Моральные принципы и устои аристократической элиты

В Англии тех лет счастье отождествляется с созерцательностью, эстетика — с нравственностью, чувственность — с жеманством, патриотизм — с лояльностью, любовь — с браком. Жизнь становится малокровной.

Стефан Цвейг В XIX веке, когда Европа ещё только вступала в век революций, англичане уже поставили под ним жирную точку. «Славная революция» 1688−1689 годов окончательно утвердила в Великобритании режим парламентарной монархии с ограниченной властью короля, учредила невиданные по тем временам гражданские свободы, сплотила нацию землёй, верой, языком и законом. Весь следующий век Британия копила, прибирала к рукам, развивалась и процветала. В начале XIX века, одолев Наполеона и оттеснив вечную соперницу Францию на второе место, Британия сделалась самой могущественной и богатой страной мира. Всё было схвачено, за всё уплачено, над Британской империей «никогда не заходило солнце». Как ядовито выразился австрийский писатель Стефан Цвейг, «Британия перестала заглатывать и начала переваривать».

Страна расправила плечи и застыла. Пришло время заняться самою собой, привести внутреннюю жизнь в идеальное состояние, отвечавшее её мировому первенству и внешнему могуществу. То есть — настала эпоха величайшего национального самодовольства и самомнения. Опорой викторианства служили три столпа — монархия, церковь, семья.

Исконное значение слов «леди» и «джентльмен» — «дворянка» и «дворянин». Не меняя сути, эти термины в викторианскую эпоху стали обозначать женщину и мужчину, безупречных во всех отношениях. Джентльмен — это человек, способный достойно вести себя в любых обстоятельствах, способный найти выход из любого затруднительного положения, а в безвыходном положении способный пожертвовать своим достоинством во имя спасения достоинства других.

Рафинированное викторианское джентльменство требовало, во-первых, изощрённого семейного и социального воспитания, а во-вторых, особой системы условностей и ритуалов, то есть кодекса социального поведения. Совершенно то же самое определяло и положение викторианской леди — с поправками на более скромные женские возможности при абсолютном господстве мужчин.

В общественном положении и поведении викторианца многое, если не всё, определялось происхождением, религиозной принадлежностью и состоятельностью. Надо было родиться на острове или в колониях, иметь чистую английскую кровь (допускались только слабые примеси французской, немецкой и голландской), быть прихожанином «высокой» англиканской церкви, иметь годовой доход, достаточный для содержания собственного дома с прислугой (в крайнем случае — просторного наёмного жилья) и собственного экипажа для заграничных путешествий. Иноземец, всю жизнь проживший в Англии, совершивший во славу страны множество военных подвигов, женатый на англичанке и пожертвовавший миллион фунтов в государственную казну — мог быть принят в высшем обществе и удостоен всяческих похвал, но назвать его настоящим викторианским джентльменом ни у кого язык бы не повернулся: иностранец, что с него взять…

Некоторые барьеры преодолевались, некоторые были непроницаемы. Например, высшая титулованная аристократия оставалась замкнутой корпорацией, недосягаемой из-за высокородного происхождения. А вообще викторианское общество по вертикали и горизонтали разделялось таким количеством градаций, слоёв, группировок и сообществ, что наше современное сознание перед попытками уразуметь эту картину просто пасует.

Над страницами викторианского неписаного кодекса социального поведения следовало бы обнажить голову, ибо он являл собою декларацию всех мыслимых человеческих и христианских добродетелей. Но недостижимость идеала, благие намерения и моральный утопизм этого кодекса превратили английское общество XIX века если не в ад, то в достаточно неудобное для жизни место.

Нравственный максимализм плохо сочетается с повседневностью. Жизнь постоянно требует компромиссов, и это противоречие быстро вырабатывает в человеке привычку к двойному стандарту, к двуличию, лицемерию и ханжеству. В английском обществе, основанном на сочетании личной свободы каждого с жёсткой сословной разделённостью всех, лицемерие органически сделалось средством поддержки своего общественного положения, всеобщим правилом игры в высших и средних слоях. Обычной манерой поведения образцового викторианца были холодная чопорность и церемонность, не всегда отряхиваемые прочь даже на пороге родного дома и в своей семье. Тревельян. Дж. Социальная история Англии. М., 1959, с 215.

Разумеется, только совсем наивные и недалёкие люди могли ставить условности выше реальности. Большинство викторианцев прекрасно знало: условности и предубеждения — одно, реальная жизнь — другое, она не совсем похожа на этикетные представления о ней. Но поскольку восстать против условностей значило вычеркнуть себя из общества, то приходилось «соответствовать» и жить при всепроникающем двойном стандарте, постоянно оглядываясь и всегда играя некую социальную роль.

