Протоевразийские идеи у Н.Я. Данилевского: взаимодействие тюрков и славян на Балканах и в России

Протоевразийские идеи у Н. Я. Данилевского: взаимодействие тюрков и славян на Балканах и в России

История возникновения евразийства как направления общественно-политической мысли связана с деятельностью российских эмигрантов в 20−30-е годы ХХ в.1. Однако у любой крупной идеи есть предшественники. На древе мировой мысли ничто не произрастает случайно и самопроизвольно, у всего есть свои истоки и свои корни, в том числе у евразийства. Конечно, при рассмотрении этого противоречивого аспекта развития общественной мысли возникает немало вопросов и даже сомнений, однако определенные шаги на пути осмысления протоевразийских идей все же необходимо делать, так как без этого генезис евразийских идей остается непроясненным.

Рассмотрим взгляды такого мыслителя XIX в., как Николай Яковлевич Данилевский (1822−1885), — человека, который, будучи по образованию и роду деятельности естественником, ботаником и ихтиологом, внес, тем не менее, важный вклад в развитие исторических, историософских идей2. Как известно, основной труд Н. Я. Данилевского в этом направлении — это трактат «Россия и Европа», написанный им во второй половине 60-х годов XIX в., т. е. уже после Парижского конгресса, но до 1870 г.*.

В предевразийской (как и в самой евразийской) мысли имеется немалое количество разных аспектов. Попробуем же, опираясь на материал знаменитой 12 главы «России и Европы», обратить наш взгляд к такому сюжету, который, как ни странно, далеко не всегда становится предметом анализа в контексте поиска истоков евразийства, как Восточный вопрос. Не разбирая всей проблематики, которую включает в себя Восточный вопрос, отметим, что та совокупность международных, региональных проблем, традиционно именуемая Восточным вопросом (в первую очередь связанных с наследством Османской империи), на наш взгляд, и географически, и содержательно является не просто восточным, но именно евразийским вопросом. Думается, такой тезис достаточно очевиден, если учесть, что территория Османского государства — это обширный стык Европы и Азии, регион взаимодействия тюрков и славян, соприкосновения и сосуществования ислама и православия.

Особенность исторического взгляда Н. Я. Данилевского на Восточный вопрос заключается в том, что он видит в нем не только взаимоотношения Европы (и России) с Турцией, но непосредственно отношения между Европой и Россией. Н. Я. Данилевский выдвигает новую мысль, что в контексте Восточного вопроса Европа имеет перед собой два «одинаково чуждых элемента»: славянско-православный и турецко-мусульманский [3; гл. 12 «Восточный вопрос»; с.305]. Следовательно, не только мусульманская Турция, но и православная Россия есть олицетворение, так сказать, «восточной стороны» Восточного вопроса.

Такое понимание оказывается далеким и от официальных воззрений Петербурга, и от взглядов общественных, университетских кругов. Русские европейцы, вслед за С. М. Соловьевым, видели в Восточном вопросе Россию — цивилизационно — на стороне Европы, противостоящей деструктивному азиатско-тюркскому миру (Орда, Степь и т. д.), ведущей борьбу за освобождение славян.

Другой новый тезис, выдвинутый Н. Я. Данилевским, заключается в том, что он предлагает понимать Восточный вопрос не только как проблему Османской империи, но как региональную, европейско-азиатскую проблему, уходящую в глубь истории. Не ограниченный дипломатическими представлениями XIX в., Н. Я. Данилевский видит в Восточном вопросе «двойственную, уже с лишком две тысячи лет продолжавшуюся борьбу» [3; с.306]. В частности, фазами Восточного вопроса он считает борьбу древних греков и персов, Греции и Рима, Западной и Восточной частей Римской империи, Европы и Византии и, наконец, борьбу между Европой и славянами, т. е. между германо-романским и славянским мирами. При этом он отмечает, что натиск на славянский Восток, совершенный в VIII—XIV вв., явился «более или менее полным успехом» германского мира [3; с. 306, 312−314].

