать вечные истины, а чтобы обрести в себе силу, умение, опыт следования им в своем внутреннем бытии. И находит для того многие потенции в собственной экзальтированной душе.

В стихах «Колчана» и «Костра» органично сочетались влечение к самым взыскательным, недостижимым людской массой христианским идеалам с романтическим максимализмом их почитающего лица. В экстатичном состоянии, в полете мечты герой сборников свободно преодолевал границы реального времени и пространства. Он способен предвосхищать отношение к себе и своему творчеству милостивого Господа, обретать подлинную родину в небесных просторах, находить сокрытый от всех феномен Божьего рая, переживать заново жизнь после смерти, призывать землю «стать звездой», наделять возлюбленную чертами мировой души, уловить в природе соответствия с художественной культурой. Бесконечен разлив удивительных смещений и метаморфоз. А запечатлены они с таким страстным притяжением, в столь выразительных словосочетаниях, ритмических конструкциях, что сразу появляется ощущение их естественного существования в мире, от которого будто и черпает автор свои образы.

Гумилев вдохновенно и твердо следовал за глубокими открытиями противоречий земного мира и путей его духовного преображения, определившими нетленное значение христианского вероучения. Тем не менее, факт такой религиозной ориентации поэта еще не определяет всей силы и глубины его творчества. Художник обрел в вечных ценностях христианского вероучения провиденциальную силу, способную разъяснить сложнейшие проблемы бытия. Но сам по себе трагические коллизии, испытания были почерпнуты от внутренней жизни человека. Лирический герой Гумилева, обладая богатым и подвижным душевным опытом, в котором тесно переплетались неоднородные устремления, состояния, ориентиры. В этом образе отразилось влечение поэта ко многим пластам художественной культуры. В разные периоды его творчества преобладали то одни, то другие традиции искусства прошлого. Они то изживали себя, то, взаимодействуя, развивались. В зависимости от такого процесса изменялись облик, позиция, идеалы лирического героя. Все противоречия были преодолены с высоты христианского миропонимания, однако, Гумилев на каждом этапе своих исканий обращался к каким-то конкретным проявлениям этого миропонимания и воплощал их в своеобразном, обусловленном целостной атмосферой произведений образном строе. Сухой констатации заветов христианства нет нигде. Они проступили в живых многогранных переживаниях личности и потому приобрели редкую выразительность и словно некий дополнительный смысл. Чтобы понять его, нужно установить, какие и почему позитивные представления были отвергнуты поэтом. Попытка ответить на этот вопрос предпринята в следующих главах настоящей работы.

Во II главе поэтические тексты Гумилева рассматриваются в тесной связи с наследием древнейшей цивилизации. Гумилев был восхищен культурным наследием Древней Греции и Древнего Рима, которое подарило миру неустрашимых героев, стремящихся к совершенству, телесному и духовному. Идеал сильной, активной личности, преобразующей собственную природу и окружающую действительность, отразился в его творчестве. Мужественное начало является доминирующим для лирического героя Гумилева. Он не создан для праздной жизни, жажда подвига и славы переполняют его душу, поэтому образы тех, кто исполнен отваги, избраны ориентиром в жизни.

Обращение Гумилева к эпосу Гомера вызвано, разумеется, отнюдь не только восхищением бессмертным творением. В нем поэт XX века нашел созвучия со своими внутренними запросами и устремлениями. Прежде всего, — идею неостановимого движения к разгадке тайн мира, к открытию неведомых земель, неизвестных красоты и гармонии. Не менее был важен для Гумилева ярко проявленный Гомером античный идеал человеческой личности, наделенный сверхвозможными способностями, позволяющими ей подняться до близкого древнегреческим богам уровня деяний или, по крайней мере, вступить в контакт с небожителями. Вместе с тем, Гумилев унаследовал от певца «золотого века» представления о грозных испытаниях, ниспосланных свыше даже подлинным героям своего времени, о суровом возмездии, уготованном взыскательными обитателями Олимпа тем, кто проявил слабость, сошел с пути подвижничества.

