Экономический переворот в Испании и его последствия

С конца XV в. на Пиренейском полуострове, как и в остальной Европе, наступает крупный перелом в экономическом развитии. По целому ряду признаков, засвидетельствованных многочисленными показаниями современников, Испания переживала в это время целый переворот в хозяйственных отношениях. Он выразился прежде всего в быстром росте отдельных отраслей промышленности, особенно в суконной и шелковой. Сошлемся хотя бы на характеристику экономического преуспеяния Испании, сделанную на сессии кортесов 1573 г. Это была уже пора глубочайшего экономического кризиса, который и дал повод кортесам вспомнить о предыдущем периоде (т. е. первой половины XVI в.), когда торговля шелком и шерстью находилась в цветущем состоянии и в ряде городов, таких, как Толедо, Сеговия, Куенка, Гранада, Севилья, «не было ни одного мужчины и женщины, даже старых, ни одного ребенка любого возраста, которые не заняты были бы тем или другим способом торговлей и промыслом и не помогали бы друг другу; и было очень любопытно ходить по улицам и закоулкам Сеговии и Куенки и видеть, как все без исключения были поглощены работой, понимая толк в выработке шерсти. И всюду было полно людей, занятых работой, довольных и зажиточных, не только среди местных жителей, но и бесконечного количества иностранцев». Это общее впечатление современников подтверждается и фактическими данными. Среди кастильских городов едва ли не первое место по своей промышленности занимала Севилья. Во времена Карла I там насчитывалось до 16 тысяч текстильных мастерских с общим количеством рабочих до 130 тысяч. По замечанию одного автора конца XVI в., Севилья поставляла «всему свету» шелк-сырец, шерсть, кожу, лен. Точно также и в Толедо процветало шелковое производство. Сукна Куенки зеленой и голубой окраски широко экспортировались в Турцию и Берберию. В основном можно констатировать, что в Кастилии в шерстяную промышленность была втянута большая часть населения. Точно также и в других областях испанской монархии заметны были признаки промышленного подъема. В Арагоне наиболее крупным текстильным центром была Сарагосса, в Каталонии — Барселона, несмотря на начавшийся упадок, сохраняла еще старинные черты индустриальной жизни. То же нужно сказать и о Валенсии, где большое место занимали изготовление суконных и шелковых тканей, а также торговля пряностями. Наряду с текстильной промышленностью, занимавшей первое место среди испанских производств, заметную роль играли и другие отрасли промышленности, как керамика (Севилья, Малага, Талавера, Толедо, Мурсия и др.), обработка кожи (Толедо и Кордова), металлическое производство и в особенности производство оружия (Толедо). Широко был распространен рыбный промысел, но зато горное дело, несмотря на природные богатства Испании, находилось в зачаточном состоянии. Во всяком случае показатели промышленного роста в значительной части Испании не вызывают никакого сомнения.