Но вот в истории появляется османский фактор. Византийских императоров на Босфоре сменили Османы. Учитывая это обстоятельство, Н. Я. Данилевский пишет: «К счастью, дела шли иначе на Юго-Востоке, в пределах нынешней Турецкой империи» [3; с.314]. Что же здесь было «к счастью»? Неужели, безжалостные походы султана Мурада I или Баязида, прозванного Молниеносным? Неужели к счастью был захват славянских земель тюрками-османами?..

Н.Я.Данилевский не является знатоком ислама, поэтому многое из того, что им написано о мусульманстве, несет на себе печать явного дилетантизма. Однако, говоря о «загадочном явлении магометанства», он точно подмечает такое свойство ислама, как стойкость: «Магометанство нигде не поддается влиянию христианства» [3; с.316]. Отсюда Н. Я. Данилевский делает важное заключение, что «общий существеннейший результат всей истории магометанства состоит в отпоре, данном им стремлению германо-романского мира на Восток». Он решается высказать мысль о внешнем историческом значении ислама. По его мнению (которое и сегодня выглядит весьма нетрадиционно), «общая идея, существенный смысл магометанства заключаются, следовательно, в той невольной и бессознательной услуге, которую оно оказало православию и славянству, оградив первое от напора латинства, спасши второе от поглощения его романо-германством». Тем самым османское мусульманство на Балканах «сохранило зародыш новой жизни, нового типа развития, сохранило еще одну черту разнообразия в общей жизни человечества, которым, казалось, предстояло быть задавленными и заглушенными могучим ростом романо-германской Европы» [3; с.317].

Н.Я.Данилевский ссылается на мысль константинопольского патриарха Анфима, который еще в начале 20-х годов XIX в. сказал об этой исторической роли ислама так: «Провидение избрало владычество османов для замещения поколебавшейся в православии Византийской империи как защиту против западной ереси» [3; с.317]. Также он считает возможным охарактеризовать турецкую власть на предшествующем этапе Восточного вопроса словами Гете: «Die Kraft, die stets das Bose will und stets das Gute schafft» (Это «сила, что всегда желает зла и всегда творит добро».) [3; с.322].

Весьма показательно и то, что Н. Я. Данилевский, говоря о средневековых крестовых походах католиков против мусульман, указывает, что с точки зрения православия и славянства «должно почитать великим счастьем неудачу этой борьбы» [3; с.320].

Конечно, Н. Я. Данилевский не протурецки настроен, для него Османское государство — это сила, поработившая славян, но, тем не менее, приведенные оценки объективной положительной роли османов в славянской истории впечатляют и свидетельствуют о самостоятельности его мышления по отношению к традиционным славянофильским и антирурецким взглядам. Н. Я. Данилевский хорошо видит, что восточный вопрос «двойствен», поэтому-то и турки-мусульмане, пришедшие на место византийцев, могут быть не без основания рассматриваемы как объективные защитники православных славян от нашествия германо-романского мира. Конечно, для такого взгляда необходимо одно условие — видеть Восточный вопрос не только с Запада, но и с Востока. Н. Я. Данилевский таким «восточным» зрением обладал, европейские же ученые, как правило, нет. Поэтому-то мысль об османах как защите от Запада, указывает Н. Я. Данилевский, «кажется дикой» либеральному немецкому историку 50−60-х годов XIX в. Г. Г. Гервинусу — стороннику прогресса и свободы, но она «глубоко истинна» [3; с.317]. евразийство данилевский восточный русский Размышляя над этой оценкой исторической роли турок-османов, нельзя не вспомнить точку зрения на аналогичную роль ордынской, тюрко-монгольской власти по отношению к Руси и русскому православию, сформулированную евразийцами ХХ в. (Н.С.Трубецкой, П. Н. Савицкий, Г. В. Вернадский, Л.Н.Гумилев)4. Но если это воззрение является, без сомнения, евразийским, то таким же, на наш взгляд, следует признать и мнение Н. Я. Данилевского. И действительно, несмотря на то, что на Руси политический «верх», в конечном счете, одержали русские, а на византийских землях — турки-османы, компоненты («слагаемые») этого исторического синтеза в обоих случаях были цивилизационно идентичны: тюрки и славяне, мусульмане и православные. Разумеется, слагаемые этой «суммы», этого евразийского взаимодействия в ходе исторического процесса могли меняться местами. Но, как известно из алгебры, от перемены мест слагаемых сумма не меняется.

