Славянские благотворительные общества в Москве и Санкт-Петербурге

1.

Актуальность темы

исследования. История славянских благотворительных обществ, начавшаяся с утверждения императором Александром II в январе 1858 года проекта создания Московского славянского комитета и завершившаяся в первые послереволюционные годы (1919—1921), представляет собой картину функционирования и развития уникального общественного учреждения (социальной институции), в котором объединились сотни высококвалифицированных специалистов и влиятельных людей — ученых-славистов, экономистов, военных, церковных деятелей, художников, писателей и поэтов, врачей, специалистов в области государственного управления и управления благотворительными организациями. К деятельности славянских комитетов и обществ были причастны: императрица Мария Александровна, супруга императора Александра II, московские митрополиты Филарет (Дроздов), Иннокентий (Вениаминов) и Леонтий (Лебединский), протоиерей Иоанн Кронштадтский (Сергиев), старцы Оптиной и Глинской пустыней, митрополит Петроградский Вениамин (Казанский), митрополит Киевский Платон (Городецкий), архиепископ Ярославский Леонид (Краснопевков), архимандрит Антонин (Капустин), подвижницы милосердия М. С. Сабинина, А. Н. Стрекалова и княгиня Н. Б. Шаховская, а также Ф. М. Достоевский, Л. Н. Толстой, Ф. И. Тютчев, А. Н. Майков, Я. П. Полонский, Д. И. Менделеев, П. И. Чайковский, М. П. Погодин, И. С. Аксаков, П.М. и С. М. Третьяковы, обер-прокуроры Святейшего Синода К. П. Победоносцев и В. К. Саблер, государственный контролер Т. И. Филиппов, министр народного просвещения И.Д. Де-лянов, генералы A.A. Киреев, М. Г. Черняев, P.A. Фадеев, ученые-слависты В. И. Ламанский, И. С. Пальмов, О. М. Бодянский, М. С. Дринов, Т.Д. Флорин-ский, А. И. Соболевский, историк К.Н. Бестужев-Рюмин, корифей медицинской науки Н. В. Склифосовский, экономист С. Ф. Шарапов, философы A.C. Хомяков и М. Ф. Таубе, правовед П. Е. Казанский, византинист Н. П. Кондаков, социолог Ф. Ф. Зигель, педагог и историк русской школы С. И. Миропольский, публицисты М. Н. Катков и A.C. Суворин, предприниматели А. Н. Бахметев, И. А. Лямин, В. А. Кокорев, И. И. Четвериков и Д. Н. Бенардаки.

С комитетами и обществами сотрудничали такие видные государственные и общественные деятели славянских стран, как митрополит сербский Михаил (Йованович), болгарский церковный деятель митрополит Климент (Друмев), премьер-министр Сербии и Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев Никола Петрович Пашич, министр народного просвещения Сербии Алимпие Васильевич, председатель Народного Собрания царской Болгарии Петр Ораховац, будущий министр в правительстве Чехословакии Ииржи Стршибрны, словацкий просветитель Светозар Гурбан Ваянский, словенский просветитель каноник Матия Маяр Зильский, великий «будитель» карпато-русинского народа Александр Духнович, болгарский просветитель Найден Геров, македонские просветители братья Миладиновы, борец за сохранение самобытности лужицко-сербского народа Ян Арношт Смоляр.

За шесть десятилетий своей деятельности славянские комитеты и общества сумели завоевать значительный авторитет в России и славянских землях, осуществить несколько важных региональных и международных проектов в области славяноведения (главный из которых — Этнографическая выставка 1867 г.), в издательской сфере, в сфере образования и здравоохранения. Общества совместно с православной церковью реализовывали миссионерские проекты, оказывали экономическую помощь зарубежным славянским религиозным и культурным центрам, помогали отстаивать права преследуемых за свои убеждения славянских политических деятелей.

Значение деятельности славянских комитетов и обществ в защите славянских народов в годы Балканского кризиса 1875—1876 гг. по достоинству оценено российскими и зарубежными исследователями. Славянские благотворительные общества были эффективными, поступательно развивающимися организациями. Опыт обществ повлиял на развитие правых политических объединений России начала XX века.

В Болгарии, несмотря на прохладное отношение политической элиты, С. С. Бобчеву удалось создать аналог российских славянских обществ: Болгарское славянское благотворительное общество существовало в 1899—1940 гг. Члены и союзники Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества A.A. Башмаков, A.B. Васильев, М.А. Сопоцько-Сирокомля участвовали в создании религиозно-благотворительных организаций в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев.

Отзвук славного прошлого славянских комитетов достиг эпохи Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. Немногие оставшиеся в живых члены славянских обществ (например, протоиерей В.М. Верюжский) участвовали в укреплении связей между славянскими народами в 1950;е годы. Попытки воссоздания различного рода славянских комитетов успешно предпринимаются с 1998 года.

Опыт исследования истории славянских обществ уже приближается к 150-летнему рубежу (если отсчитывать от первой аналитической работы, вышедшей в 1869 году), однако целостное представление об историческом пути славянских благотворительных обществ в научном сообществе так и не сложилось. В настоящей работе впервые предпринимается максимально возможное обозрение деятельности Московского и Санкт-Петербургского славянских благотворительных обществ. Тем самым будет восполнен пробел в изучении динамики взаимодействия России и славянских народов, межславянского культурного, социального и политического взаимодействия во второй половине XIX — начале XX веков. Как отмечали М. О. Коялович, A.C. Будилович и В. И. Ламанский, изучение истории славян способствовало формированию целостной картины исторического развития России. Не потеряла своей ценности славистическая составляющая истории России и сегодня. Именно поэтому тема диссертации, на наш взгляд, является актуальной для исторической науки России.

Наряду с общенаучной, диссертация имеет и социально-гуманитарную актуальность, так как в ней показаны механизмы взаимодействия российских и зарубежных благотворительных организаций, что может иметь значение для разработки долгосрочных планов помощи проблемным славянским регионам (например, Косово и Метохии).

2. Объектом диссертационного исследования являются Московский славянский комитет (1858—1877 гг.), Московское славянское благотворительное общество (1877—1878 гг.), Санкт-Петербургский славянский комитет (1868—1877 гг.), Санкт-Петербургское/Петроградское славянское благотворительное общество (1877—1921 гг.).

3. Предметом диссертационного исследования являются особенности и закономерности функционирования панславистских организаций России и славянского мира (на примере славянских комитетов и обществ) в контексте развития интеграционных течений в славянском социокультурном ареале во второй половине XIX — начале XX веков.

4. Хронологические рамки исследования (1858—1921 гг.) определяются самими участниками обществ. Участники Петербургского славянского общества отмечали органическое единство всех перечисленных в п. 2 структур3.

5. Территориальные рамки исследования: территория Российской империи в рассматриваемый период, а также славянские страны и регионы Европы в 1858—1921 гг.

6. Методологические и методические принципы исследования: методологическая основа исследования включает в себя принципы историзма, объективности и системности и предполагает использование как общенаучных, так и специальных исторических методов. Принцип историзма предполагает изучение процесса развития славянских комитетов и обществ в конкретных исторических условиях, с учетом путей и закономерностей развития российского и славянского общества во второй половине XIX — начале XX веков. Принцип объективности означает необходимость всестороннего изучения деятельности славянских комитетов и обществ, с учетом самых разнообразных влияний на нее явлений исторической действительности. При изучении темы диссертации было необходимо преодолеть влияние распространенных и в отечественной, но все же по преимуществу в зарубежной историографии темы стереотипов и штампов. Принцип системности предполагает рассмотрение славянских комитетов и обществ как развивающихся систем внутри суперсистемы российского социума. В диссертационном исследовании применялись такие общенаучные методы, как анализ и синтез, дедукция и индукция, классификация, типологизация. Кроме этого, в исследовании применены следующие специальные методы: сравнительно-исторический (в социально-историче-ском аспекте) — истории идейпросопографическийкросс-культурный анализ.

7. Степень научной разработки проблемы.

Ранняя историография славянских благотворительных обществ.

1867—1917).

На наш взгляд, историографический обзор следует начать с труда секретаря Московского славянского комитета профессора H.A. Попова «Благотворительность на Востоке и среди славян», напечатанного в нескольких номерах «Журнала Министерства народного просвещения» за 1869 год. Нил Попов подробно перечисляет благотворительные акции, проводившиеся различными российскими учреждениями (как частными, так и государственными) на православном Востоке. Затем он предпринимает сравнение благотворительных акций на греческих и славянских землях и на этом фоне дает характеристику Московскому славянскому комитету.

Н.А.Попов может считаться первым историографом славянских обществ в России. Огромный документальный материал, собранный автором во время пребывания на посту секретаря Московского славянского комитета, позволил ему создать цельный и оригинальный свод сведений о деятельности комитета.

В литературном наследии председателя Московского славянского комитета (1875—1876 гг.) и одного из руководителей Московского славянского благотворительного общества (1877—1878 гг.) Ивана Сергеевича Аксакова, на наш взляд, содержится ценный в аналитическом смысле опыт оценки деятельности славянских комитетов. Так, например, выступая на заседании 24 октября 1876 года, Аксаков сделал следующий вывод о воздействии воззваний Комитета на народное самосознание в 1875 году: «Пред народом стали раздвигаться пределы православного мира, открываться новые горизонты братства» 4. Аксаков считал, что деятельность комитетов способствовала прояснению исторического сознания русского народа, доказательством чего служило увеличение потока пожертвований «на нужды славян»: «Народ. ступил на путь своего исторического призвания». В отделах Московского комитета Аксаков видел примеры самоорганизации народа: «.Нет никакой возможности сосредоточить народное движение. в одном московском центре.. Вся Россия готова была покрыться отделами Славянского комитета».

Таким образом, задача Комитета (с точки зрения Аксакова) состояла отнюдь не только в благотворительной помощи славянам — Комитет должен был пробудить «сердечное движение», «народную совесть» 5 и (применительно к 1875—1876 гг.) с этой задачей справился.

Попытку проанализировать деятельность И. С. Аксакова как одного из руководителей славянского движения и савянских комитетов предпринял в 1886 г. видный историк, принадлежавший к западническому направлению, профессор А. Н. Пыпин.

Заслуга А. Н. Пыпина состоит в том, что он добросовестно изложил точку зрения Аксакова на деятельность славянских комитетов: «Призвание России свидетельствуется таинственным народным чувством, которое можно было наблюдать в восторженной встрече славянских гостей в Москве, в одушевленном движении добровольцев в сербскую войну, в массах пожертвований на славянское дело, стекавшихся в славянские комитеты, и т. п. .но .этого призвания не понимают и не хотят понять известные сферы русского общества и всего больше «дипломатия» «6. Драматическое разделение между народным славянским чувством и интеллигентским западничеством осталось в России вплоть до крушения всего старого общественного и государственного порядка. Существование этого разделения признавали и славянофилы, и.

К.Н. Леонтьев с кружком единомышленников, трудно было возражать против него и западникам (которые трактовали народность как «непросвещенность»).

Западникам было трудно возражать против фактов, можно было лишь попытаться истолковать их в свою пользу. Однако, когда славянофилы (позднее — неославянофилы) указывали на славянские благотворительные общества как на осязаемое доказательство истинности своего учения, западники могли только ограничиться мелкими упреками (тот же Пыпин жалуется на «недостаточность» одного колокола в качестве дара Славянского комитета к юбилею Гуса и на «единичность» перехода чехов в православие, хотя в 1886 г. таких переходов были уже тысячи)1.

В 1883—1893 годах было опубликовано несколько работ по истории Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества, носивших чисто компилятивный характер 8. В 1909 году вышла аналитическая статья П. А. Кулаковского об истории славянских комитетов и обществ. Профессор Кулаковский доказывал существование преемственности между славянскими комитетами 1858—1870 годов и Санкт-Петербургским славянским благотворительным обществом 1900;х годов.

На волне интереса к наследию славянофилов в годы Первой мировой войны появлялись работы о ранней истории славянских обществ. Примером таких работ может служить книга А. Георгиевского 9.