Однако для того чтобы определить подданный удельный вес испанской промышленности как внутри королевства, так и на внешнем рынке, необходимо учесть, что и в других европейских странах XVI век отмечен признаками еще большего промышленного подъема и что баланс испанской внешней торговли, ее экспорта и импорта, был неблагоприятен для Испании. Несмотря на несомненный подъем, текстильная промышленность Испании не только не завоевала внешнего рынка, но не в состоянии была даже удовлетворить запросы национального рынка, она не в состоянии была конкурировать ни с фландрской ни тем более с английской промышленностью. Испанский экспорт в Антверпен — средоточие европейской торговли XVI в. — слагался из разнообразных предметов, привозимых из Америки, из объектов же испанского хозяйства преобладала продукция сельского хозяйства — фрукты, технические культуры, вина, в особенности шерсть, а в импорте явно преобладали предметы европейской обрабатывающей промышленности. По словам одного итальянского путешественника, Испания получала из Антверпена все предметы первой необходимости. Это уже само по себе указывало на недостаточное развитие обрабатывающей промышленности и на полную зависимость Испании в этом отношении от иностранного рынка. Наибольшее значение имела для Европы испанская шерсть, которая ценилась очень высоко наряду с английской шерстью. Главный склад ее находился не в Антверпене, а в Брюгге. Характерно, что Испания продолжала снабжать европейскую промышленность столь ценным сырьем, в то время как Англия уже с конца XIV в. начала перерабатывать ее у себя дома, а в XVI в. уже успешно конкурировала своими суконными изделиями с фландрской промышленностью. Несмотря на отмеченные показатели роста суконной промышленности в Испании, она не в состоянии была конкурировать с фландрской промышленностью. Многочисленные испанские суда, привозившие шерсть в Брюгге, грузились на обратном пути готовыми суконными тканями. Испанская монархия с момента окончательного объединения страны пыталась изводить покровительственную политику и прислушивалась к настойчивым просьбам кортесов об устранении препятствий к развитию собственной промышленности, о введении технических улучшений, освоении новых отраслей промышленности, организации промышленных школ. Но все эти мероприятия оставались на бумаге, и в течение XVI в. политика абсолютизма все больше и больше определялась интересами паразитических групп общества. Эта характернейшая черта экономической политики испанских королей особенно гибельно сказалась на важнейшей отрасли производства — овцеводстве и шерстяной промышленности. В Испании, как и в Англии, отправными моментами экономического развития явились экспорт главного ресурса страны — шерсти — и связанное о ним развитие овцеводства. Но в Испании по местным климатическим и природным условиям преобладающей его формой было бродячее овцеводство. Огромные стада мериносов в течение летнего сезона паслись в Кастилии, а на зиму перегонялись на юг, на богатые пастбища Эстремадуры и Андалузии. Уже в XIII в. в Испании создалась могущественная и привилегированная организация овцеводов, известная под именем «Мёсты». В XV в. наметился и в Испании перелом в сторону покровительства суконной промышленности. По крайней мере в 1462 г. было предписано, чтобы сумма экспорта шерсти не превышала 2/3 ее ежегодной добычи. Но наряду с такими мероприятиями Места продолжала пользоваться своими привилегиями. Торговля шерстью приняла широко организованный характер. В нее втянуты были наиболее крупные хозяйства Испании, принят ряд мер для быстрого сосредоточения шерсти в важнейших портах, использован аппарат посредников, установлена теснейшая связь с Мёстой, занявшей чрезвычайно влиятельное положение в системе государственных учреждений. Получился в итоге своеобразный союз торговцев и овцеводов под покровительством государственной власти, приносившей в жертву привилегированной верхушке интересы не только обрабатывающей промышленности, но и других отраслей сельского хозяйства. Этот характерный факт проливает яркий свет и на предшествующий период реконкисты, поскольку мавры, против которых велась многовековая борьба, были, с одной стороны, обладателями южных пастбищ, а с другой стороны, сосредоточивали в своих руках и обрабатывающую промышленность, и сельскохозяйственное производство. Мавры и были основателями испанского овцеводства. За лозунгом борьбы с неверными скрывались вполне реальные интересы феодальных и полуфеодальных групп испанского общества. Богатейшие пастбища Эстремадуры и Андалузии очутились в руках трех могущественных духовно-рыцарских орденов — Калатрава, Алькантара и Сант-Яго, а затем перешли к испанской короне, фактически к испанским феодалам.