Карикатурно-книжные образы типичных англичан викторианской эпохи — сухопарый джентльмен в цилиндре и визитке, старая карга в чепце с оборками, юная девица с глуповато-овечьим выражением лица, почтительно-пришибленный молодой человек — более карикатурны, чем жизненны, но доля гротескной правды в них велика.

Расцвет викторианских нравов пришёлся на 1840−1870-е годы. В последующие два десятилетия оно начало быстро выдыхаться, хотя ещё имело силы больно кусать отступников и крамольников (пример — судьба писателя Оскара Уайльда). После кончины королевы Виктории преодоление худших сторон викторианского наследия пошло семимильными шагами.

О худших сторонах помянуто не случайно — были и лучшие стороны. Викторианский культ точности, обязательности, порядочности и честности иногда был неплохим подспорьем и надёжной основой человеческих отношений, особенно в чрезвычайно запутанной системе английского права с её множеством лазеек для мошенников и негодяев.

По иронии судьбы едва ли не последним викторианцем оказался Невилл Чемберлен, британский премьер-министр в 1937;1940 годах. Даже в годы Второй Мировой войны он мыслил категориями предыдущего века, чем едва не довёл страну до национальной катастрофы, потворствуя политике Гитлера и ища примирения с ним. До конца своих дней он придерживался бытовых привычек и личного гардероба во вкусе 1890-х, что засвидетельствовано фотои кинохроникой Мюнхенского совещания глав великих держав 1938 года. Рядом с примундиренными Гитлером и Муссолини и одетым в стильный новомодный костюм французским премьером Даладье британский премьер — в цилиндре и куцем сюртучке, в манишке со стоячим крахмальным воротничком, при галстуке-бабочке — выглядит живым анахронизмом и воскресшим покойником. Всеобщая история искусств, т. 2, М, «Искусство», 1960, с. 625.

Наименьших успехов викторианство достигло в этике отношений полов и семейной жизни. Доказательство — статистический факт: в 1840—1870-х годах около 40% англичанок так называемого «среднего класса» всю жизнь оставались незамужними. Причиной была не нехватка лиц мужского пола, а противоестественная, жёсткая и ригористичная система моральных условностей и предубеждений, создававшая тупиковые ситуации для многих, кто желал устроить личную жизнь.

Понятие мезальянса (неравного брака) в викторианской Англии было доведено до настоящего абсурда. Заключения, кто кому пара или не пара, делались на основании невероятного количества привходящих обстоятельств, понятия ровни и неровни выводились из множества признаков, процесс походил на решение алгебраического уравнения с десятком неизвестных.

К примеру, ничто вроде бы не мешало соединить узами брака отпрысков двух равнородных дворянских семейств — но конфликт, возникший между предками в XV веке и не исчерпанный, воздвигал стену отчуждения: неджентльменский поступок прапрадедушки Джонса делал в глазах общества неджентльменами всех последующих, ни в чём не повинных Джонсов. Преуспевающий сельский лавочник-сквайр не мог выдать свою дочь за сына дворецкого, служащего у местного лендлорда — ибо дворецкий, представитель категории старших господских слуг, на социальной лестнице стоял неизмеримо выше лавочника, пусть у него, дворецкого, не было за душой ни гроша. Дочь дворецкого могла выйти замуж за сына лавочника — но ни в коем случае не за простого крестьянского парня, такое снижение социального статуса общество резко осуждало. Бедную девушку «перестанут принимать», её детям трудно будет найти место в жизни из-за «безрассудного поступка» матери.

Открытые проявления симпатии и приязни между мужчиной и женщиной, даже в безобидной форме, без интимностей — категорически запрещались. Слово «любовь» полностью табуировалось. Пределом откровенности в объяснениях были пароль «Могу ли я надеяться?» и отзыв «Я должна подумать». Ухаживания должны были иметь публичный характер, состоять из ритуальных бесед, символических жестов и знаков. Самым распространённым знаком расположения, предназначенным специально для посторонних глаз, было разрешение молодому человеку нести молитвенник, принадлежащий девушке, по возвращении с воскресного богослужения.

Девушка, хотя бы на минуту оставшаяся в помещении наедине с мужчиной, не имевшим по отношению к ней официально объявленных намерений, считалась скомпрометированной. Пожилой вдовец и его взрослая незамужняя дочь не могли жить под одной крышей — им приходилось либо разъезжаться, либо нанимать в дом компаньонку, ибо высокоморальное общество всегда было готово, неведомо почему, заподозрить отца и дочь в аморальных намерениях.