Подводя итог обозрению дореволюционной историографии славянских комитетов и обществ, мы должны признать, что, с одной стороны, общественная обстановка и развитие славистики как науки (чьими представителями и были H.A. Попов и, с оговорками, А.Н. Пыпин) благоприятствовали созданию работ по истории комитетов. Благодаря H.A. Попову и Ф. М. Истомину к 1917 году был заложен надежный фактографический фундамент для истории славянских комитетов и обществ.

С другой стороны, так и не появилось ни одной целостной аналитической работы по истории комитетов и обществ. Можно предположить, что причиной этого было восприятие деятельности комитетов как части «переживаемой современности», а в таком случае ее исследование должно было осуществляться не в рамках классической исторической науки, а в рамках социально-политической публицистики и литературной критики. Отголоском этого подхода является, на наш взгляд, спор о славянофильстве, разгоревшийся в 1960;е годы — в этом споре были сильны отголоски именно литературно-критического подхода (против чего возражал в споре с В.В. Кожино-вым С. С. Дмитриев, настаивая на необходимости применения другого подхода — конкретно-исторического 10). Думается, были несовершенны и методологические подходы уже в рамках исторической науки. Косвенным доказательством этого может послужить фиаско, которое потерпел член Совета Санкт-Петербургского славянского общества профессор A.A. Дмитриевский, когда попытался создать исторический очерк «брата-близнеца» СБО — Императорского православного палестинского общества п. После неудачи Дмитриевского (1905—1906 гг.) никто так и не решился взяться за еще более протяженную историю славянских обществ. А затем наступили совершенно не подходящие для этих занятий времена.

Историография славянских комитетов и обществ в советский период (1917—1991 гг.).

В 1920—1930;е годы отношение к дореволюционному славистическому наследию было в основном отрицательным. Один из основателей советской исторической науки М. Н. Покровский 12 крайне пренебрежительно отзывался о славянских комитетах. Примером относительно объективной оценки деятельности славянских обществ в 1930;е годы служат следующие слова литературоведа Л. Ф. Гроссмана: «[Ф.М. Достоевский]. состоит видным членом союза, объединившего славянофильских представителей правительственного и военного мира с правыми кругами журналистики и науки. Это — Славянское благотворительное общество, возникшее из старинного Московского комитета, который стремился противопоставить силы русской государственности и церковности западным организациям латино-иезуитской пропаганды между славянами» 13.

В то же время надеяться на полное и беспристрастное изложение истории славянофильства и славянских комитетов было почти невозможно — особенно после разгрома академической славистики в 1934 г.

Лишь в 1941 году, после выхода статьи С. С. Дмитриева «Славянофилы и славянофильство» в журнале «Историк-марксист», положение стало медленно меняться к лучшему. При этом следует иметь в виду, что Дмитриев не занимался историей славянских комитетов, его интересовала в основном социально-философская доктрина славянофилов. Деятельность же славянских комитетов рассматривалась в то время в рамках истории внешней политики дореволюционной России, и переоценка некоторых аспектов этой политики неизбежно должна была вести за собой и переоценку деятельности комитетов. Впрочем, изменение отношения к славянофилам также влияло и на изменение оценки работы славянских комитетов.

В 1946—1947 гг. позиция С. С. Дмитриева по вопросу о деятельности комитетов была следующей: «Поздние славянофилы во главе с И. С. Аксаковым и руководимые ими „славянские благотворительные комитеты“, либеральные конституционалисты, часть радикально-демократической интеллигенции — все стремились помочь южным славянам в их освободительной борьбе» 14 Впрочем, нужно учесть, что позиции С. С. Дмитриева по вопросам, связанным с оценкой славянофильства, подвергались критике в 1950— 1960;е гг.

Представления о славянских обществах, распространенные в научной среде накануне выхода книги С. А. Никитина по этой теме, хорошо иллюстрирует высказывание В. Н. Виноградова: «Следует отметить, что в 60—70-х годах и позже русские слависты представляли собой политически неоднородную группу. Среди них, наряду со сравнительно нейтрально-академической частью (И.И. Срезневский, А. Л. Дювернуа и др.), довольно активно выступали славянофилы, многие из которых придерживались позиции панславизма, пытаясь использовать вполне естественное тяготение порабощенных славянских народов к русскому народу в великодержавно-монархических целях (A.C. Будилович, А. Ф. Гильфердинг, позже В.И. Jla-манский, Т. Флоринский и др.). Однако союз славяноведения с панславизмом не был органическим. .Большинство русских ученых не связывает свою судьбу с панславистской пропагандой (Ф.Ф. Фортунатов, В. Н. Щепкин, A.A. Шахматов, М. К. Любавский и др.), это дело предоставляется полунаучным «славянским благотворительным обществам» «15.

Наконец, в 1960 году появляется монография профессора С. А. Никитина «Славянские комитеты в России в 1858—1876 годах».

Еще в 1947 г. доцент С. А. Никитин защитил докторскую диссертацию на тему «Русское общество и вопросы балканской политики России в 1853— 1876 гг.» и получил звание профессора. «Несомненной удачей был выход в 1960 г. в издательстве Московского университета монографии С. А. Никитина „Славянские комитеты в России в 1858—1876 гг.“. Фактически это была часть так, к великому сожалению, и не опубликованной его фундаментальной монографии о панславизме. За признанием ученого, что „вопрос о славянских комитетах должен решаться на основе научного анализа всех имеющихся исторических материалов, освещаемых светом марксистского метода“, стояли глубокие раздумья о судьбе исторического славяноведения в СССР и вынужденный компромисс с идеологами от науки. Эта книга С. А. Никитина о славянских комитетах, как и другие его исследования, написанные уже в годы работы в Институте славяноведения АН СССР, не потеряла своего значения до сих пор» 1б.

Сергей Александрович Никитин был человеком сложной судьбы. «Воспитанный в. традициях демократически настроенной интеллигенции, С. А. Никитин оказался не готовым принять все перемены, связанные с победой Октябрьской революции и торжеством марксистской идеологии. За это он заплатил несколькими годами ссылки и отлучения от научной работы.» 17. Даже после реабилитации славистики как науки в 1940;е годы надзор за «неблагонадежными» в прошлом учеными не ослабевал. И все же, несмотря на это, труд Никитина получился весьма ценным. Преодолевая идеологические препоны, ученый создал целостную картину развития славянских комитетов в 1858—1876 гг. Он «привлек и проанализировал новые исторические источники (архивы, публицистика), дал подробную картину деятельности славянских комитетов и Всеславянских съездов 1867—1869 гг., обратился к обще.

18 ственно-политической реакции на идеологию панславизма в России". Вместе с тем А. А. Григорьева справедливо указывает на недостатки книги Никитина: «Вне авторской концепции оказалась. деятельность Русской Православной Церкви, которая, как известно, неразрывно связана с панславизмом. Остались не раскрыты взаимосвязи панславянского движения с правящими кругами. России» 19. Эти «белые пятна» преодолеваются в настоящей диссертации.

Труд С. А. Никитина был серьезным достижением для своего времени, ученый передал эстафету работы над историей славяноведения и славянских обществ своим ученикам.

Благодарные коллеги и последователи уже в наше время издали книгу «Профессор Сергей Александрович Никитин и его историческая школа» (М.: Институт славяноведения РАН, 2004).

Институт славяноведения Российской академии наук был и остается основным центром изучения истории славянских комитетов и обществ, в этом научном центре даже в 1970;е — первой половине 1980;х годов сохранялась определенная степень исследовательской свободы.

Зато вне славистической традиции вопрос о роли славянских комитетов в общественной жизни в основном решался с ортодоксально-марксистских позиций, господствовавших тогда в науке. В рукописи 1974 года, увидевшей свет уже после смерти автора, З. А. Каменский высказывает характерные для той эпохи мысли: «Реакционный характер решения славянофилами славянской проблемы, в смысле намечаемой ими перспективы развития как славянства, так и всего человечества, не означает, конечно, что их деятельность в славянском вопросе и тем более в славяноведении не содержала в себе ничего положительного. Их деятельность по организации славянских комитетов, протесты против угнетения славянских народов под иноплеменным игом, организация обучения нерусских славян в русских учебных заведениях, материальная помощь балканским славянам, не говоря уже о разработке истории, филологии, фольклористики и других отраслей славистики, играли, разумеется, такую положительную роль. При всем том нельзя упускать из виду, что, во-первых, все такие тенденции развивались в славянофильстве в рамках общего реакционного панславистского воззрения и что, во-вторых, все эти идеи и тенденции были гораздо органичнее для просветительского и революционно-демократического взгляда на данные вопросы» 20. Правда, Каменский не поясняет, почему приверженцы «революционно-демократического взгляда» никогда, за исключением эпохи Балканского кризиса (1875 г.), не пытались создать что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминавшее славянские комитеты и общества. Двойственна трактовка деятельности славянских комитетов и у другого представителя строгой марксистской традиции, В. А. Кулешова. Вот что он писал в литературоведческом исследовании середины 1970;х годов: «В 1858—1878 годах Аксаков — один из руководителей Славянского благотворительного комитета. Видимо, в общекультурном плане эта деятельность (т.е. деятельность Комитета. — А.П.) имела относительно полезный характер. Комитет помогал многим славянам получить образование в России, выбиться из нужды. Но в политическом отношении эта деятельность комитета была двусмысленной, так как она маскировала панславистские устремления царских властей, мешала размежеванию классовых интересов в.

21 общеславянском движении". Конечно, наличие подобных тенденций не способствовало объективному изучению проблематики славянских комитетов и обществ. Однако, несмотря на это, к 1991 году были достигнуты определенные положительные результаты. Они появились благодаря тому, что после выхода исследования С. А. Никитина в российской исторической науке (в частности, в рамках деятельности Института славяноведения РАН) был избран путь углубленного исследования отдельных вопросов создания и функционирования славянских комитетов и обществ. Известная исследовательница славянофильства Е. А. Дудзинская в 1978 г. посвятила славянским комитетам специальное исследование 22. В своей статье Евгения Александровна верно определяет перечень задач славянских комитетов: «Поездки в славянские страны, финансирование журналов, в которых обсуждались славянские дела, посылка книг и церковной утвари в православные церкви, жертвования крупных сумм на постройку православных церквей на территориях, подвластных Турции и Австрии, денежная и другая помощь пострадавшим во время военных действий, создание специальных фондов для выдачи пособий деятелям славянского Возрождения и студентам, обучавшимся в России. Во второй половине 70-х годов славянофилы, продолжая играть главенствующую роль в славянских комитетах, оказались участниками грандиозного общественного движения в пользу славян в связи с наступлением балканского кризиса». Крупный исследователь истории славянофильства, биограф И. С. Аксакова Н.И. Цимбаев также обращался к истории славянских комитетов. В статье 1981 г. «Освобождение Болгарии и русское общество» Цимбаев обращает свое внимание на подробности сбора средств для помощи герцеговинцам и болгарам: в частности, отмечается, что Московский славянский комитет под руководством И. С. Аксакова с июля по октябрь 1876 г. собрал около 600 тыс. руб.23.

К сожалению, после кончины С. А. Никитина ни один советский ученый не поставил перед собой задачу всестороннего рассмотрения истории славянских комитетов и обществ, эта тема продолжала оставаться в тени более популярных смежных тем (таких как участие славянофилов в философской и литературной полемике, их работа на ниве крестьянской реформы 1850— 1860 гг.).

Современная историография славянских комитетов и обществ Научная деятельность Е. А. Дудзинской и Н. И. Цимбаева служит свеоб-разным мостом, соединяющим советскую и современную историографию славянофильства. Следует обратить внимание на то обстоятельство, что Е. А. Дудзинская сотрудничала с Институтом славяноведения. В 1970;е годы в рамках деятельности Института славяноведения АН СССР/РАН были подготовлены и в 1990;е годы опубликованы ценные работы И. В. Чуркиной 24,.

25 26.

Л.П. Лаптевой, И. И. Лещиловской — также следует упомянуть параллельно осуществлявшиеся исследования петербургского историка Н.В. Колыш-ницыной21. Определенной вехой в развитии историографии рассматриваемой.