Вопрос об историческом взаимодействии русских (славян) с туранскими (уральскими, алтайскими) народами очень важен, но тогда, в 60−70-е годы XIX в., его осмысление только начиналось, и потому позитивная концепция не могла быть выработана быстро.

Объективному осмыслению исторического взаимодействия славянских и туранских народов никак не способствовали некоторые европейские теории, в частности идеи Ф. Духинского, польского историка, который в 1831 г. бежал во Францию и там в 60-е годы сформулировал взгляд, согласно которому русские, в отличие от украинцев и белорусов и, тем более, поляков, чехов и других западных славян, не европейцы-славяне, не арийцы, а туранцы, т. е. народ, сформировавшийся в результате смешения славян с соседними финскими и тюркскими этносами. Идеи Ф. Духинского были растиражированы на французском языке и активно использовались для дискредитации России и русских в европейском общественном мнении5. Вот в такой «историографической» ситуации работал Н. Я. Данилевский. И это не могло не наложить отпечаток на его взгляды и выводы относительно ближайших соседей русских по Евразийскому региону. Конечно, в любом случае, несмотря на тенденциозные выводы Ф. Духинского, надо было глубже осмысливать историю русского народа, историю взаимодействия с туранскими народами.

Как же, наряду с турецко-славянскими отношениями на Балканах, Н. Я. Данилевский оценивает собственный, «внутренний» восточный вопрос — т. е. исторический опыт взаимодействия русских и тюрков, в частности периода XIII—XV вв.еков? Как он понимает этот классический «евразийский» сюжет? В 10 главе своего труда, посвященной отличиям российской истории от европейской, он останавливается на этом принципиальном вопросе.

Н.Я.Данилевский полагает, что исторический путь «русского народа, так же как и… многих его соплеменников», существенно отличается от пути германо-романских народов. При этом он пишет, что «история представляет нам три формы народных зависимостей, составляющих историческую дисциплину и аскезу народов: рабство, данничество и феодализм». Н. Я. Данилевский считает, что данничество — это та форма зависимости, при которой «внутренняя жизнь» зависимого народа остается «более или менее свободной». Примеры этой формы зависимости — «Россия под игом татар, славянские государства под игом Турции» [3; гл. 10 «Различия в ходе исторического воспитания»; с.234]. Конечно, Н. Я. Данилевский осмысливает эти отношения в рамках традиционной концепции «ига». Но в отличие от европейских ученых и собственных русских западников делает из этого совсем не пессимистические выводы.

Взгляд Н. Я. Данилевского следующий. В условиях, когда «обширные страны, населенные славянскими и финскими народами,… находились под охраною необозримого пространства лесов, болот и степей», «первобытная государственность России» могла и не развиться — ей угрожала гибель «через обращение князей в мелких племенных вождей, без всякой между собою связи». Тогда «племена не слились бы в один народ под охраною одного государства». Удельная система также вела к «крайнему разложению». И вот, для того чтобы этого не произошло, необходим был «новый прием государственности, и он, — по мнению Н. Я. Данилевского, — был дан России нашествием татар».

«Когда читаем описания татарского нашествия, — пишет Н. Я. Данилевский, — оно кажется нам ужасным, сокрушительным. Оно, без сомнения, и было таковым для огромного числа отдельных лиц, терявших от него жизнь, честь, имущество, но для целого народа как существа коллективного и татарское данничество должно почитаться очень легкою формою зависимости. Татарские набеги были тяжелы и опустошительны, но татарская власть была легка». Этому способствовал и характер территории, который «дозволил нашим завоевателям сохранить свой привычный и любезный образ жизни в степях задонских и заволжских. Вся эта буря прошла бы даже, может быть, почти бесследно,… если бы гений зарождавшейся Москвы не умел приспособиться к обстоятельствам и извлечь всей выгоды из отношений между покорителями и покоренными» [3; с.257]. Вот точка зрения Н. Я. Данилевского, которая высказана им за 100−110 лет до аналогичных идей Л. Н. Гумилева.