Супругам при постороних рекомендовалось обращаться друг к другу официально (мистер Такой-То, миссис Такая-То), чтобы нравственность окружающих не страдала от интимной игривости супружеского тона. Верхом неприличия и развязности считалась попытка заговорить с незнакомым человеком — требовалось предварительное представление собеседников друг другу третьим лицом. Одинокая девушка, посмевшая на улице обратиться к незнакомому мужчине с невинным вопросом («Как пройти на Бейкер-стрит?»), могла подвергнуться оскорблениям — такое поведение считалось возможным только для уличных девиц. Мужчинам, как высшим совершенным существам, такое поведение, напротив, дозволялось — отчего Лондон середины XIX века был раем для уличных приставал и ловеласов.

В застолье соблюдался обычай так называемого разделения полов (segregation of sexes): по окончании трапезы женщины вставали и удалялись, мужчины оставались выкурить сигару, пропустить стаканчик портвейна и потолковать об отвлечённых проблемах и высоких материях.

Любопытно, что при всех описанных сложностях английская правовая традиция личной свободы оставалась неприкосновенной. Молодому англичанину для женитьбы не требовалось согласие родителей. Зато отец имел право лишить такого непокорного сына наследства. На континенте дети могли не опасаться, что их лишат наследства — закон требовал обязательного наделения определенной долей всех наследников. Но вступить в брак молодой француз мог только с согласия папеньки и маменьки, и никак иначе. Согласимся, что первый вариант — свобода выбора между самовольным браком и перспективой остаться без гроша — все же «свободнее», чем рабская зависимость от родительской воли, которая теряет всякий смысл, если не вознаграждается хорошим наследственным кушем. Не случайно же англичане ехидничали по поводу столь распространенных на континенте «условных» браков, в которых супруги были «сведены» по выбору родителей, как породистые собачки, и с первых дней совместной жизни усердно наставляли рога друг другу.

Особо жестокие гонения викторианство возводило на чувственность — здесь святошеству и ханжеству не было предела.

Мужчины и женщины обязывались забыть, что у них есть тело. Даже отдалённые речевые намёки на что-либо из этой области — исключались. Единственными участками поверхности тела, которые разрешалось открывать, были кисти рук и лицо. Мужские брюки викторианского фасона имели спереди глухой клапан, сбоку — разрез со шнуровкой, внизу — штрипки. Женские платья тоже были глухие, закрытые, скрадывавшие фигуру, с кружевными воротничками до ушей, оборками, рюшами и буфами. Пуговицы допускались лишь на верхней одежде. Вышедший на улицу мужчина без высокого стоячего воротничка и галстука, женщина без перчаток и шляпки — считались голыми. Статья о моральных нормах викторианской Англии.

Беременная женщина являла собой зрелище, глубоко оскорблявшее викторианскую нравственность. Она вынужденно запиралась в четырёх стенах, скрывала свой позор от самой себя с помощью платья особого покроя. В разговоре ни в коем случае нельзя было сказать о женщине, ждущей ребёнка, что она pregnant (беременна) — только in amazing state (в интересном положении) или in hilarious expectation (в счастливом ожидании). Публичная демонстрация нежных чувств к младенцам и детям считалась неприличной. Викторианская мать редко сама вскармливала своего ребёнка — для этой плебейской нужды нанимались кормилицы из простонародья.

Викторианское ханжество иногда прямиком толкало женщин в объятия смерти. Все врачи в те времена были мужчинами. Считалось, что заболевшей женщине лучше умереть, чем позволить врачу-мужчине произвести над ней «постыдные» медицинские манипуляции. Врач иногда не мог поставить толковый диагноз, ибо не имел права задавать пациентке «неприличные» вопросы. В тех случаях, когда необходимое врачебное вмешательство дозволялось высоконравственными родственниками, врач вынуждался действовать буквально вслепую. Известны описания медицинских кабинетов, оборудованных глухими ширмами с отверстием для одной руки — дабы медик мог посчитать пульс пациентки или коснуться лба для определения жара. А приглашать врачей-мужчин к роженицам англичане с душевными муками начали только в 1880-х годах. До этого родовспоможением занимались повитухи-самоучки и немногочисленные акушерки. Чаще дело предоставлялось естественному ходу, по принципу «как будет угодно Всевышнему».

Обрисованная картина будет неполна без существенного уточнения. Викторианские нравы отнюдь не опутывали английское общество целиком, сверху донизу. Они царили главным образом в среде нетитулованного дворянства и городской и сельской буржуазии.

Высшая титулованная аристократия с высоты своего положения и почти полной независимости спокойно плевала на моральные строгости эпохи, позволяла себе потешаться над ними. Разумеется, английские лорды и пэры викторианской эпохи уже не были похожи на своих предков XVII—XVIII вв.еков — бунтовщиков, заговорщиков и знатных дебоширов. Государственную лояльность, верность трону, внешнюю порядочность они блюли свято. Но за свои привилегии и вольности, добытые во многовековой борьбе с абсолютизмом, держались не менее прочно. И не желали жить в своих поместьях по монастырскому уставу, разработанному благочестивой королевой.