S Q темы явился выход монографии В. А. Дьякова в 1993 году. Профессор Дьяков в своей книге описывает деятельность не только славянских комитетов, но и панславистских организаций начала XX века, что является значительным шагом вперед по сравнению с историографией 1960;х годов. Вместе с тем в описании эволюции славянских обществ Дьяков допускает ошибки. Так, например, известного неослависта Кораблева он называет «секретарем Петербургского славянского комитета», что не соответствует действительности: Василий Николаевич Кораблев был секретарем не комитета, а Санкт-Петербургского славянского общества. Однако, несмотря на подобного рода ошибки, книга Дьякова представляла собой очень полезное пособие по истории славянского движения в России. Прежде всего достоинство книги заключалось в том, что в ней была исследована преемственность нескольких поколений российских панславистов. Автор объективно показал большое значение трудов В. И. Ламанского, Н. Я. Данилевского, A.A. Киреева в деле развития «славянской взаимности». Впервые за многие годы любители славистики получили представления о деятельности Д. Н. Вергуна, Н. П. Аксакова, П. Б. Струве. При этом не обошлось, к сожалению, и без некоторых перекосов: взглядам П. Н. Милюкова, B.C. Соловьева и H.A. Бердяева было уделено гораздо больше внимания, чем взглядам В. З. Завитневича или A.A. Киреева. Между тем для первых «славянский вопрос» был лишь периферийным в сфере их интересов, а для вторых — центральным. Кроме этого, с позиции сегодняшнего дня наблюдается некоторая неполнота в биографической части работы: упомянуты Вацлав Клофач и Стефан Бобчев, но нет ничего о Круниславе Геруце, Леопольде Фердинанде Туме, Иване Хрибаре. Дьяков утверждает, что «Общество славянской взаимности» (ОСВ), основанное в 1908 году, включало в себя октябристов и кадетов. На самом же деле на ведущих позициях в этой организации находились представители другой партии — «Всероссийского национального союза», а большую часть времени существования этой организации ее возглавлял брат премьер-министра России Петра Аркадьевича Столыпина Александр Аркадьевич. Кадеты и октябристы более активно участвовали в деятельности «Общества славянской культуры», а не ОСВ. И все же некоторые подробности деятельности неославистов освещены очень удачно: например, справедливо указано на то, что влиятельнейший деятель Славянского общества консервативный монархист Платон Андреевич Кулаковский положительно оценивал итоги Всеславянского съезда в Софии в 1910 году, а критиковали съезд главным образом кадеты. Исключительно точным является вывод Дьякова о том, что после 1910 года в спорах между неославистами и консервативными сторонниками славянофильства перевес был на стороне последних. К сожалению, Дьяков не упоминает одного из главных деятелей, благодаря которому этот перевес состоялся — A.A. Нарышкина. Между тем Нарышкин, возглавлявший Санкт-Петербургское славянское общество в 1908—1912 годах, сумел не только поспособствовать преодолению кризиса этой организации, но и восстановил ее влияние как в России, так и за границей. Борьба за первенство СБО среди славянских организаций, начавшаяся еще в 1902 году, к 1910 году завершилось успехом. В течение двух лет имевшиеся в России славянские организации либо угасли, либо заключили союз с СБО, как это сделало, например, Общество славянской взаимности. Только в 1912 году появился серьезный конкурент СБО — Московский славянский комитет во главе с Иваном Николаевичем Гучковым, однако и он в 1914 году предпочел сотрудничество с СБО. С 1994 года вышло еще несколько важных исследований. В книге Марины Ивановны Полевой «Дома Голубевых» (1997 г.) использован несколько неожиданный — микроисторический — метод: автор говорит о владельцах домов и о тех организациях, которые в домах располагались. Среди них было и Славянское общество. В 2002 году в издательстве Православного Свято-Тихоновского богословского института была издана монография иерея (ныне протоиерея) Георгия Ореханова. В своей книге о. Георгий дает ценные характеристики таких деятелей славянских обществ, как A.A. Киреев и Ф. Д. Самарин. Например, весьма интересно утверждение о. Георгия о том, что консервативный неославянофил Ф. Д. Самарин в начале XX века «пользовался огромным уважением своих современников, даже тех, которые далеко не во всем могли считаться его единомышленниками». В 2004 году вышла очень важная статья A.B. Мамонова 30 «Самодержавие и „Славянское движение“ в России в 1875—1877 годах». Значение этой статьи состоит в том, что автор изучил отношение к славянским комитетам в среде российской элиты и показал, что на стороне славянофилов, например, выступала императрица Мария Александровна, а их противником был П. А. Шувалов. Впрочем, окончательные выводы A.B. Мамонова, на наш взгляд, нуждаются в перепроверке. Накопление информации и методических наработок в рамках исследований панславистского движения 1870—1890-х годов, активно шедшее в последние 25 лет, потребовало пересмотра некоторых устоявшихся представлений о хронологических границах славянофильства. В частности, все более неоднозначным становится термин «позднее славянофильство». Попытку уточнить значение этого термина предпринял воронежский ученый Д. П. Золотарев, в 2004 году защитивший в ВГУ кандидатскую диссертацию на тему «Позднее славянофильство и его роль в общественно-политической мысли России 60—90-х гг. XIX века». Заслуга Д. П. Золотарева состоит в том, что он правильно определил роль славянских комитетов и обществ в развитии славянофильских и панславистских идей: «Взаимодействие панславизма и позднего славянофильства продолжалось в рамках этих организаций и на протяжении 70—80-х годов XIX века, причем после закрытия Московского комитета ведущее место в сети комитетов занял Санкт-Петербургский комитет, преобразованный в 1877 году в Санкт-Петербургское славянское благотворительное общество. Это общество объединило крупнейших представителей позднего славянофильства и панславизма не только Санкт-Петербурга, но и всей России. Официально задачей Общества была исключительно благотворительность, что неоднократно подчеркивалось в речах его председателей, однако на регулярных заседаниях Общества поднимались в 70— 90-е годы XIX столетия животрепещущие вопросы, зачастую напрямую касавшиеся внешней политики, так что можно с определенной долей осторожности говорить о выработке внешнеполитической программы, объединяющей его членов. Поэтому при анализе роли позднего славянофильства в формировании внешнеполитической концепции русского панславизма представляется необходимым остановиться на анализе внешнеполитических и, прежде всего, теоретических воззрений именно членов Петербургского общества. Влияние историософских идей позднего славянофильства на развитие внешнеполитической программы русского панславизма выразилось в обосновании необходимости активизации русской политики не только в славянских, но и в остальных православных землях, высоком внимании, уделяемом Славянским обществом вопросам религиозной пропаганды и проблеме культурного единства славян.» 31. Впрочем, связав славянские общества с судьбами позднего славянофильства, Д. П. Золотарев не решился продолжить генеалогию позднего славянофильства до этапа закрытия славянских обществ (1919—1921 гг.). Нам представляется, что он поступил правильно, т.к. сам термин «позднее славянофильство» тем самым получил бы неоправданно широкое, расплывчатое толкование. Выход из этого терминологического тупика был предложен A.B. Малиновым, О. С. Ковалевой и Е. К. Трифоновой. В 2009 году.

A.B. Малинов опубликовал в философском сборнике Санкт-Петербургского университета подборку документов и аналитическую статью об одном из самых влиятельных членов славянских комитетов и обществ,.

B.И. Ламанском. Он не только в деталях восстановил биографию Ламанско-го, но и использовал для характеристики идей мыслителя принципиально новый научный термин — «академическое славянофильство». Автор статьи дает следующее определение «академическому славянофильству»: это «направление, охватывавшее университетскую и академическую среду. Представители этого направления не только популяризировали славянофильские взгляды, но и существенно развивали в предметном поле конкретных научных дисциплин. Это привело к появлению оригинальных учений в области филологии, математики, политической географии, историографии, оказало воздействие на общественно-политическую мысль России».

К числу сторонников этого направления, по мнению Малинова, относились также К.Н. Бестужев-Рюмин, A.C. Будилович, М. О. Коялович и О. Ф. Миллер.

Автор статьи перечисляет основные, на его взгляд, темы философии академического славянофильства:

1. Восточный вопрос, или вопрос о границах славянского и романо-германского мира;

2. Обсуждение возможности существования общеславянской цивилизации или проблемы панславизма;

3. Кирилло-Мефодиевская идея, то есть идея восстановления славянских церквей, возможность богослужения на славянских языках не только у православных славян, но и у славян-католиков и славян-протестантов;

4. Вопрос об общеславянском литературном, научном и дипломатическом языке.

А. Малинов верно говорит о том, что русский язык в качестве общеславянского был предложен отнюдь не российскими, а зарубежными славянскими учеными и лишь поддержан представителями академического славянофильства. К сожалению, А. Малинов допустил в своей статье ряд неточностей. Например, он ошибочно приписал Ламанскому председательство в Санкт-Петербургском славянском благотворительном обществе (ранее в ряде научно-популярных работ председательство в СБО столь же беспочвенно приписывалось Александру Кирееву). Автор диссертации о неославянофиль.

33 стве О. С. Ковалева полагает: «Само понятие „неославянофилъство“ сравнительно недавно появилось в отечественной исторической науке. Оно используется для обозначения целого ряда весьма разнородных направлений в общественной мысли, начиная со взглядов Н. Я. Данилевского. Идеологом неославянофилов стал Н. Я. Данилевский, создавший собственное направление в историко-философской мысли». При этом следует учесть, что сам термин «неославянофильство» отнюдь не нов — его использовал в начале XX века Андрей Белый (Борис Николаевич Бугаев) применительно к философским взглядам Владимира Францевича Эрна. О. С. Ковалева утверждает, что различие между взглядами ранних славянофилов и взглядами Данилевского состояло в том, что первые руководствовались романтическими традициями, а второй строил свою теорию на основании позитивизма. При этом становится непонятным, можно ли отнести к неославянофилам A.A. Киреева, который, как доказал еще Д. П. Золотарев в упомянутой выше работе, явно не был сторонником позитивизма. Очевидно, требуются дополнительные аргументы для различения старого славянофильства от неославянофильства. По нашему мнению, в начале XX столетия под общим наименованием «неославянофильства» подразумевалось сообщество людей, как исповедовавших изначальные славянофильские убеждения (A.A. Киреев), так и испытавших влияние Данилевского (В.И. Ламанский). Е. К. Трифонова справедливо отмечает, что термин «неославизм» первоначально использовался при характеристике программы «Славянского союза», который пытались создать в 1905—1906 гг. российские либералы. Неославистская программа предполагала создание славянской федерации и предоставление автономии Польше. В отличие от консерваторов-неославянофилов либералы-неослависты приветствобали создание Государственной думы.

По словам исследовательницы, «после Боснийского кризиса активизация деятельности сербских и болгарских участников неославистского движения, которые выступили за пересмотр его задач, выдвинув в качестве главной поддержку курса России на создание Балканского союза, дала основания российской дипломатии рассматривать неославизм как достаточно значимый фактор для осуществления ее планов на Балканах» 34.

В 2010 году в издательстве РОССПЭН вышла энциклопедия «Русский консерватизм середины XVIII — начала XX века». Ее авторы (в их числе и ряд воронежских исследователей) создали несколько десятков справочных.

35 статей для биографий деятелей славянских комитетов и обществ. л/.

Известный ученый А. А. Ширинянц недавно выдвинул крайне интересное, но весьма неоднозначное предположение о том, что славянские комитеты и общества могут рассматриваться как структуры гражданского общества. На наш взгляд, прежде чем рассмотреть предположение Шири-нянца по существу, необходимо определиться с пониманием того, какое определение гражданского общества мы будем использовать. В изучении феномена гражданского общества принимают участие две основные школы исследователей: континентальная и англо-саксонская. Различие между ними состоит в том, что первая признает возможность гармоничного сосуществования структур гражданского общества и государства, а вторая предполагает наличие антагонистических отношений между ними. Однако и та и другая школы проводят четкое разграничение между «обществом» и «общиной». Общинность и гражданское общество, с точки зрения западноевропейских мыслителей, несовместимы. Между тем, славянофилы настаивали на необходимости сохранения общинных порядков. Нет ли здесь противоречия? Как можно считать структурой гражданского общества организацию, лидеры которой выступали за сохранение общинных порядков?