Каким же образом Москва приспособилась к этой ордынской системе? «Видя невозможность противиться силе и сознавая необходимость предотвращать опустошительные набеги своевременной уплатою дани, покоренные должны были ввести более строгие формы народной зависимости по отношению к государству», — пишет Н. Я. Данилевский. То есть чтобы ордынско-русские отношения поддерживались на приемлемом уровне, необходима была сильная московская власть. При этом «московские князья имели ту выгоду на своей стороне, что вся ненавистная сторона мытарства падала на орду». Однако существенно то, что Орда «составляла ту силу, которая одною угрозою заставляла народ платить дань» [3; с.258].

Вывод, который делает Н. Я. Данилевский, вполне позитивен: «Таким образом, московские князья, а потом цари совместили в себе всю полноту власти, которую завоевание вручило татарам». То есть Н. Я. Данилевский четко видит, что Московская Россия — это не только и не столько плод удельной Руси, сколько результат «перехода» власти из Орды в Москву. Мы полагаем, что данный вывод концептуален именно в евразийском смысле, так как ордынская эпоха принимается Н. Я. Данилевским не как препятствие к развитию России, а как определенное необходимое условие.

Важно и то, как образно Н. Я. Данилевский обозначает исторические роли Орды и Москвы. «Московские государи, — отмечает он, — так сказать, играли роль матери семейства, которая хотя и настаивает на исполнении воли строгого отца, но вместе с тем избавляет от его гнева, и потому столько же пользуется авторитетом власти над своими детьми, сколько и нежною их любовью» [3; с.258]. Да, Москва естественно признается Н. Я. Данилевским «матерью семейства», но нельзя не подчеркнуть, что ордынская, тюрко-монгольская власть XIII—XV вв. воспринимается им в качестве «строгого отца». Что же это, если не своеобразный евразийский тезис?

Последствия ордынского периода, как и последствия полиэтнического характера России, были многообразны. Н. Я. Данилевский обращает внимание на особенности формирования русского дворянства. «В старину, — отмечает он, — без всякого насилия разные татарские мурзы, черкесские князья, немецкие выходцы обращались в русских дворян, ибо им не было другого исхода, как или оставаться в своей племенной отчужденности, или сливаться с русским народом» [3; гл. 11 «Европейничанье — болезнь русской жизни»; с.277].

С другой стороны, тюркский фактор в России оказал влияние не только на дворянство, но и на простой народ, в частности проявился в народных бунтах XVII—XVIII вв. Предпосылкой этого явились, отмечает Н. Я. Данилевский, те «элементы своеволия и буйства, которые необходимым образом развивались на окраинах России». И вот эти «три элемента» (русские казаки, крестьяне и тюркские кочевники), указывает он, «принимали совместное участие в трех главных народных смутах, волновавших Россию в XVII и XVIII столетиях». В частности, имея в виду Пугачевский бунт, он пишет: «Участие приуральских кочевников усилило и этот бунт» [3; гл. 17 «Славянский исторический тип»; с.488].

Осмысливая взаимоотношения русских с народами Евразии, Н. Я. Данилевский обращается не только к минувшим векам, он осмысливает и современность, в том числе те внутренние процессы, которые происходят в XIX в. Он отмечает, что у народов России появляются «передовые личности», у которых «зарождается сожаление о прежней политической самобытности их нации, невозвратно погибшей в историческом круговороте, или мечта о будущем ее возрождении». Мировоззрение Н. Я. Данилевского таково, что он опасается той отчужденности, которая в этой ситуации может возникнуть между русским и другими народами. Он не приветствует такого рода процессы, однако все же вынужден признать, что ходом национального возрождения народов порождаются новые силы: «порождаются, — например, — те молодая Армения, молодая Грузия, о которых мы недавно услыхали, а, может быть, народятся и молодая Мордва, молодая Чувашия, молодая Якутия, молодая Юкагирия, о которых не отчаиваемся еще услышать» [3; с.278].