Гумилев обрел в творчестве Гомера истинный критерий для собственного осмысления исключительного духовного опыта, позволявшего подсказать новые перспективы творческой жизни, новые силы в преодолении трагических диссонансов сущего. Но в такой опыт создатель «Жемчугов» вложил актуальный для себя и своей современности смысл, запечатлев его самобытными выразительными средствами. И дело тут не в одном, вполне естественном (учитывая грандиозную временную дистанцию, отделившую XX столетие от эпохи античности) преображении стиля, стиховой культуры, интонировки поэтической речи, пр. Гумилев вдохнул во всемирно известный сюжет ощущение катастрофического бытия: обусловленные событиями и обстановкой переживания гомеровского Одиссея получили обобщающее звучание, отдельные мрачные мотивы древнего памятника были предельно сгущены. Подобное укрупнение мотивов было предпринято, однако, для выражения животворной идеи — осознать потребности продолжить поиск неземной, чарующей красоты — «влекущих далей», «золотого от луны горизонта». Гомер завершил путь своего героя, Гумилев прославил вечное движение к нетленным, еще не освоенным ценностям.

Античная культура, подарившая миру славных героев, указавшая ориентиры для активной личности, постигающей гармонию природы и силу человека, несомненно, обогатила лирику Гумилева. Вместе с тем поэт, по мере освоения этого культурного пласта, все яснее осознавал несовместимость его философско-эстетической основы с процессами своего времени, особенно, с собственными творческими запросами.

Показателен факт: наслаждение эпосом Гомера, подвигами героев античности, красочностью древних языческих мифов, испытанное Гумилевым, обусловило его поиск путей не возврата к минувшему, а грядущего совершенствования человечества, способного постичь высшую гармонию всебытия, завещанную Богом, и приобщиться к ней. С детства трепетно принятые священные заповеди Иисуса Христа обусловили зрелую жизнедеятельность поэта, тесно связанную с проникновением в глубины христианского вероучения, источника Истины о духовном преображении мира. Достижения Гумилева в этой области, раскрытые в предшествующей главе настоящей диссертации, наиболее полно, смело, многообразно были сосредоточены в его последней книге лирики «Огненный столп», где реалии античности даже на уровне чисто понятийном почти отсутствуют.

В III главе настоящей диссертации поэтические достижения Гумилева соотнесены с наследием классического романтизма. Нами проведены параллели сборников лирики художника XX века с творчеством Дж.Г. Байрона, П. А. Вяземского, Е. А. Баратынского, В. А. Жуковского, М. Ю. Лермонтова, Ф. И. Тютчева. В процессе поэтапного исследования мы приходим к следующим выводам. Гумилев обратился к подлинно романтической атмосфере экстатичных душевных переживаний, рождавших прихотливые мечты, грезы, сны, вызывавших странные, запредельные видения, символизировавшие общечеловеческие идеалы или, напротив, их угасание, подчинив внутреннему, со всеми его «таинствами» бытию личности, воплощение природных, предметных реалий, образный строй, краски общей картины. Один завет классического романтизма поэт XX века не смог принять — освобождение от реального мира как от «темницы души». В трагических диссонансах, опустошении, угасании жизни Гумилев распознал необходимость самоотверженного прозревания «близости зари». У В. А. Жуковского «душа согрета влияньем горних сил», а «ничтожность света» воспринята «как сон" — у автора «Пути конквистадоров» — «голос» «с высоты голубой» призывал лирического героя принести «себя в жертву земле», «яркие дали развернуть пред больными людьми» (I, 41). В этом всепроникающем мотиве и проступили черты неоромантической концепции в лирике первого сборника художника XX века.