Ответ, на наш взгляд, может быть найден только при условии признания относительной автономности понятий и структур российской общественной жизни от общественной жизни Запада.

Славянские комитеты действительно выполняли функции структур гражданского общества: способствовали росту грамотности как в России, так и в славянских странах, обмену идеями между Россией и славянством, воспитанию гражданского самосознания — разумеется, не либерального, а выдержанного в славянофильском ключе. К тому же зарубежные славянские структуры гражданского общества (Матицы, сокольство и т. п.) воспринимали славянские комитеты как родственные организации. В 2012 году был завершен многолетний.

37 труд Л. П. Лаптевой по истории славяноведения в России (первый том этого труда вышел в 2005 году). Людмила Павловна Лаптева поместила в монографию «История славяноведения в России» очерки деятельности Московского и Санкт-Петербургского славянских комитетов, чем значительно обогатила и обновила сведения о них, которые до этого черпались в основном из трудов С. А. Никитина. Л. П. Лаптева поместила историю комитетов в славяноведческий интеллектуальный контекст, что, на наш взгляд, совершенно справедливо. Итак, подведем итоги. Деятельность славянских комитетов и обществ рассматривалась отечественными историками в контексте истории славянофильства и панславизма. Вместе с тем, попытки определения хронологических рамок славянофильства, производившиеся в 1940—1970;е гг., в определенной степени сковывали изучение СБО, т.к. славянофильство в трудах советских историков «исчезало» в 1860—1870-е, в крайнем случае — в 1886 году (с кончиной И.С.Аксакова), а СБО существовали до 1919—1921 гг. В 1990;е гг. наконец было признано существование последователей славянофильства в 1900—1910;е гт., но термин «позднее славянофильство» для описания трудов этих последователей не годился. Тогда пришлось прибегнуть к изобретению нового термина «академическое славянофильство» и реанимации старого термина «неославянофильство». Фактически в начале XX столетия славянские общества объединяли как последователей классического славянофильства эпохи Хомякова и Киреевского (Ф.Д. Самарин и некоторые его родственники, A.A. Киреев) и «академического славянофильства», испытавшего влияние идей Данилевского (В.И. Ламанский). При этом оба означенных течения, объединенные в общественном сознании под именем «неославянофильства», противостояли либеральному неославизму. Участники неославянофильского консервативного синтеза, между тем, нашли с неославистами общее поле гуманитарного сотрудничества в эпоху Балканских войн 1912—1913 гг. и Первой мировой войны. Однако весь этот сложный процесс развития панславистского движения был до сих пор не охвачен взглядом историка. Обобщая все сказанное выше, необходимо констатировать, что на сегодняшний момент ощущается острая потребность в обобщающем труде по истории славянских комитетов и обществ. Удовлетворить эту потребность и призвана настоящая диссертация.

Западная историография славянских обществ Возникновение славистической традиции в той или иной западной стране зависело как от общественных условий, так и от энтузиазма ученых. Формирование французской славистической школы стало возможным, во-первых, потому, что французская дипломатия на протяжении всего XIX века внимательно следила за славянскими землями (особенно за Польшей и Россией), а во-вторых — потому, что в Париже были способные ученые, интересовавшиеся славянством не только по долгу службы, но и по зову сердца. К числу таких ученых принадлежал Луи Л еже.

Луи Леже (1843—1923), по праву считающийся одним из основателей французской славистики, в молодости придерживался радикальных убеждений и даже участвовал в защите «Парижской коммуны», однако затем перешел на умеренно-либеральные позиции. На рубеже XIX—XX вв.еков он создал фундаментальный труд «Славянский мир» 38 («Le Monde Slave»), выдержавший несколько переизданий. В версии 1897 г. содержится важная информация о славянских благотворительных обществах. Леже правильно оценивает их задачи, ставя на первое место гуманитарные, упоминая также «литературные, политические и религиозные».

Совершенно справедливо также приведенное им сравнение СБО с немецким Школьным обществом (Schulvereine) и французским Альянсом (L'Alliance pour la propagation de la langue francaise).

Подробно описываются два эпизода истории славянских обществ — Славянский съезд 1867 г. и конкурс, объявленный Санкт-Петербургским СБО 13 мая 1885 года 39. Славянский съезд рассматривается Леже сквозь призму русско-польских отношений. Говоря о конкурсе 1885 года, который предусматривал оценку и опубликование лучших сочинений об образовании литературных языков у европейских народов древнего и нового времени (включая славян), Леже подробно описывает спор между победителем конкурса A.C. Будиловичем и А. Н. Пыпиным (симпатизируя последнему). Книги Леже имели большую популярность, поскольку в 1893—1917 годах франко-российские отношения были союзническими: французская общественность верила в действенность русской помощи для борьбы с германской угрозой и интересовалась жизнью союзной державы.

Французская славистика активно развивалась и впоследствии, но, к сожалению, так и не дала цельного труда по истории славянских комитетов и обществ. К тематике СБО французские слависты время от времени возвра.

40 щаются, но ждать от них появления целостного самостоятельного труда по истории славянских комитетов, на наш взгляд, затруднительно.

В совершенно иных, гораздо более неблагоприятных по сравнению с Францией обстоятельствах действовали слависты Германии и Австро-Венгрии. Общественное мнение и позиция правящих кругов этих стран в течение второй половины XIX столетия становились все более антиславянскими. Характерно презрительно-враждебное высказывание о славянских комитетах и обществах основателя антропософии Рудольфа Штайнера: «Есть „Славянский благотворительный комитет“, стоящий под покровительством русского правительства. Само по себе это прекрасно, не правда ли?.Но я прочту вам одно письмо от 5 дек. 1887 г. В нем стоит следующее: „Председатель Петербургского комитета славянской благотворительности обращается к министру иностранных дел с просьбой предоставить оружие и амуницию для экспедиции Набокова“. (С. Радо. Низвержение царизма. Лейпциг, 1915). Итак, требуют не рубашки и чулочки для детей, а амуницию для определенной экспедиции, связанной с возбуждением революций в отдельных балканских государствах!» 41.

Большую группу работ по истории славянских обществ представляют собой книги и брошюры «разоблачительного» характера, напечатанные по распоряжению или при финансовом участии властей Австро-Венгрии в 1913—1918 годах. К их числу, например, относится книга Рудольфа Врбы 42. Во всех этих книгах повторяются стереотипные обвинения в адрес Петроградского славянского общества — его деятелей обвиняют в сотрудничестве с «изменниками» (священником Алексеем Кабалюком, Карелом Крамаржем и другими), в причастности к сараевскому убийству и к развязыванию Первой мировой войны. Подобные работы представляют собой не лучшие образцы военной пропаганды и очень далеки от объективности.

К сожалению, описанные выше тенденции, проявлявшиеся в публицистике западных стран, не изжиты и поныне.

В 1920—1930;е годы в западной исторической науке не появилось сколько-нибудь примечательных работ по нашей теме.

После 1945 года эстафета исследований истории славянских комитетов и обществ на Западе перешла к ученым США и Великобритании.

В книге американского историка Ганса Кона 43 (1952 г., опубликована в 1960 г.), напоминающей скорее политический памфлет, чем научное исследование, содежалась следующая информация о славянском комитете: «Московский Всеславянский съезд 1867 г. .был организован Славянским комитетом, сформирование в Москве в 1857 году с целью поддержки южных славян. В этом Комитете с 1861 года (М.П.) Погодин стал председателем, а Иван Аксаков был секретарем и казначеем». Появление книги Кона было вызвано не в последнюю очередь политической коньюнктурой: и в ней, и во многих других работах 1950—1960;х годов красной нитью проходит утверждение о «преемственности» панславистских устремлений императорской России и СССР. Не избежал подобного сопоставления и автор первого на Западе полноценного исследования истории славянских комитетов — американский исследователь южнославянского происхождения Майкл Боро Петрович, автор книги «The emergence of Russian Panslavism, 1856—1870» 44. В отличие от книги Кона в исследовании Петровича славянским комитетам посвящена целая глава. Читатели могут узнать о деятельности A.C. Хомякова, И. С. Аксакова. М. Петрович упоминает о руководстве А. Ф. Гильфердинга в Санкт-Петербургском отделе Комитета, об участии в работе этого отдела «православного ревнителя» Ф. М. Достоевского 45.

Однако наряду с интересными фактическими данными в исследовании присутствует тенденция расширительного толкования «политической деятельности» славянофилов. Эта тенденция впоследствии настолько усилится в западной историографии, что практически вытеснит из поля зрения историков социальные и гуманитарные аспекты деятельности славянских комитетов.

Особое значение книги Петровича состояло в том, что ее выход оказался самым весомым аргументом для того, чтобы исследование С. А. Никитина, полемизирующего с Петровичем, наконец увидело свет в СССР.

В 1960;е годы в США вышло несколько монографий, в которых затрагивалась проблематика славянских комитетов. Весьма примечательными были исследования Стивена Лукашевича 46. В 1965 году С. Лукашевич выпустил монографию о председателе Московского славянского комитета И. С. Аксакове. К сожалению, на содержание этой книги повлияла политическая конъюнктура. Стивен Лукашевич крайне негативно оценивал проекты решения И. С. Аксаковым «славянского вопроса». Американский ученый сравнивал И. Аксакова с Максимилианом Робеспьером, говоря, что он «принадлежал к той крайней категории людей, которые стремятся очистить и придать новую форму миру в соответствии с их образчиками».

Лукашевич даже утверждал, что Аксаков «ради спасения славян, в особенности русских, учил людей ненависти». Однако доказать подобное, утверждение практически невозможно, т.к. славянофильское учение никак не могло быть «учением о ненависти». Можно предположить, что во многом на позицию американского слависта повлияла идеология противопоставления США и СССР, которая была распространена в течение долгого времени в США и проецировалась на проблематику «славянского вопроса». Во всяком случае, С. Лукашевича нельзя считать здесь объективным, и поэтому поставленную им задачу всестороннего раскрытия историософских и социальных взглядов И. С. Аксакова нельзя считать решенной 47.

Важное место в американской историографии Балканского кризиса занимают труды Дэвида Мак-Кензи. Ученик крупного слависта и одного из основоположников американской советологии Филиппа Мосли (Philip Mosely), Д. Мак-Кензи в 1967 году опубликовал в издательстве Корнелльского университета свою монографию «Сербы и русский панславизм в 1875—1878 гг.», в основу которой была положена диссертация, подготовленная под руководством Мосли. Мак-Кензи следующим образом оценивал деятельность славянских комитетов: «Хотя Александр II не был панславистом, а его ведущие министры выступали против вмешательства в балканские дела (это мнение в несколько видоизмененной форме повторено в 2004 г. В. А. Мамоновым. — А.П.), однако давление, оказывавшееся на него со стороны хорошо организованных националистическо-панславистских славянских комитетов (поддержанных частью прессы и русофильски настроенной образованной публикой) — это давление создало атмосферу, в которой правительство не могло легко воздерживаться от вмешательства в балканские дела без серьез.

ДО ного ущерба для его чести и престижа дома и за рубежом" .

Дж. Луциани в 1968 году подобным же образом представлял себе раннюю историю славянских комитетов: «Правительство [России] не решилось открыто выступить против этих новых [славянофильских] тенденций, которые становились все более популярными и получили сторонников среди членов императорской семьи и чиновников. Последовало создание. нескольких славянских благотворительных комитетов, целью которых была помощь православным славянам на Балканах в строительстве церквей и школ, а также распределение стипендий для молодых славян, которые приезжали в Москву учиться.

Несколько известных славянофилов — Самарин, Хомяков — стали учредителями комитета, создание которого было утверждено в январе 1858 года. Царь позволил наследнику престола принять над Комитетом покровительство. С деятельностью славянских комитетов были связаны некоторые тенденции, которые проявились во время Съезда 1867 года, в речах князя Черкасского, Погодина, поэта Тютчева и других" 49.

При формировании своей позиции Луциани воспользовался книгой Петровича.