Такая политика использования важнейшего ресурса страны в интересах паразитических групп общества наиболее губительно сказалась на испанской деревне и ее хозяйстве. Плачевное положение земледельческого хозяйства — характерный факт экономической истории Испании XVI в. Современные авторы и иностранные путешественники единодушно говорят о ничтожных размерах посевной площади и огромных пустошах. Производство сельскохозяйственных продуктов не удовлетворяло даже местных запросов. В северные части Испании на протяжении десятков лет ввозился иностранный хлеб. Масса необработанных земель, отсутствие рабочего скота и другого инвентаря, дороговизна продуктов питания — все это обрекало испанское крестьянство на полуголодное существование. Деревенское население не находило себе поддержки в законодательстве, которое главным образом укрепляло положение привилегированных групп общества, в первую очередь овцеводов Мёсты. Новейшие исследования вскрывают перед нами любопытнейшую картину классовой борьбы в испанской деревне XVI в. Вопрос об огораживаниях вставал тогда и на испанской почве не менее остро, чем в Англии, с тем, однако, характерным отличием, что в Англии огораживания производились для овец, а в Испании от овец, от тех полчищ мериносов, которые прогонялись по широким отгороженным путям, так называемым «каньядам», прорезавшим участки с различными сельскохозяйственными культурами. Места, находившаяся всегда в близких отношениях с королевской властью и располагавшая обширными привилегиями, зорко следила через своих контролеров за тем, чтобы установленная ширина каньяды не сужалась соседямисобственниками путем перестановки изгородей. По существу это была борьба между бродячим овцеводством, с одной стороны, и остальными отраслями сельского хозяйства, с другой. Последние, находясь под могучим воздействием рынка, требовали расширения посевной площади и покровительства государственной власти. Но испанский абсолютизм настойчиво держал курс на поддержку пастбищного хозяйства — «важнейшей опоры королевства». Мы имеем ряд указов, ставивших пастбища выше, чем пахотные участки. Огораживания допускались лишь по специальному разрешению и на определенных условиях. В случаях сомнений и возникавших на этой почве судебных тяжб, необходимо было представление доказательств, что огораживание разрешено и используется для предназначенной цели. Отсутствие таких доказательств давало исполнительному аппарату Мёсты право немедленно удалять изгороди и беспрепятственно прогонять стада. Уже с более ранних времен в сознании деревенского жителя закрепилось пять «запрещенных вещей»: сады, хлебные поля, виноградники, пастбища для рогатого скота и луга. Но о них твердо помнила и всемогущая Мёста. Ревниво оберегая свою монополию, она в потребных случаях выставляла даже доводы идеологического порядка, указывая на «безнравственность» виноделия. К «запрещенным вещам» с полным правом можно было бы присоединить лесное хозяйство, поскольку и здесь мы наблюдаем хищническое истребление лесов, и также оседлое овцеводство различных частных собственников, не находившее себе поддержки у центральной власти.

В итоге можно сказать, что соотношение важнейших отраслей слагавшегося национального хозяйства крайне неблагоприятно отражалось на росте товарно-денежных отношений в стране, на развитии внутреннего рынка. Хозяйственная связь между городом и деревней была необычайно слаба; испанские города, как центры промышленности, перерабатывавшие местное сырье, не оказывали достаточно сильного разлагающего влияния на феодальные отношения деревни, сам город сохранял и в XVI в. свой средневековый облик, а в деревне феодальный гнет, несмотря на волну крестьянских восстаний XV в. и правительственные акты о ликвидации крепостничества, продолжал тяготеть над крестьянством. Современные авторы рисуют нам ужасающие картины обезлюдения деревни, крестьянской нищеты, хронических голодовок и эпидемий, дороговизны продуктов питания и недостатка рабочих рук при колоссальном росте нищих и бродяг. Правда, бродяжничество в XVI в. было общим явлением для Западной Европы (вспомним хотя бы Англию и законы о бедных), но на испанской почве оно приобретало особые черты. Достаточно почитать испанские «плутовские повести», например о Ласарильо из Тормесса или «Назидательные новеллы» Сервантеса, чтобы получить наглядное представление об испанском бродяге, в котором сочетались нищий и искатель приключений. Социальный облик этих деклассированных элементов весьма пестрый: среди них мы найдем не только экспроприированное крестьянство, поденных рабочих, живущих случайным заработком, но и феодальных слуг, составлявших своеобразную свиту вокруг знатных и богатых; сюда же нужно отнести наемных солдат, готовых служить кому угодно и за что угодно, обедневшее рыцарство (кабальерос), лишенное собственности, но сохранившее дух авантюризма, бедное студенчество, живущее подаянием и кочующее во время каникул по испанским городам и селам. Даже дети богатых родителей предпочитали спокойной жизни бродяжничество, превращал его в страсть и увлечение. Этот тип испанского бродяги-авантюриста слагался исторически и в XVI в. (особенно со второй половины), а также в XVII в. составлял заметную и колоритную фигуру в испанском обществе.

Все это являлось уже признаками не роста, а упадка, который был тесно связан с глубочайшим экономическим кризисом, охватившим Испанию с середины XVI в. Несмотря, однако, на эти черты упадка — слабость внутреннего рынка, возрастающую нищету и обезлюдение деревни — Испания XVI в. представляла могущественную силу, активно выступавшую на международной арене. Выход из тупика до известной степени создавался благодаря обладанию обширными колониями в Новом свете. После открытий Колумба, Америго Веспуччи, Нуньес Бальбоа испанские владения в Америке продолжали расширяться, в особенности при Карле I. Поиски золота воодушевляли многочисленных колониальных завоевателей, и с 1517 по 1556 г. идет сплошная полоса военных экспедиций, действовавших в двух направлениях — к северу и к югу от Панамского перешейка. В Центральной Америке были завоеваны Никарагуа (1521 г.), Гондурас (1524 г.) и Мексика. Завоевание последней было совершено под руководством одного из виднейших испанских конкистадоров, Фернандо Кортеса. Испанцам пришлось иметь дело с крупным государством ацтеков, во главе которого стоял император Монтецума. Борьба длилась более двух лет (1519—1521 гг.) и закончилась полным подчинением Мексики. Вместе с прилегающими областями вновь завоеванные владения получили название Новой Испании.