Следовательно, в реальности процесс формирования славянского культурно-исторического типа не отрицает цивилизационного развития иных народов России. Признаемся, Н. Я. Данилевский говорит об этом с неким опасением. Но то, что он фактически предрекает появление новых национальных сил у тюркских и финно-угорских народов, заставляет нас вновь воспринимать Н. Я. Данилевского не только как славянского ортодокса, но как мыслителя, видевшего процессы уже за пределами традиционного славянофильства — на евразийском просторе.

Вернемся к Восточному вопросу. Автор «России и Европы» предлагает осмыслить гипотетическую ситуацию, когда Османской империи не было бы: «Представим себе, что… западные феодальные государства окружают постепенно тающее ядро Византийской империи. Что сталось бы с православием??? Оно казалось бы не более как одною из архаических сект христианства… Что сталось бы также со славянством? …Могли ли бы сербы и болгары устоять против одновременно направленного на них политического гнета, религиозного гонения и житейского, бытового соблазна европейской культуры?"По мнению Н. Я. Данилевского, результат был бы очевиден [3; гл.12; с. 317,318]. Думается, его предположения о возможной судьбе южных славян вполне обоснованны. Если бы турецко-мусульманский фактор отсутствовал, «если бы османская гроза не заставила Европу трепетать за собственную свою судьбу», то германо-славянские, католическо-православные отношения в Юго-Восточной Европе развивались бы иначе.

Н.Я.Данилевский исходит из того, что духовное насилие опаснее физического угнетения, Поэтому, хотя османская власть остановила развитие балканских славян своей «леденящей рукой», но «предохранила» «от угрожавшего им духовного зла — от потери нравственной народной самобытности» [3; с.319]. И вновь обратим внимание: не аналогично ли евразийцы ХХ в. оценивали судьбу восточных Русских земель под властью Орды (сравнительно с западными Русскими землями, попавшими под власть католического Польско-Литовского государства)?

Вот так, вполне по-евразийски (т.е. рассматривая Восточный вопрос с Востока) Н. Я. Данилевский оценивает объективную историческую роль Османской империи и ислама. Однако во второй половине XVIII в. «ледяная рука» османской власти стала слабеть. А вместе с ослаблением «внутренней силы и энергии» Турецкого государства ослабли и его «охранительные способности», которыми оно невольно оказывало защиту православию и славянству [3; с.321]. В результате, особенно после Крымской войны, «туман рассеялся», и истинные противники в Восточном вопросе — Россия и Европа — «стали лицом к лицу в ожидании грозных событий» [3; с.328]. При этом мы должны отдавать себе отчет в том, что Н. Я. Данилевский, подчеркивая роль Османского государства и ислама до XVIII—XIX вв., все же преувеличил значимость российского фактора в Восточном вопросе, что и помешало ему увидеть истинные перспективы исламской цивилизации (и Турции как государства) для второй половины XIX—XX вв.

Н.Я.Данилевский полагал, что на смену османскому придет общеславянский мир, «всеславянская федерация» [3; гл. 14 «Царьград», гл. 15 «Всеславянский союз"]. Конечно, он ошибся. Турция как государство устояла, а освобожденные славяне не проявили активного интереса к объединению.

Тем не менее в заключение хотелось бы обратить внимание на одну концептуальную особенность идеи панславистской интеграции у Н. Я. Данилевского. Он подчеркивает значимость Константинополя-Стамбула как города, имеющего мировое значение. Но если Турция станет распадаться, то какой может быть его судьба? По мнению Н. Я. Данилевского, Константинополь-Стамбул возможен как центр нового общеславянского объединения. При этом он видит в Константинополе не просто объект захвата и, тем более, не объект европеизации, а, наоборот, — «противовес Западу,… зародыш и центр особой культурно-исторической сферы» [3; с.372].