Общая оценка деятельности комитетов на Западе с тех пор не изменилась. Зденко Златар в 2006 году называл Московский славянский комитет «главным центром панславизма"50.

Впрочем, некоторое влияние книга С. А. Никитина, полемизирующего с Петровичем, на зарубежную историографию все же оказала. Немецкий историк Ф. Гейер в книге «Die Orientalische Frage im kirchlichen Lebenskreis» (1991 г.) обильно цитирует труд Никитина51.

Отголоски никитинского труда присутствуют и в монографии британского исследователя Марка Алмонда, считавшего, что славянские комитеты имели в 1860-е годы весьма скромное влияние на российскую общественную.

52 жизнь. Не мог обойти вниманием тему славянских комитетов один из известнейших «советологов» Джеффри Хоскинг. В экспрессивной манере он описывает участие славянских комитетов в помощи сербам в 1876 году: «Армейские офицеры, светские дамы и купцы объединились под руководством Славянского благотворительного комитета. Собрав достаточно денег, Комитет начал посылать добровольцев в сербскую армию. Достоевский. проповедовал войну против турок как средство достижения „вечного мира“. Генерал Черняев стал символом и героем панславизма» и т. д. Итак, в целом можно сказать, что большинство западных исследователей воспринимает славянские комитеты и общества как панславистские организации. Различия существуют только в степени объективности оценки самого российского панславизма. Одни историки склонны видеть в нем исключительно агрессивные намерения российского правительства, другие (их, к сожалению, меньшинство) расценивают славянофильские и панславистские симпатии как проявление цивилизационного своеобразия. Отрадный пример относительно объективной оценки деятельности славянских комитетов на Западе — статья Петера Холквиста 54, в которой он рассматривает реформаторскую деятельность членов славянских обществ в Болгарии (1877—1878 гг.). Холквист называет Болгарию «лабораторией для реализации гражданских реформ», расценивает деятельность князя Черкасского не как попытку присоединения Болгарии к России, а как пример содействия формированию самостоятельных болгарских институций, что и соответствует исторической реальности.

Наряду со светской историографией нашей темы на Западе существует и клерикальная, то есть находящаяся под влиянием католической церкви. Образцами ее могут служить обширные монографии чешского католического священника и профессора-слависта Франтишека Дворника, а также итальянского профессора-теолога Анджело Тамборры. В труде под названием «Славяне в европейской истории и цивилизации» (создан на основании лекций, прочитанных в Гарварде в 1950;е гг.) Ф. Дворник так пишет о Славянском комитете: «Рост панславистского движения в России нашел выражение в основании Славянского комитета (1857) и работе Славянского съезда в Москве (1867)» 55. При составлении своего труда Ф. Дворник руководствовался в т. ч. упомянутой выше книгой М. Б. Петровича.

Монография Тамборры вышла почти через полвека после лекций Дворника — в 1992 году (переведена на русский и издана еще позже, в 2007 г.). Однако принципиальных различий в оценках у итальянского профессора с чешским ксендзом не существует: «В тесном единстве с синодальной церковью, которая уже многие годы в политических интересах пыталась повлиять на православных Балкан и Ближнего Востока, славянофилы проводили активную политику, целью которой было достижение славянского единства — в первую очередь с помощью Московского славянского благотворительного комитета, созданного в 1858 году. Славянофильское мировоззрение, в основе своей сентиментальное и романтическое, постепенно преобразовывалось в подлинно политическую идеологию панславизма, получившую полную поддержку внешнеполитического ведомства царского правительства (?! — А.П.). На политической сцене этот переход был ознаменован Московским славянским съездом 1867 года.» 56. Любопытно, что в оценке идеологической направленности Кирилло-Мефодиевских торжеств 1867 года верующий католик А. Тамборра выражает полную солидарность с атеистом М. Бакуниным. В целом сугубо необъективный, труд проф. Тамборры имеет единственное достоинство — он содержит исследования таких тем, относительно которых в России новых работ почти не существует. Например, такова тема Мефоди-евского юбилея 1885 года и возникшего по поводу этих торжеств конфликта в славянском мире. В остальном, несмотря на упоминание книги С. А. Никитина, книга Тамборры представляет собой типичный образчик той «антипанславистской» литературы, против которой Никитин боролся до конца своих дней. В целом зарубежная западная (светская и клерикальная) историография производит печальное впечатление. Постоянные указания на «политический панславизм» и «панславистскую пропаганду» помешали западным историкам увидеть в деятельности славянских комитетов гуманитарную составляющую, заставили их проигнорировать значение комитетов в становлении гражданского общества. Именно поэтому мы до сих пор не дождались и, вероятно, не скоро еще дождемся появления на Западе полноценного объективного труда, охватывающего все стороны деятельности славянских комитетов и обществ.

Славянская историография В течение весьма длительного времени (1880—1980;е гг.) значительная (если не большая) часть балканских исследователей нашей темы придерживалась принципа соответствия действий славянских комитетов и обществ национальным интересам балканских народов. После 1989 года в ряде стран Центральной и Юго-Восточной Европы (особенно в Болгарии) предпринимались попытки «критической переоценки» роли славянских комитетов в рамках «развенчания русофильства» как части «идеологического наследия» Варшавского блока. Однако подобные явления, по мнению компетентных болгарских историков, представляют собой попытки вмешательства политической конъюнктуры в науку и порождают «труды» сомнительной научной.

57 ценности. Общая картина процесса превосходно описана Панко Анчевым .

К ранним работам по истории славянских обществ относятся статьи болгарских историков М. Москова 58 и С. С. Бобчева 59. Позднее, в 1960— 1970;е гг. появляются классические труды югославского историка Милорада Экмечича. В 1958 году в Загребе Экмечич защитил докторскую диссертацию на тему «Восстания в Боснии 1875—78 годов». Эта диссертация была трижды переиздана и переведена на немецкий язык для учебников истории Юго-Восточной Европы. В 1960—1970;е годы над проблематикой истории славянских комитетов 1850—1870-х гг. работал хорватский историк Иван Очак. На Западе в 1980;е гг. фундаментальную монографию «Панславизм и чехи» выпустил историк, выходец из Чехословакии Павол (Пол) Вышни.

Среди современных работ можно упомянуть ценную монографию Лю-бивое Церовича «Сербы Румынии», вышедшую в Тимишоаре в 2005 году на румынском языке, а еще раньше, в 1997 году — в Нови Саде на сербском. Она представляет собой социально-историческое исследование, охватывающее временной промежуток в 800 лет и направленное на изучение всего спектра сербо-молдаво-валашских (сербо-румынских) контактов, причем не только в Молдове, Мунтении и Олтении, но и в Трансильвании и Банате. Важнейшее значение для подготовленной нами диссертации имеют те главы этой монографии, которые посвящены совместной жизни сербов и румын в Австро-Венгрии в 1867—1918 годах. В частности, Л. Церович подробно освещает тему политического, литературного и благотворительного сотрудничества сербов и румын как представителей единоверных общин в иноэтниче-ском и иноконфессиональном окружении. Он затрагивает подробности совместной работы представителей славянских народов в венгерском сейме, выясняя роль в этой работе корреспондентов славянских комитетов и обществ: серба М. Полит-Десанчича, словака П. Мудрона и других. Важное методологическое значение имеет указание Церовича на перерастание сербских благотворительных учреждений в Банате и Трансильвании в политические в 1917—1918 годах. Это указание помогает определить характер благотворительной деятельности в славянских странах в годы Первой мировой войны. Нарисованная автором печальная картина страданий славянских беженцев, а также депортированных из Боснии сербов в концлагере Арад (1914—1915 годы) помогает представить поле деятельности славянских обществ в сербской среде в этот период. Таким образом, исследователи получают возможность оценить необходимость запланированной СБО на 1917 год (но так и не состоявшейся) кампании помощи жертвам австро-венгерского произвола в сербо-болгаро-румынской контактной зоне. Много внимания уделяет Церо-вич истории сербских добровольческих формирований в Русской императорской армии, с которыми до февраля 1917 года СБО поддерживало постоянные плодотворные контакты. Таким образом, можно сказать, что монография Церовича является серьезным подспорьем для исследователей-славистов и историков благотворительности. Остается лишь сожалеть, что она до сих пор не переведена на русский язык.

В современной Сербии рассматриваемой проблематикой занимаются Мария Црнич-Пейович и Латинка Перович.

Важнейшее значение для всей историографии славянских комитетов и обществ имеет статья профессора Славенко Терзича, опубликованная на английском языке в журнале «Историйки Часопис». В этой статье доктор Тер-зич предпринимает попытку сравнения западнославянских и русских теорий славянского объединения, дает сжатые, но очень емкие характеристски деятелям славянских комитетов и обществ (H.A. Попову, А. Ф. Гильфердингу, В.И. Ламанскому). Вот как оценивает Терзич факт возникновения Славянского комитета: «После того как завершилась Крымская война, славянофилы переключили свое основное внимание на отношения между Россией и другими славянскими странами, прежде всего православными. Эта идея материализовалась в создании Славянского комитета. Московский славянский комитет был основан в 1858 году Иваном Сергеевичем Аксаковым и Алексеем Степановичем Хомяковым. Комитет начал оказывать помощь болгарам, приезжавшим в Россию. Славянофилы на самом деле пытались представить Православную Россию как новый, автономный исторический фактор, который, по их мнению, Европа не признает в качестве такового. Согласно учению славянофилов, главная задача России состояла в том, чтобы утвердиться в качестве автономной духовной вселенной.» 60 Подобные трактовки получают все большее распространение и в российской историографии (A.A. Ши-ринянц, A.JI. Шемякин — последний, например, утверждает, что русофильство Н. Пашича «носило цивилизационный характер» 61).

Славенко Терзич является не только крупным специалистом по нашей теме, но и исследователем, адекватно воспринимающим и передающим международному славистическому сообществу российскую историографическую традицию.

На наш взгляд, такой подход может быть весьма плодотворным.

Одним из ведущих болгарских исследователей нашей темы является профессор Андрей Димов Андреев 62.

Историография славянских комитетов и обществ была бы неполной без л упоминания работ польского историка Анджея Валицкого. Он пережил довольно сложную идейную эволюцию, которая отражена прежде всего в его славяноведческих трудах.

В 1980;е годы Анджей Валицкий полагал, что в России и славянских странах как регионах так называемого «догоняющего развития» имело место подражание западноевропейским идейным течениям (либерализму и консерватизму), не предусматривавшее адекватного восприятия этих течений. Валицкий категорично утверждал, что «истинного» либерализма в России быть не могло. В связи с этим он критиковал утверждения ряда советских исследователей о том, что славянофилы принадлежали к «либеральному» идейному лагерю. В 1990;е годы мировоззрение Валицкого стало меняться. Теперь он признает некоторую идейную «автономность» славянского миравпрочем, славянофилов он все же считает более близкими к консерваторам.

Украинская традиция исследований истории славянских комитетов начала складываться еще во времена СССР б4. В нынешней Украине ценные, хотя и несколько тенденциозные работы по нашей теме созданы Ириной Ма-цевко 65 и Остапом Середой б6. В Белоруссии одним из главных специалистов по теме славянских комитетов и обществ является профессор В. Н. Черепица 67, автор трудов о жизни влиятельного участника славянских обществ М. О. Кояловича. При этом очевиден контраст между современной украинской и белорусской историографией — последняя гораздо меньше зависит от «про-европейской» политической конъюнктуры.

Так или иначе, нам не известны попытки создания всеобъемлющего труда по истории славянских комитетов и обществ в зарубежных славянских странах, хотя при наличии огромной архивной базы и исследовательских кадров (С. Терзич, В.Н. Черепица) это, на наш взгляд, было бы возможно.