Неостановимую стихию измельчания дел, представлений, чувств явили многие произведения «Романтических цветов». В результате возник необычный характер лирического «я», словно вобравшего в себя человеческие низменные деяния, бытовые пороки. Для их запечатления не потребовалось, как было у Жуковского и Лермонтова, сверхъестественной «оболочки», поскольку грехи, мучившие героя Гумилева, были рождены текущей обыденной реальностью. Но знак романтического «космизма» явственно проступил в мироощущении создателя «Романтических цветов». Образный строй этого сборника обладает ярко переданным романтическим колоритом. Смело соотнесены земные процессы со всеопределяющим небесным миром. Характер человеческого бытия установлен как в его конкретном течении, так и в ирреальных ситуациях: «общения» со смертью, в «переживаниях» за пределами жизни, пр. Опыт отдельной личности обобщен до тенденций вселенского масштаба. Всюду наблюдается воздействие раскованного авторского воображения, немало обусловленного традициями отечественного классического романтизма, Жуковского, Лермонтова — прежде всего. Но Гумилев внес в это русло свои акценты. Его великие предшественники, певцы гармонии, воплотили торжество великой нравственности даже в душе, отягощенной трагическими противоречиями, или крах вопиющего зла. Гумилев, болезненно переживавший всеобщее измельчание, отразил соответствующую ему сниженную реакцию на сверхъестественные силы, что привело к раскрытию безысходного состояния личности.

Благородная отвага" чувств, «сладострастье стройных дум» П. А. Вяземского, плодотворная мечта Ф. И. Тютчева о «жизни божеско-всемирной» — нетленные открытия классического романтизма — нашли своеобразное продолжение в поэзии Гумилева. Исходное душевное состояние личности, запечатленной в «Чужом небе», весьма созвучно с тем, которое отразили в своих стихах предшественники. Гумилев только в большей мере конкретизирует зыбкость, опустошенность, бедность земного существования. Даже природа, с ее многоцветьем и силой, избрана поэтом как выражение катастрофичности человеческого существования. Так переосмыслен устойчивый для романтизма вечный источник гармонии, в нем «усмотрена» или злая сила, или отступление от первозданного могущества.

В лирике Гумилева функция искусства значительно усложнена. Теперь это не только поклонение эстетике. Творчество сопряжено с напряженным, порой титаническим трудом, но художник, выбравший путь созидания нетленной красоты, свято уверовавший в свое предназначение, способен силой творческого дара противопоставить царящей в мире закостенелости и опустошенности Истину, какой бы недостижимой она ни казался, уловить сквозь туманность сущего гармонию всеобщего бытия.

Гумилев в атмосфере своей трагической эпохи своеобразно активизировал прозрения своих великих предшественников. Глобальные вопросы жизни, смерти, души, пережитые ими в одиноких, сокровенных раздумьях, получили иное звучание в гуще кровавых событий, главное, в опасной, боевой практике множеств. Страдания, зов к «желанной брани», страшная и закономерная власть смерти, постигнутые Е. А. Баратынским, приобрели теперь более жесткую конкретизацию и побудили к поиску нового их значения и исхода. Мотивам «роковых страстей», «двойного бытия», интуитивного «узнавания» «наследья родового», воплощенным Ф. И. Тютчевым, была сообщена интенсивность, обусловившая действенное осмысление онтологических проблем. А поклонение «вечной красоте» (Баратынский) и «нетленной красе» (Тютчев) проявилось в самобытных формах.

Общее стремление романтиков (Баратынского, Тютчева) находит развитие в творчестве Гумилева. Склонность к постижению вечных, неколебимых явлений и процессов, стремление заглянуть за завесу неведомого, постичь сложнейшие антиномии человеческого внутреннего бытия сближает авторов поэтических текстов. Идеал сильной личности, величие человеческой души, устремленной к подвигу, исключительная роль носителя творческого дара самобытно воплощены в стихах «Колчана». Однако смерть на страницах поэтической книги Гумилева приобретает иной подтекст. Если у Баратынского она «смиряет буйство бытия», становится «загадок разрешеньем, разрешеньем всех цепей» (128, 108), то у Гумилеваэто крах телесного начала («беспощадное исчезновенье» (I, 233)) и восхождение души на «ослепительную высоту».