В последующие годы был завоеван ряд новых областей к северу от Мексики на побережье Тихого океана вплоть до Калифорнии, а на востоке — Флорида и ряд других территорий. К югу от Панамы колониальные захваты связаны с именем другого крупного конкистадора Франсиско Писарро. Начиная с 1524 г., наслышавшись о несметных богатствах южных областей, Писарро предпринимает туда ряд походов и вторгается в пределы крупного государства Перу и после продолжительной и упорной борьбы в 1535 г. присоединяет его к испанским владениям. Одновременно шло завоевание Чили. Но эти завоевания приходилось отстаивать против туземцев, поднимавших восстания и против других конкурировавших конкистадоров. Наконец, кругосветное путешествие Магеллана дало толчок к дальнейшим колониальным захватам Испании. В 20—30-х годах XVI в. идет колонизация в бассейне реки Ла-Платы, получившем название Аргентины.

В итоге этих колониальных экспедиций Испания оказалась обладательницей не только обширных территорий, но и колоссальных материальных ресурсов. Наряду с известными в Европе сельскохозяйственными культурами, испанские колонии давали много новых — пряности, какао, маис, ваниль, сахар, табак, шерсть, ценные минералы и металлы, ценные сорта деревьев. Вся испанская внешняя торговля, по существу говоря, держалась на колониальных продуктах. Андалузия и Новая Кастилия, в особенности же Севилья явились главным Складочным местом американских богатств, откуда они шли в Антверпен и во все крупнейшие центры европейской торговли. Но и внешняя торговля сделалась источником обогащения, в первую очередь королевской казны. В целях эксплуатации заокеанских владений в систему государственных учреждений было включено новое звено — совет по делам Индии, ведавший всеми вопросами колониального управления и хозяйства. Наряду с ним выделено было особое учреждение, так называемая «палата контрактации», которая непосредственно ведала всеми колониальными экспедициями и колониальной торговлей. На ее обязанности лежало: организация и снаряжение очередных флотилий, обеспечение правильного товарообмена, сбор колониальных налогов и пошлин. Огромный штат чиновников обслуживал обширное колониальное хозяйство Испании, закрепляя за нею монопольное обладание и пользование американскими сокровищами.

Но сложная система колониального управления, в частности палата контрактации, созданы были главным образом для эксплуатации американских рудников и доставки ценных металлов в Испанию. Золото и серебро составляло свыше 90% всего американского вывоза, и лишь ничтожная часть приходилась на долю других колониальных продуктов. Недавно один американский исследователь сделал попытку произвести подсчет всего количества ценных металлов, вывезенных из Америки за 150 лет (с 1500 по 1650 г.). По его данным, кривая американского вывоза (золота и серебра вместе) на протяжении XVI и первой половины XVII в. представляется в следующем виде. В начале XVI в., в 1503—1505 гг., он составлял 371 055,3 пезос; до 1525 г. экспорт из Америки то усиливается, то уменьшается, но все же. в целом возрастает, а начиная с пятилетия 1556—1530 гг. и вплоть до конца XVI в. рост его идет уже почти без колебаний и ускоренными темпами, достигая своей вершины в пятилетие 1591—1595 гг., когда сумма привезенного в Европу ценного металла равнялась 35 184 862,5; дальше она уже последовательно снижается и в 1656—1660 гг. резко падает до 3 361 115,5. За весь период с 1503 до 1660 г. было ввезено в Испанию 447 820 932,3 пезос ценного металла. Начало снижения кривой ввоза из Америки характерно совпадает с целым рядом других признаков экономического и политического упадка Испании. В области финансовой политики «золотой век» сменился «медным веком», т. е. переходом на медную монету, который означал последнюю отчаянную попытку спасти от неизбежного краха всю финансовую систему испанского абсолютизма.