8. Источники исследования. Источники делятся на 5 групп — архивные фонды, опубликованные сборники документов, переписк, а деятелей славянских комитетов и обществ, периодические издания и официальные документы различных ведомств. В период работы объектами наших посещений были Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), Российский государственный исторический архив в г. Санкт-Петербурге (РГИА), Российский государственный архив древних актов (РГАДА), Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), Центральный исторический архив г. Москвы (ЦИАМ), Центральный государственный исторический архив г. Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб). В ГА РФ и ЦГИА СПб были обнаружены фонды соответственно Московского славянского комитета (Ф. 1750) и Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества (Ф. 400), в ЦИАМ — фонд Московского славянского благотворительного общества (Ф. 1901), а также фонд Бахметевых (Ф. 1845). В АВПРИ (Ф. 495, «Славянский стол») удалось ознакомиться с подборкой документов по ранней истории славянских комитетов. В РГАДА просмотрен и частично законспектирован фонд Самариных (Ф. 1277) — участников славянских комитетов и обществ. В.

РГИА просмотрено и законспектировано несколько документов из фонда Святейшего Синода.

Существуют две группы архивных фондов, в которых содержатся документы, необходимые для изучения истории Московского славянского комитета. К первой группе относятся два архивных фонда, в которых собраны документы по принципу принадлежности к организации: это фонд 1750 в ГА РФ и фонд 1901 в ЦИАМ. Ко второй группе относятся несколько личных коллекций, размещенных в ГАРФ, ЦИАМ и РГАДА.

Нам удалось ознакомиться с документами из обеих групп фондов.

К сожалению, коллекции документов, связанных между собой логически (например, переписка) в результате группировки и перераспределения по архивам в советское время оказались разрозненными. Ярким примером этого является переписка, некогда входившая в личный архив первого председателя Московского славянского комитета Алексея Николаевича Бахметева. Отдельные письма, имеющие отношение к работе Бахметева на посту председателя Комитета, рассредоточены в фондах ЦИАМ, ГАРФ, РГАДА и АВПРИ.

Мы смогли найти несколько писем к Бахметеву одного из наиболее активных деятелей первоначального периода Комитета А. В. Рачинского. Эти письма, зачастую снабженные пометками самого Бахметева, проливают свет не только на мировоззрение славянофильского кружка, но и на механизм принятия решений в Славянском комитете.

Кроме этого, нами просмотрены и законспектированы некоторые документы из фондов Самариных, императрицы Марии Александровны, митрополита московского Филарета. Также мы анализировали документы фонда Н. П. Игнатьева в ГАРФ.

Безусловно, наибольшее количество полезных для нашей работы документов нам удалось извлечь из фондов 1750 ГАРФ и 1901 ЦИАМ. В этих фондах содержится деловая переписка руководства Комитета, годовые отчеты, квитанции, проекты мероприятий и отзывы об их проведении и т. д. Некоторая часть фонда 1750 уже опубликована, однако большинство все еще остается недоступным широкому кругу читателей. Из этих документов можно узнать о том, какие организации и частные лица поддерживали Славянский комитет, а какие относились враждебно или равнодушно, также в архиве содержится перечень славянских организаций, которым оказывалась помощь. Некоторые документы, на наш взгляд, являются уникальными: это, например, письмо протоиерея М. Ф. Раевского Московской городской думе по поводу колоколов для православного прихода в Праге, а также прошение Матицы Серболужицкой, скрепленное печатью с кириллическим текстом, в то время как азбукой лужицкого языка является латиница.

В фонде Самариных в РГАДА удалось обнаружить еще один уникальный документ — воззвание организационного комитета по сооружению Русского дома в Ужгороде, подписанное видными деятелями русинской общины Закарпатья Василием Кимаком и Титом Геревичем. В фонде императрицы Марии Александровны выявлена переписка между императрицей и фрейлиной А. Д. Блудовой, в которой упоминается об участии императрицы в делах Комитета. В фонде митрополита Филарета обнаружено его письмо 1847 года, из которого следует, что митрополит был знаком с практикой пересылки благотворительной помощи на Балканы — следовательно, в 1858 году он уже мог давать квалифицированные советы основателям Славянского комитета.

В Санкт-Петербурге нами также выявлены документы Московского и Санкт-Петербургского славянских комитетов и обществ. В ЦГИА есть фонд 400, в котором собрано большинство документов по истории Славянского комитета Общества в северной столице. Однако документы этой же тематики содержатся и в РГИА. В ЦГИА СПБ мы ознакомились с деловой перепиской Санкт-Петербургского славянского общества, черновиками докладов членов организации, годовыми отчетами, списками членов, стенограммами заседаний Совета. Уникальным документом, до сих пор не привлекавшим внимание ученых, на наш взгляд, является синодик Славянского общества, то есть список умерших к 1916 году членов организации, содержащий рукописные правки печатного текста. Синодик дает представление о социальном составе членов организации с 1868 по 1915 гг.

В РГИА документы по истории славянских комитетов и обществ содержатся в нескольких архивных фондах. Наибольшее их количество сосредоточено в двух коллекциях — в фонде «Милосердие и благотворительность» и в фонде «Архив Святейшего Синода». В первом фонде содержатся стенограммы заседаний Санкт-Петербургского славянского комитета, переписка членов организации, пригласительные билеты, программы литературно-музыкальных вечеров, устраивавшихся для сбора средств на нужды славян. В фонде «Архив Святейшего Синода» нами выявлен ряд документов, связанных с деятельностью славянских комитетов и обществ и до сих пор не привлекавших внимания историков. Это письма А. Ф. Гильфердинга и С. А. Игуманова о положении косовских сербов в 1865 году, а также значительный фрагмент переписки, касающейся положения Сербского подворья в Москве и в целом сербской церкви в 1915—1917 гг.

Кроме столичных архивов, нами был обследован архив Воронежской области, где удалось найти ряд документов, имеющих косвенное отношение к тематике славянских комитетов. Это по преимуществу переписка между руководством Воронежской губернии и РОКК о привлечении помощи славянам и русским воинам (1876—1879).

Благодаря работе в семи российских архивах нам удалось уточнить целый ряд обстоятельств из жизни славянских комитетов и обществ. На наш взгляд, до сегодняшнего момента историки практически не уделяли внимания связям славянских комитетов и обществ с российскими и зарубежными общественными организациями. Между тем, наши архивные находки позволяют говорить о постоянных связях славянских комитетов и обществ по меньшей мере с двадцатью организациями, включая Русское географическое общество, Общество любителей древней письменности, Славянские Матицы, Болгарское славянское благотворительное общество и т. д. Можно утверждать, что на сегодняшний день состояние архивных фондов позволяет получить адекватное представление о славянских благотворительных комитетах и обществах в Москве и Санкт-Петербурге.

Единственный существенный недостаток — разрозненность архивных документов. Пробелов в коллекциях немного, но они весомы. Так, например, и из документов ЦГИА СПб, и из переписки между А. И. Соболевским и И. С. Пальмовым известно, что весной 1918 года должно было состояться торжественное собрание Петроградского славянского общества. Однако нам не удалось найти ни одного свидетельства того, что это собрание действительно было проведено. Славянский комитет с 1860-х годов публиковал свои отчеты как в виде статей в «Журнале Министерства народного просвещения», так и отдельными оттисками. Они сохранились в достаточном количестве в российских библиотеках и архивах. Доступ к ним был нами получен благодаря электронной библиотечной системе Knigafund.ru. По мере накопления материалов издавались сборники, в которых помещались протоколы заседаний славянских комитетов и обществ.

В советское время документы славянских комитетов и обществ публиковались в сборниках по истории славяноведения и «славянского вопроса», а также в ходе реализации совместных проектов советских и зарубежных славистов. Необходимо отдать должное многолетнему научному подвигу коллектива советских (российских) славистов во главе с В. Матулой и И.В. Чур-киной — созданию свода эпистолярного наследия протоиерея М. Ф. Раевского, выдающегося деятеля славянских комитетов и обществ. «Из множества научных проблем, решением которых В. Матула занимался, нужно также отметить проблематику эмиграции словацких интеллектуалов в Россию в 60— 70-х годах XIX века и вопрос места и значения М. Ф. Раевского в словацко-русских и более широких славянско-русских отношениях. Продолжительные исследования в российских архивах (Москва, Петербург), архивах Украины (Киев), Югославии (Загреб, Белград) и Венгрии (Будапешт) помогли составить импозантное собрание писем М. Ф. Раевского (более 7500 писем) от более чем 1750 корреспондентов, вышедшее в свет в 1975 году в Москве в со.

— о трудничестве с историком-славистом И.В. Чуркиной". Позднее, в 2006 году, «чешская» часть наследия о. Михаила (Раевского) была обработана и издана Вратиславом Доубеком 69. В начале XXI столетия вышло несколько капитальных сборников документов, в которых содержится важная информация об истории славянских комитетов и обществ. Это собрание документов журна.

10 ла «Русская беседа», а также два тематических сборника по русско.

7 I славянским связям: один посвящен контактам с Сербией, другой — со Сло.

72 венией. В 2009 году вышло второе издание сборника «Славянофильство: pro et contra», в котором содержатся ценные высказывния различных историче.

73 ских деятелей (К.П. Победоносцев, П.Б. Струве) о славянских комитетах .

К числу ценных для раскрытия нашей темы изданий относятся также труды И.С. Аксакова74, Ю. Ф Самарина, митрополита Арсения (Стадницкого)75.

Нами проанализированы комплекты периодических изданий славянских обществ: «Известия Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества» и «Славянские известия» (1883—1916 гг., с перерывами), а также отдельные (по необходимости) выпуски периодических изданий: «Мирный труд», «Русская беседа», «Исторический вестник», «Вестник Европы», «Отечественные записки», «Русское богатство», «Журнал Министерства народного просвещения», «Епархиальные ведомости» ряда епархий Русской Православной Церкви. Нам удалось также (впервые в истории изучения данной темы) систематически использовать иностранные периодические издания. В период «неославизма» (1898—1913 гг.) иностранная славянская печать проявляла повышенный интерес к славянским обществам. Об этом свидетельствуют статьи и заметки, опубликованные в сербской газете «Политика» и словенской газете «Slovenski narod» в 1911—1913 гг.

К источникам относятся также «Всеподданнейшие отчеты» обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода, сборники законодательства, касающегося славян, прибывавших в Россию.

9. Научная новизна исследования заключается в том, что в нем впервые прослежен путь славянских комитетов и обществ от первых лет существования до ликвидации (1858—1921 гг.). Кроме того, в диссертации отражены ранее не исследовавшиеся или малоисследованные темы, такие как влияние деятельности славянских комитетов на развитие музыкальной культуры, взаимодействие неославистских организаций в годы Первой мировой войны, деятельность Петроградского славянского общества в 1918—1920 гг.

10. Апробация результатов исследования. Основные положения диссертационного исследования были предложены автором на рассмотрение научной общественности в ходе нескольких региональных и международных научных и научно-практическх конференций. В частности, автор принимал участие в работе круглого стола «Христианская культура и славянский мир» в рамках XVII Международных образовательных Рождественских чтений (Направление «Церковь и культура») 19 февраля 2009 года, одноименного круглого стола в рамках XVIII Международных образовательных Рождественских чтений 27 января 2010 года, а также в работе IV Международной научной конференции по проблемам женской истории РАИЖИ и ИЭА РАН (20—23 октября 2011 года, Ярославль).

В Лискинском филиале Воронежского государственного университета автор регулярно принимал участие в конференциях молодых преподавателей и студентов (2010, 2011,2012 гг.), выступая с докладами по теме диссертации.

11. Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, пяти глав и заключения.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Среди факторов, определивших рождение Славянского комитета, а также его полувековую деятельность, можно выделить две группы — внешние и внутренние. К первым относятся: внешнеполитическая ситуация, сформированная итогами Крымской войны, пробуждение общественной инициативы в первые годы царствования Александра Второго, стремление к более систематической благотворительной помощи на Востоке.

Ко второй группе факторов следует отнести прежде всего рост национального самосознания славянских народов — как внутри границ России, так и за ее пределами. «Славянофилы, знакомясь с настроениями и чаяниями зарубежных славян, непосредственно убеждались, что в них живет надежда на освобождение от турецкого и австрийского гнета при помощи России» К 1858 году и зарубежные славяне, и русские славянофилы достигли такого уровня самопознания, при котором систематическое взаимное общение стало представляться необходимым.

В истории Европы моменты начала гармонического диалога между родственными народностями случались и ранее: народы кельтской группы стали общаться на основании рационального самопознания с 1730—1750 гг. («кельтское возрождение»), в начале XIX века возник общегерманский «Союз Добродетели» (Tugenbund).