Тютчевское восприятие творческой личности (поэт «всесилен как стихия, не властен лишь в себе самом» (124, I, 97)), убежденность в избранности свыше художника слова (поэзия «с небес слетает к намнебесная к земным сынам» (124,1, 111)) переосмыслены автором «Колчана». «Благостным заветом» является для Гумилева «высокое косноязычье» (I, 248). Вдохновение даруется не всякому, а только тому, кто в силах провозгласить истину, дарованную Господом. Для творчества необходим «расцвет духа», именно он предшествует появлению «окрыленных стихов», способных «расковывать косный сон стихий» (I, 249).

В последних сборниках («Костер», «Огненный столп») Гумилева наблюдаются смелые переосмысления исконно романтического мотивавлечения к неведомому, вечному (У Баратынского — опора на «сон воображения», у Тютчева — вера в «чудеса», их освоение). В своем позднем творчестве, благородно восприняв героическое начало, Гумилев не искал «доступного пути» в «недостижимое», но стремился разгадать, точнее, приблизить к зримым явлениям жизни, характер творческой фантазии, отразившейся в «Костре», «Огненном столпе».

Лирический герой «Костра» наделен иной функцией по сравнению с лирическим субъектом произведений Баратынского, Тютчева, поэтов этой плеяды. В центре созданного ими мира стояла гармоничная личность, способная мудро выявить глубинные противоречия души и в себе самой обрести внутреннее им противодействие. В стихах Гумилева воплощен образ совсем другого человека. Он ищет, жаждет духовного совершенства и не достигает его. Поэтому в своем окружении, собственном опыте постоянно улавливает признаки или истоки подобного зыбкого состояния души. По той же причине смело раздвинуты границы времени и пространства. И не только в прямом смысле — перемещения по разным странам и привлечение образов, художественных или исторических, минувших эпох.

Классический отечественный романтизм не выходил за пределы христианского вероучения о Создателе, Его Промысле и Заветах, за грань Откровений Сына Божия, Иисуса Христа, сосредоточенных в Евангелии и других религиозный источниках. Поэты XIX века проникали, особенно глубоко вдохновенно — М. Ю. Лермонтов, в сферу потустороннего — лишь по отношению к посланцам неба — ангелам, либо к падшим, изгнанным из рая темным духам. Зримый Образ Всевышнего, Его непосредственное участие в судьбах земли, в борьбе ее взаимовраждебных сил составляли область священной тайны, несовместной с самой природой рода людского. Гумилев несколько потеснил эту тенденцию, запечатлев в исключительных ситуациях Лик, Деяния, Слово Господни, но, что сразу необходимо подчеркнуть, не нарушил, а утвердил целомудренность христианской неколебимой веры в Творца всех миров.

Расхождения между художниками разных эпох существовали немалые. Тем не менее, творческий поиск Гумилева протекал все-таки в русле, проложенном его предшественниками. Они открыли напряженное, «многострунное» (А. Блок) внутреннее бытие личности и его действенный стимул — сочетание прозорливых грез, предугаданий неведомого. Автор «Огненного столпа» своеобычно развил эту традицию.

Постижение мировоззрения художника, сути его исканий и открытий нуждается в тесной связи с детальным изучением текстов всех его сочинений. Недостаточная изученность эволюции религиозно-философской и эстетической концепции поэта, обогащения ее сущности, образного воплощения от первой поэтической книги к последней обусловила избранный для исследования подход. Для разрешения столь важной задачи выдвинуты принципы изучения поэтических текстов, их целостного звучания, отдельных мотивов — в тесной связи с памятниками христианского вероучения, наследием античности, культурными достижениями классического русского романтизма. Новый подход позволяет рассматривать подлинное своеобразие, самобытность каждого сборника Гумилева и поэтические достижения в целом. Освоенный в данной работе подход к поэтическому наследию художника XX века позволит по-новому установить подлинные особенности прозы, драматургии. Интересен избранный подход и для более широкого сопоставления творчества Гумилева и современных ему поэтов.