Таким образом, Испания в XVI в. явилась монопольной обладательницей и распределительницей американских сокровищ. Но этот непомерный рост материального богатства не только не укрепил ее собственного национального хозяйства, а наоборот, ускорил ее экономический крах. Обратное влияние американского золотого и серебряного потока на европейское хозяйство, известное под названием «революции цен» (т. е. резкое вздорожание цен), было повсеместным, но нигде последствия этой революции не были так губительны, как именно в Испании.

По новейшим данным общий подъем цен стал заметным с третьего десятилетия XVI в. Этот подъем происходил, однако, с резкими колебаниями по отдельным годам. В течение первой четверти XVI в. цены в среднем поднялись на 51,5%, а за всю первую половину века повышение выразилось в 107,6%. Во второй половине XVI в. движение цен дает новый значительный подъем, но с еще более резкими колебаниями и скачками.

«Золотой век» в Испании дал в итоге повышение цен в четыре с лишним раза, если же взять наиболее богатый район Испании — Андалузию, то цены там поднялись в пять раз. По отдельным категориям товаров и продуктов повышение цен было особенно значительным и тяжелее всего отразилось на хлебных культурах. В качестве примера можно привести цены на пшеницу: в то время как в Англии цена на нее поднялась за XVI в. на 155%, в Испании она выросла на 556%, а по отдельным годам даже выше этой цифры, обнаруживая при этом необычайно резкие колебания. Революция цен в Испании последовательными толчками расшатывала и без того слабые устои национального хозяйства и тяжело отражалась на положении отдельных классов, в особенности крестьян, ремесленников и пролетариев. Покупательная способность рабочих сократилась на 30%.

Революция цен не была, конечно, основной причиной экономического упадка Испании, но она его ускорила. Корень же этого упадки лежит в том, что важнейшие материальные производительные силы страны оказались в руках паразитов испанского общества — дворянства, удержавшего в своих руках землю, богатевшего в колониальных походах, направлявшего по этому руслу и государственную власть. Королевская власть высасывала последние соки из податного населения, она и американские сокровища обращала на широкие завоевательные походы. Золотой поток через посредство королевской администрации направлялся в карманы крупнейших европейских ростовщиков, которые, давая взаймы деньги, захватывали в свои руки государственные доходы и целые отрасли народного хозяйства.

Таково было положение внутри Испании, когда ее могущественный повелитель Карл V проводил в Европе свою миродержавную политику, рассматривая Испанию лишь, как «золотое дно». А когда в испанском обществе еще один раз проснулся дух сопротивления, то он решительно расправился со средневековыми вольностями городов и столь же бесцеремонно поступил с кортесами, превратив их собрания в простую придворную церемонию. При этом императоре, по образному замечанию Маркса, «…прах древних вольностей покоился по крайней мере в пышной гробнице. То было время, когда Васко-Нуньес Бальбоа водрузил знамя Кастилии на берегах Дариена, Кортес — в Мексике, Писарро — в Перу; то было время, когда влияние Испании безраздельно господствовало в Европе, когда пылкое воображение иберийцев ослепляли блестящие видения Эльдорадо, рыцарских подвигов и всемирной монархии. Свобода Испании исчезала… но вокруг лились потоки золота, звенели мечи, и зловеще горело зарево костров инквизиции» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. X, стр. 721).

А после Карла «…политический и социальный упадок Испании обнаруживал все позорные симптомы медленного разложения, напоминающие худшие времена турецкой Империи…» (Там же, стр. 720—721). Маркс в своей характеристике Испании XVI в. так определяет основную причину ее упадка: «Напротив, в Испании аристократия приходила в упадок, не потеряв своих самых вредных привилегий, а города утратили свою средневековую мощь, не получив современного значения» (Там же, стр. 721). Со времени установления абсолютной монархии «…эти города прозябали в состоянии непрерывного упадка… Внутренний обмен становился реже, взаимное общение жителей разных провинций слабее, средства сообщения забрасывались, большие дороги пустели» (Там же). Провинциальная ограниченность испанских областей, которая, как мы видели, слагалась исторически, усилилась и окрепла «…благодаря экономической революции, иссушившей источники национальной энергии» (Там же, стр. 722), а абсолютная монархия «…сделала все от нее зависящее с целью не допустить роста общих интересов, возникающих из национального разделения труда и многообразия внутреннего обмена, которые и являются подлинным фундаментом для единой системы администрации и господства общего закона» (Там же).