Кроме интеллектуального фактора, к внутренним относился и фактор социальной самообороны против европеизации и модернизации. В этом смысле многие сербские, чешские и болгарские общественные деятели (Никола Пашич, Иосиф Голечек, Светозар Гурбан-Ваянский, Стефан Бобчев и т. д.) с достоинством носили звание славянофилов, даже если согласие с этим наименованием грозило им неприятностями на родине.

Наконец, не следует забывать о таком глубинном факторе, как Кирилло-Мефодиевское наследие, которому Славянское общество самоотверженно служило на протяжении полувека.

История Славянского общества — это история взаимодействия внутренних и внешних факторов в контексте работы конкретных деятелей славянского движения.

Следует учесть, что цели и задачи организации менялись со временем. Эти изменения варьировались в пределах славянофильской идеологии, а также в зависимости от потребностей славянских стран и возможностей официальной России в смысле поддержки славянофильских устремлений.

С 1858-го по 1877 год Славянский комитет должен был содействовать строительству церквей и школ, а также получению образования славянскими студентами. С 1877-го по 1900 год Санкт-Петербургское славянское общество, кроме прежних задач, должно было обратить внимание на выполнение обязанностей посредника между славянскими культурами, включая и русскую. Благотворительные задачи по объективным причинам отошли на второй план в связи с обретением независимости многими славянскими народами. К сожалению, либерально-западническая часть российской интеллигенции игнорировала посреднические усилия СБО, т.к. не считала самобытную славянскую культуру ценной для «общечеловеческого просвещения». Лишь в конце XIX столетия, после выхода славистических трудов Леруа-Болье и подъема «славянофильских» настроений во Франции (в связи с франко-российским союзом), русские западники «рассмотрели» наконец славянскую культуру. С 1908 года (с опозданием на полвека!) российская либеральная общественность начала создавать организации, несколько напоминавшие СБО по своим целям.

С 1900;го по 1914 год Славянское общество должно было усилить распространение идей славянофильства, включая неославянофильство, в российском социуме. Наконец, с 1914;го по 1917 год СБО участвовало в разработке внешнеполитической линии Российской империи по отношению к Центральной и Юго-Восточной Европе. В 1917 году А. И. Соболевский попытался вернуть СБО к прежним целям благотворительности и книжного обмена, но в 1921 году власти закрыли организацию.

Для выполнения всех упомянутых задач были необходимы научные сведения о славянстве, поэтому на базе СБО сформировалась славистическая творческая среда, ставшая плодотворной для В. И. Ламанского, И.С. Пальмо-ва, М. О. Кояловича и десятков других ученых-славистов.

Разумеется, деятели СБО корректировали цели и задачи организации в зависимости от реальных потребностей славянских народов. К числу таких потребностей относилось, в частности, распространение русского языка в качестве языка межславянского общения — вместо немецкого. Последний выполнял эту функцию только потому, что в многонациональной империи Габсбургов в силу случайных исторических обстоятельств правящая элита в XIX веке была, в основном, немецкоязычной (хотя ранее на роль такой элиты не без успеха претендовало сначала чешское, а потом венгерское дворянство). Немецкий в качестве языка межславянского общения, на наш взгляд, представлял собой угрозу для существования ряда славянских языков. Так, немецкая языковая стихия в 1798 году поглотила вендский (полабский) язык, несмотря на попытки ряда энтузиастов (X. Хеннига, Я. П. Шульце и др.) спасти его. Кстати, немецкий академик Август Лескин, заложивший основы научного изучения вымершего вендского языка и понявший скорбный посмертный урок вендов, настоятельно рекомендовал западным славянам вводить у себя изучение русского языка с целью сохранения славянских наречий.

Вместе с тем Славянское общество не могло игнорировать тот факт, что и в России, и в зарубежных славянских странах кроме славянофильских и панславистских течений существовали разнообразные конкурирующие группировки — либералы, социалисты, католические клерикалы.

Славянофилы вели со всеми этими направлениями полемику, время от времени заключая тактические коалиции (например, среди партнеров СБО были и вождь хорватских национальных либералов Штроссмайер, и глава чешских национальных социалистов Клофач, и Матица Моравская, находившаяся под влиянием клерикалов).

В России СБО, опираясь преимущественно на правые круги, вело диалог и с либералами, и с национал-демократами, включая и весьма левого В. М. Бехтерева.

Все это позволяло организации держаться на плаву даже в наиболее трудные моменты ее истории.

Но это многообразие не означало оппортунизма, оно было отражением исторического оптимизма. Революцию славянофилы воспринимали как «помрачение», которое может и должно пройти. Лев Тихомиров писал в статье, изданной по поводу Славянского съезда 1910 года: «Мы — не простые ученики „Европы“, а носители новой культурной жизни, уже достигшей было у нас таких успехов и лишь временно поколебленной захватом нашей страны отступниками от национального дела и малодушием его защитников» (подразумевалась революция 1905—1907 гг.). Неославянофилы осознавали и хорошо использовали собственный «миссионерский» потенциал для обращения в свою идеологию бывших революционеров — упомянутого уже Тихомирова, Василия Кельсиева, Сватоплука Коничека.

К 1917 году Петроградское славянское общество подошло как вполне жизнеспособная организация, ее конец был поистине «насильственным».

Каковы же были итоги деятельности Славянского комитета и Санкт-Петербургского славянского общества?

За 18 лет своей работы Московский славянский комитет и его филиалы смогли до некоторой степени усилить интерес российского общества к славянскому вопросу. На степень усиления этого интереса существуют различные точки зрения, но в самом факте такой метаморфозы российского общественного мнения никто не сомневается.

Славянский комитет усилил интерес зарубежных славян к России, что привело к возникновению новой волны славянского иммиграционного движения в нашу страну.

С 1862-го и особенно с 1867 года в России и в зарубежном славянстве стал закрепляться навык совместного празднования памяти святых Кирилла и Мефодия. С 1867 года усилился обмен научной информацией между славянскими странами, а в 1869 году Н. Я. Данилевский подвел под этот процесс теоретическую базу. С 1869 года возникают очаги русского образования за границей.

С 1873 года по образцу российских православных братств начинают возникать братства среди южных славян.

Вместе с тем были и неудачи. Так, не удалось наладить проведение регулярных славянских съездов и создать Всеславянскую Матица (проекты ее организации возникали вплоть до 1899 года, но так и не были реализованы, а первый в истории съезд Матиц состоялся лишь в 2007 году).

И все же успехи были масштабнее, чем неудачи.

Санкт-Петербургское славянское общество в 1877—1900 гг. содействовало распространению православия (как «Кирилло-Мефодиевской религии») среди чехов и словенцев. Число православных чехов к 1900 году достигало нескольких тысяч, словенцев же было всего несколько десятков. Это сравнительно небольшое число объяснялось как мерами полицейского преследования со стороны австрийских властей, так и равнодушием Святейшего Синода. В православие переходили и некоторые словаки. Определенные надежды на обращение в православие части поляков внушал диалог A.A. Киреева с мариавитами (сошедший на нет после кончины генерала).

Более значительных успехов удалось достичь в сфере распространения русского языка за границей. Добровольные общества изучения русского языка образовывались в 1870—1900 годах в десятках городов на пространстве от Дуная до Альп. К сожалению, в самой России интерес к славянству не был стабилен и то поднимался (1877—1878 годы, 1885-й, 1888 год), то угасал. К концу столетия сформировалось идейное течение неославянофильства, главным програмным документом которого была книга «Россия и Европа» Н. Я Данилевского.

Относительно будто бы радикального различия между «либеральными» славянофилами и «реакционером» Н. Я. Данилевским, в спорах о котором было сломано столько копий, достаточно напомнить такие слова И. С. Аксакова об авторе «России и Европы»: «.он совершенно самобытным путем пришел к тождественному учению с Хомяковым, К. С. Аксаковым и вообще с так называемым славянофильством» «2. Однако было бы ошибкой ограничивать идейное наследие неославянофилов только творчеством Данилевского. Составляющими этого наследия были книги «Общеславянский язык» A.C. Будиловича, «История русского самосознания» М. О. Кояловича, «Восточный вопрос» Ф. И. Успенского и т. д. В области науки СБО достигло принципиального успеха, издав во второй половине XIX — начале XX в. ряд словарей, не потерявших своей актуальности и сегодня.

В 1899 году произошло принципиально важное событие в социальной жизни славян: в Софии было открыто Болгарское славянское благотворительное общество. В 1900;е годы роль Славянского общества в Белграде выполнял Русско-Сербский клуб, аналогичные задачи в Галиции решало общество Михаила Качковского и т. д. Наряду с мужскими организациями были и женские — здесь стоит упомянуть Александру Стрекалову, Екатерину Мило-вук, Елишку Красногорскую и др.

В 1901—1917 гг. Славянское общество участвовало в активизации российской политики на Балканах и в неославистском движении, возглавив его консервативное крыло. В 1914—1917 гг. Общество прямо воздействовало на государственную политику, участвуя в составлении планов послевоенного переустройства Европы. Социальное служение Общества выразилось в направлении санитарных отрядов на Балканы и в систематической помощи беженцам в Кирилло-Мефодиевском ключе.

Каково значение деятельности СБО для русского самосознания?

Старшие славянофилы отвечали на этот вопрос довольно просто: в жизни части зарубежного славянства (у черногорцев, болгаров) присутствуют черты быта и мировоззрения, которые были стерты у русских петровскими преобразованиями. Славяне, таким образом, считались учителями России.

К.Н. Леонтьев, как известно, критиковал подобные взгляды. Однако Л. А. Тихомиров не без основания полагал, что Леонтьев, даже занимая скептическую позицию, оставался в поле славянофильского дискурса: «Генерал Киреев говорит, что нельзя считать славянофилом человека, не признававшего права народности и славянства. Едва ли, однако, в отношении «народности» Леонтьев отличается так сильно не только от славянофилов, но даже и от самого генерала Киреева. У них уже была полемика по поводу «национальной политики как орудия всемирной революции». Г-н [И.] Фудель, подводивший итоги этой полемики, совершенно верно тогда заметил, что спор основан более всего на неточной терминологии. Справедливость этого замечания подтверждается тем, что, как я слыхал, Леонтьев, прочитав возражения генерала Киреева, нашел, что, в сущности, они оба очень близки во взглядах. Точно так же славянофилы всегда говорили о народности в смысле национальности. Но в смысле культурно-национальном Леонтьев сам горячий защитник народности. Вообще, он интересовался только вопросом культуры, а не этнографии. Это, может быть, отличает его от иных славянофилов, но в отношении к целому славянофильству может быть рассматриваемо только как дальнейшее развитие его мысли. Сла.

•у вянофильство явилось как сознание чего-то русского" .

Н.Я. Данилевский рассмотрел проблему взаимодействия русской народности и зарубежных славян не в романтическом — ретроспективном (как старшие славянофилы), а в перспективном ключе, обобщив опыт модернизации славянства в 1850—1860-е гг. и обновив (или, если угодно, оживив) надежду славянофилов на конечное торжество славянской идеи в изменяющемся мире. Это утверждение, на наш взгляд, может быть продолжением давнего тезиса Е. А. Дудзинской: «В отношении к зарубежным славянам эволюция славянофилов прошла от романтического интереса к их прошлому до проникновения в современные политические проблемы» 4. Некоторая ограниченность теории Данилевского была компенсирована «универсализмом» A.A. Киреева. Парадигма Данилевского — Киреева была идеологической доктриной СБО вплоть до 1917 г.