Не оправдывая мотивов великодержавности в работе Н. Я. Данилевского, которые там явно присутствуют, укажем, что, по большому счету, Константинополь, в его понимании, необходим как центр и символ консолидации самостоятельного, самоценного Восточного мира по отношению к миру Западному, ибо российский Петербург, разумеется, абсолютно не подходил для этой роли. Полагаем, что Н. Я. Данилевский видит в Константинополе не еще одно окно в Европу, а подлинные ворота в Азию.

С таким пониманием взаимоотношений России и Востока напрямую связано то, что, по его мнению, «Константинополь не должен быть столицею России,… не должен и входить в непосредственный состав Русского государства». По мнению Н. Я. Данилевского, «Царьград должен быть столицею не России, а всего Всеславянского союза» [3; с.384]. С другой стороны, и Петербург, как реальная столица России, не может быть центром возможного нового союза. Все это, на наш взгляд, напоминает не столь давнюю историю, когда Москва была одновременно столицей Советского Союза и столицей России (РСФСР). Так вот, с точки зрения Н. Я. Данилевского, модель СССР была ошибочной. Конечно, в определенные периоды истории, например, во время второй мировой войны, совмещение двух столиц в Москве способствовало эффективной мобилизации сил и ресурсов, однако в мирное время такое совмещение создавало иллюзию прочности, так как, в конечном счете, не устраивало амбициозных лидеров ни в национальных республиках, ни в самой России.

Полагаем, что, рассуждая о соотношении Петербурга и Константинополя (столицы государства и столицы союза), Н. Я. Данилевский предчувствовал, что соединение функций двух столиц в одном месте будет способствовать не усилению, а ослаблению общей федерации. И потому он был более глубоким мыслителем, нежели те, кто руководил Советским Союзом и кто так и не увидел большого риска в соединении «двух в одном», т. е. функций двух столиц в одном супергороде.

Таким образом, концептуальная идея Н. Я. Данилевского, о том, что столица возможного будущего федеративного союза не может быть столицей России, наряду с его весьма нетривиальными оценками многовекового исторического взаимодействия тюрок и славян как в Балканском регионе, так и на российской территории, свидетельствуют о том, что автор «России и Европы», несмотря на весь свой воинствующий «панславизм», далек от образа мысли типичного европейского империалиста второй половины XIX в. и может быть отнесен к мыслителям протоевразийского направления.

1. Новикова Л. И., Сиземская И. Н.

Введение

// Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. Антология. — М.: Наука, 1993. — С. 3−23; Антощенко А. В. «Евразия» или «Святая Русь»? Российские эмигранты «первой волны» в поисках исторического самопознания: Автореф. дис. … д-ра ист. наук. — СПбГУ, 2004.

2. Бажов С. И. Философия истории Н. Я. Данилевского. — М., 1997; Николай Данилевский: 175 лет. Материалы IV областных историко-философских чтений. — Липецк, 1998; Балуев Б. П. Споры о судьбах России: Н. Я. Данилевский и его книга «Россия и Европа». — Тверь, 2001.

3. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. — М., 1991.

4. ГАРФ (Государственный архив Российской Федерации). Ф. 5783 (фонд П.Н. Савицкого). Оп. 1. Д. 312. Л. 18−21 (Письмо Н. С. Трубецкого А. Требинскому. Конец 1924. На этом письме имеется позднейшее примечание самого Н. С. Трубецкого: «прототип „Наследия Чингисхана“»); см. также: Письма П. Н. Савицкого Л.Н. Гумилеву в фонде Музея-кабинета Л. Н. Гумилева ЕНУ им. Л. Н. Гумилева (Д. 1−2).

5. См.: Ламанский В. И. Об историческом изучении греко-славянского мира в Европе. — СПб., 1871; Основная работа Ф. Духинского: Peuples Aryas et Tourans, agriculteurs et nomades. — Paris. — 1864.

* Первоначально труд Н. Я. Данилевского печатался в 1869 г. по главам в журнале Н. Н. Страхова «Заря».