Греко-римское и христианское начала в Средиземноморской цивилизации

Человеческая сущность так неразрывно связана с динамикой истории, что человеческая мысль едва ли может миновать проблему, поставленную этой динамикой. [1, с. 91].

Заключительная стадия библейского мистического историзма, определившая «знаковую систему» христианства, сама скрывала в себе противоречивые возможности. Мистический историзм эсхатологии — это такой историзм, которому легко перейти в. отрицание историзма [1, с. 97]. Но темная поэтика оракулов как явление жизни и тем более как явление культуры вовсе не характерна для греческой классики; она характерна для греческой архаики. [1, с. 135].

Лексика Нонна является более или менее традиционной эпической лексикой. Тем не менее, способ Нонна использования рассматриваемой лексики является не совсем особым. Поэтом в изобилии нагнетаются синонимы, однако не для внесения смысловых нюансов, а только для того, чтобы осуществить подбор необходимого слова, которое между всеми словами смогло бы попасть в точку. Слово у Нонна никогда не попадает в точку, поскольку его смысл заключен в другом. Совершенно приравненные друг к другу синонимы выстраиваются по периферии круга для того, чтобы стоять вокруг «неизрекаемого» центра [1, с. 142].

Классическая греческая литература является не столько «написанной», сколько «записанной». Она является условно зафиксированной в письменном тексте, но требует реализации в устном исполнении. Для этого ей необходимо, в первую очередь, вернуться из отчужденного мира букв и строк в мир человеческого голоса и человеческого жеста. Эпическую поэму поет и читает рапсод; дифирамбы, пэаны, эпиникии воспеваются хорами под ритмические телодвижения, так что их «слушатель» — одновременно «зритель» некоего «зрелища» и «действа»; о драматических жанрах нечего и говорить. Художественная проза — это прежде всего риторическая проза; речь подлежит публичному произнесению наизусть, и ее письменный текст — лишь подсобный набросок, нечто вроде партитуры [1, с. 205].

Рассматривая содержательную и формальную структуру этого текста, мы можем «подглядеть» самый момент рождения стиховой рифмы в греческой литературной традиции. Мы имеем шанс выяснить, какое смысловое задание изначально вызвало к жизни стиховую рифму. К древнему песнопению стоит подойти с той стороны, с которой к нему еще не подходили на достаточно близкую дистанцию.

Прежде чем осуществлять разбор текста, следует выделить две ключевые вещи: к какому времени он отнесен и насколько является аутентичным его сохраненный преданием облик. Перед лицом Акафиста данное положение является довольно затруднительным: ответы на эти вопросы уже давно являются предметом споров. Только в самое последнее время наметилась тенденция к затиханию споров, и проблема начинает проясняться [1, с. 243].

Назовем раннюю Византию «пограничным» явлением, это будет верно как по отношению к пространственной границе, разделившей балкано-италийский Запад и анатолийско-левантийский Восток, так и по отношению к временной границе, разделившей античность и средневековье.

Византия осуществила себя как частичное снятие и той, и другой границы; это был взаимопереход Греции и Азии, осложненный взаимопроникновением классического преемства и новизны.

Поэтому ранневизантийскую литературу так трудно и так интересно изучать. В ней тысячелетняя античная традиция с неожиданной остротой выявляет свои исходные схемы, обнажает костяк своих приемов, придя к собственному пределу [1. с. 261].

1. С. С. Аверинцев. Поэтика ранневизантийской литературы. — М., 1997.