Воздействие славянофильской идеологии на российское общество, на наш взгляд, было двояким. С одной стороны, с 1858 года интерес самых широких кругов российского общества к славянству неуклонно возрастал. «Сла-вянофильствование начинает входить в моду, — писал И. Аксаков М. Ф. Раевскому в феврале 1861 г. — Вопрос из области отвлеченной выдвинулся на сцену действительности» 5. Через церковную проповедь славянофильские идеи проникали в сознание простого народа (священников-славянофилов было много, в т. ч. и в провинции). В Полтавской губернии И. Л. Ольшевский во время противосектантского собеседования с крестьянами в конце XIX века довольно точно излагал славянофильскую доктрину: «Всем видно и известно, что те из славянских народов, которые неизменно верны остались Православию, каковы русские, черногорцы, сербы, болгары, Господь благословил государственной самостоятельностью и всяким благополучием. Наоборот, остальные славяне (чехи, поляки, хорваты) потеряли Православие, но вместе с тем потеряли и государственную самостоятельность, должны были подчиниться и теперь подчиняются влиянию и власти чужих народов, именно немцев, для которых чуждо и даже неприятно благополучие славян. Когда-то жили славяне на берегах Балтийского и Немецкого морей, но и их теперь уже нет: вместе с потерею Православия они потеряли и самое существование свое. Таким образом, в судьбах славянских народов Господь ясно показал, что только при верности Православию славянам обеспечено государственное благополучие и что с потерею Православия славянам угрожает наказание Божие в виде потери государственной самостоятельности.» 6.

В годовщину 25-летия Санкт-Петербургского славянского комитета (1868—1893 гг.) генерал Киреев констатировал: «Славянофильство хотя и не прогрессирует, но и не разлагается, как утверждают его „противники“. Оно живет и крепнет, находя себе многочисленных союзников в России и за границей. „Мессианическое значение России относительно Запада не подлежит сомнению, это не химера, не утопия“: одно славянофильство может избавить Европу от парламентаризма, анархизма, безверия и динамита» 1.

С другой стороны, славянофильские идеи с трудом пробивали себе дорогу в идейном мире русской интеллигенции. Хорошо знавший интеллигентские нравы B.B. Розанов даже в военном 1916 году скептически отзывался о попытках неославянофилов привлечь к себе внимание «образованного сословия». Ему вторил В. Ф. Эрн: «Умонастроение образованных русских людей в массе теперь, как и встарь, равнодушно или враждебно славянофильским идеям», многозначительно прибавляя: «Я хочу сказать, что каково бы ни было массовое сознание образованных русских людей, мы фактически вступаем в славянофильский эон нашей историион же самым тесным образом связан с судьбами всего мира».

Славянофильский (затем — неославянофильский) лагерь внутри образованного сословия рос и обновлялся вплоть до революции, но никогда не охватывал собою все это сословие или даже большую его часть.

Что можно сказать в этом смысле о политической элите? Славянофилы имели в ней сильных, опасных идейных врагов — П. А. Валуева, А.Е. Тимаше-ва, и одного сильного безыдейного — С. Ю. Витте. После отставки Витте серьезных врагов у них не было, были тактические противники (А.П. Извольский в период Боснийского кризиса, С. Д. Сазонов в период Скутарийского кризиса). Зато какие имелись покровители! A.M. Горчаковминистры Д. А. Толстой, М. Н. Островский и Т. И. Филиппов (государственный контролер) — К. П. Победоносцеввеликая княгиня Елисавета Феодоровнабрат премьер-министра A.A. СтолыпинВ.К. Саблермитрополит Антоний (Вадковский).

В 1868 г. Д. А. Толстой конфиденциально сообщил А. Ф. Гильфердингу о подозрениях, имевшихся у влиятельного царедворца П. А. Шувалова относительно деятельности Санкт-Петербургского отдела Славянского комитета. Толстой посоветовал Гильфердингу подать объяснительную записку Шувао лову, чем «Славянский комитет был спасен» .

В упомянутой выше речи 1893 г. A.A. Киреев с удовлетворением говорил о благожелательном отношении к СБО со стороны правительственных кругов: «Сорок лет тому назад на него косилась администрация: теперь обстоятельства изменились — в пользу славянофилов».

Вместе с тем нужно помнить, что СБО изначально ориентировалось не на внутрироссийскую, а на зарубежную аудиторию, в чем, возможно, была некоторая передержка.

Так или иначе, в начале XX столетия деятели Славянского общества приняли участие как во внутрироссийской политической борьбе (главным образом на правом фланге политических сил), так и в российском религиозном возрождении. A.A. Киреев был членом Предсоборного Присутствия Русской Православной Церкви 1906 года, A.B. Васильев участвовал в разработке церковных реформ в Прибалтике и т. д. Дочь основателя Славянского комитета A.C. Хомякова организовала монашескую общину: «В 1907 г. на территории, где проживали кабардинцы и балкарцы, возникла по инициативе дочери известного философа-славянофила — Екатерины Алексеевны Хомяковой — «Хомяковская община». 18 апреля 1906 г. Е. А. Хомякова обратилась к местному епархиальному начальству с просьбой открыть на свои средства на р. Золке, Нальчикского округа, женскую обитель с приютом для сирот, больницу для окружающего населения и выстроить церковь.

Ходатайство Екатерины Алексеевны было удовлетворено, и вскоре появился «из дикого горного камня величественный храм с иконостасом из шлифованного камня, с довольно оригинальной утварью из черной, вороненой стали» , — сообщал П. Городецкий" 9 Интересно, что обязанности настоятельницы при жизни Е. А. Хомяковой исполняла монахиня Леснинского монастыря Сидо-ния, ученица Е. А. Ефимовской — приятельницы и единомышленницы Хомяковых. Позднее одна из Хомяковых будет возглавлять Леснинский монастырь.

В.А. Фатеев в статье 2009 года прямо связал «религиозный ренессанс» 1900;х годов с «ростом славянофильских тенденций». Фраза церковного композитора А. Т. Гречанинова «Нам больше пристало к лицу славянское» может быть названа своеобразным девизом эпохи. Различные стороны славянофильской идеологии оказались привлекательны для таких разных деятелей, как H.A. Бердяев и П. Б. Струве, В. Ф. Эрн и H.A. Морозов, В. В. Хлебников и С. Н. Булгаков, Б. В. Никольский и П. И. Ковалевский. Петр Бернгардович Струве и в эмиграции продолжал с уважением относиться к славянофильству: «Если. славянские страны возродились к новой самостоятельной и национальной жизни, то в этом — свершение аксаковских (И.С. Аксакова. — А.П.) исторических прозрений и оправдание его зиждительных идей» 10.

При этом Санкт-Петербургское славянское общество продолжало сохранять «ядро» неославянофильства, к которому относились В. И. Ламанский, П. А. Кулаковский, В. З. Завитневич, И. С. Пальмов, Г. А. Воскресенский, А. Н. Штиглиц.

Даже после 1917 года славянофильские настроения не исчезли ни в России, ни в среде русской эмиграции.

Следы влияния идей, распространявшихся накануне революций 1917 г. славянскими благотворительными обществами и союзными им организациями, можно найти в гимназических сочинениях русских эмигрантов, написанных в 1923—1924 годах по заказу Педагогического бюро по делам русской средней и низшей школы за границей 11. Не только взрослые люди, не успевшие получить образование из-за революционных потрясений и взятые в русские заграничные гимназии, но и подростки, и дети из младших классов в сочинениях о событиях Гражданской войны в России часто использовали слова и фразы, характерные для атмосферы «славянской взаимности» 1914—1916 гг. Вот некоторые из них: «Братья-славяне», «братское отношение наших славян [чехов]» «надежда на помощь со стороны братьев славян [сербов]», «славяне, родные братья русскому народу», «какой родной и теплой показалась нам встреча с сербами после грубого отношения английских матросов», «только славянская душа, широко раскрыв объятия больной сестре [России], излечит ее глубокую рану, сохранит ее», «братская славянская страна [Чехословакия] берет нас к себе». В Болгарии учителя и ученики русских эмигрантских гимназий продолжали праздновать память свв. Кирилла и Мефодия, что, несомненно, сближало русских эмигрантов и болгар.

Красной нитью в сочинениях русских эмигрантов, оказавшихся в Чехии, проходит мысль о «вознаграждении» за то добро, которое чехи сделали русским («Русская акция»).

Так или иначе, благодаря воспитанию в эмигрантских гимназиях или еще дореволюционному школьному опыту, идеи славянских благотворительных обществ проникали в среду российской молодежи, волею судьбы оказавшейся за рубежом. Что же касается России, то остается лишь предполагать, насколько популярными эти идеи были бы здесь в 1920—1930;е гг., если бы не случилась революция.

Эмигрантский «Национальный союз русской молодежи» в 1930 году выдвигал славянофильскую идею в качестве принципа внешней политики будущей России: «В отношении Славянства — продолжение традиционной политики. направленной к возможно более тесному культурно-политическому единению славян.».12.

Деятельность стипендиатов, корреспондентов и членов славянских комитетов и обществ имела важное, а иногда и определяющее значение для развития институтов гражданского общества в славянских странах.

Кампания помощи голодающим в Советской России, проводившаяся бывшим зарубежным сотрудником СБО епископом Досифеем (Васичем) в Королевстве сербов, хорватов и словенцев в 1921—1922 гг., а также «Русская акция» правительства Чехословакии (1921—1927 гг.) были своеобразными отголосками деятельности славянских обществ, ответами зарубежных славян на былую помощь со стороны России.

В современной историографии высказываются мнения о том, что влияние идеологии славянских обществ продолжает ощущаться даже в настоящее время.

Подводя общий итог нашей работе, мы можем с уверенностью утверждать, что Московский славянский комитет и Санкт-Петербургский славянский комитет, в целом славянские благотворительные общества выполнили основные задачи, которые ставились их руководством в 1850—1910;е гг. Славянские церковно-школьные общины получили своевременную помощь, исчезновение малых славянских языков было предотвращено (в т.ч. за счет вытеснения немецкого языка русским в сфере межславянского общения), почитание святых.

Кирилла и Мефодия в России восстановлено, православие среди западных славян начало распространяться (особенно успешно — среди чехов). Российский опыт развития гражданского общества (православные братства, общины сестер милосердия, женские патриотические общества) был перенесен в славянские страны. В 1878 и 1918 годах возникли новые самостоятельные славянские государства, о которых писал еще Н. Я. Данилевский.

Что же касается сверхзадачи славянских обществ, сформулированной И. С. Аксаковым — стимулирования общеславянского самосознания, — то ее выполнение выходит за пределы временных рамок нашей работы и может быть полностью оценено только в рамках крупной исторической эпохи. Для своего времени участники славянских обществ сделали все, что от них зависело, в контексте выполнения этой задачи. Вехами формирования общеславянского самосознания послужили съезды славян 1867, 1908 и 1910 годов, в которых славянские комитеты и общества приняли серьезное, а применительно к 1867 и 1910 годам — определяющее участие. Решения этих съездов продолжают реализовываться и сегодня, а сами съезды вновь стали проводиться в начале XXI века.

1 Дудзинская Е. А. Русские славянофилы и зарубежное славянство // Методологические проблемы истории славистики. М.: Наука, 1978. С. 278.

2 Фатеев В. А. В спорах о самобытном пути России // Славянофильство: pro et contra: сб. ст. / сост., вступ. ст., коммент., библиогр. В. А. Фатеева. 2-е изд. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2009. С. 31.

3 (URL: http://russzastava.narod.ru/tiholeont.html).

4 Дудзинская Е. А. // Там же.

5 Там же. 6.

7 Трубецкой С. Н., кн. Противоречия нашей культуры // Славянофильство: pro et contra. С. 450.

8 Граф Дмитрий Андреевич Толстой в 1866—1880 гг. Посмертные записки П.Д. Шестакова//Русская старина. 1891. Т. 70. С. 195.

9 Азаматова Г. К. Культурно-исторические традиции благотворительности в жизни кабардинцев и балкарцев (региональный аспект): XIX—XX вв. // Благотворительность в России. Социальные и исторические исследования. СПб.: Лики России, 2001. С. 380—381.

10 Славянофильство: pro et contra. С. 822.

Дети русской эмиграции. Книга, которую мечтали и не смогли издать изгнанники / сост. Л. И. Петрушевапод ред. С. Г. Блинова и М. Д. Филина. М.: ТЕРРА, 1997. С. 297—440.

12 Политическая история русской эмиграции. 1920—1940 гг.: Документы и материалы: учеб. пособие / под ред. А. Ф. Киселева. М.: ВЛАДОС, 1999. С. 348.