Английские низы — городской и сельский работный люд, крестьяне, батраки, моряки, солдаты, уличный плебс — зачастую вообще не имели представления о нравах, царящих наверху. У них, низов, были свои сложившиеся представления насчёт того, что такое хорошо и что такое плохо. Английские простолюдины много и тяжело работали; поработав, отдыхали как умели — выпивали, пели песни, плясали до слома каблуков, дрались и богохульствовали. А также женились, выходили замуж, рожали и воспитывали детей. То есть вели себя как нормальные люди в нормальной для них атмосфере, не были склонны обставлять своё бытие лишними условностями и сложностями — сложностей им и без того хватало.

В XIX веке период между помолвкой и собственно свадьбой часто затягивался до 7−8 лет, за время которых жениху надо было скопить деньги как минимум на отдельное жилье. Право выбрать день для венчания принадлежало невесте, и она наверняка назначала для венчания какую-нибудь среду — этот день считался наиболее удачным для такого мероприятия.

Теперь для жениха и его невесты главной задачей становился выбор способа оформления брачных отношений. Таких вариантов было три.

Венчание Первый, наиболее традиционный — венчание в церкви с предварительным оглашением имен вступающих в брак в течении трех воскресений подряд. Как правило, уведомление о намерении венчаться с предварительным оглашением имен делалось причетнику приходской церкви жениха или невесты — той, которая была избрана для венчания, — хотя бы за день до начала оглашения. Никаких свидетельств о согласии какой-либо из сторон на брак для этого не требовалось. Оглашение стоило 2 шиллинга, которые уплачивались причетнику, а само венчание от 11 ш. 6 п. до 13 ш. 6 п. и даже 15 ш. 6 п. в зависимости от прихода.

Оглашение проводилось младшим приходским священником (curate) во время воскресной службы непосредственно перед фразой о приношении Св. Даров, объявлявшим на всю церковь:

«Я оглашаю предстоящее бракосочетание между N, из прихода …, холостяком, и M, из прихода …, девицей. Если кто-то из вас знает причину или просто помеху, почему эти два человека не должны соединиться в святом браке, объявите об этом. Это первое [второе, третье] оглашение». Когда оба венчающихся были старше 21 года — возраста, с которого они считались совершеннолетними от них не требовалось предоставлять согласие на брак родителей или опекунов, и уже в понедельник после третьего оглашения они могли венчаться. Теодор Хоппен К. «Поколение средневикторианского периода».

Лицензия Однако, если брак с оглашением имен в сельских районах был общераспространен, то в городах он был уделом слоев со скромными доходами. Другим способом была покупка брачной лицензии (marriage license). Лицензии выдавались в каждой епархии через управителя собора или заместителей епископа. Если жених с невестой проживали в разных епархиях, они должны были обратиться в инстанцию, юрисдикция которой распространялась на обе епархии: в канцелярию генерального викария архиепископа Кентерберийского, исполнявшего функции заместителя архиепископа по административным вопросам. Для получения брачной лицензии жених составлял в канцелярии письменное заявление:

«ЯВИЛСЯ ЛИЧНО, Джон N, из прихода …, в графстве …, холостяк, в возрасте 21 год и старше, и просил о лицензии на свершение брачной церемонии в приходской церкви …, между ним и Мэри М, из прихода …, в графстве …, девицей, в возрасте 21 год или старше, и дал присягу, что он полагает, что нет никаких препятствий сродства или брачного союза, или какой-либо другой законной причины, или какого-либо иска, поданного в какой-либо церковный суд, чтобы запретить или воспрепятствовать заключению упомянутого брака в течении срока действия такой лицензии. И он далее дал присягу, что он, упомянутый Джон N, имел свое обычное местожительство в пределах упомянутого прихода … на протяжении последних пятнадцати дней.»⁴

Далее под присягой жених подтверждал изложенное в заявлении, и оно скреплялось подписью генерального викария или его заместителя.

Заявление являлось основанием для выдачи лицензии, вручавшейся затем приходскому священнику, который проводил венчание. Текст лицензии гласил:

«ЭДУАРД БЕНСОН, Божественным Провидением архиепископ Кентерберийский, примас всей Англии и столичный, нашим возлюбленным во Христе, Джону N, из прихода … в графстве …, и Мэри М, из прихода …, в графстве …, благодати и здоровья.

— Принимая во внимание то, что вы, как заявлено, решили совершить торжественную церемонию истинного и законного бракосочетания, и то, что вы очень желаете, чтобы вышеупомянутая церемония могла состояться перед лицом Церкви: мы, желая, чтобы эти ваши честные намерения могли свершиться более быстро, и следовательно, чтобы этот брак мог быть публично и законно заключен в приходской церкви ранее указанного прихода …, ее ректором, викарием или младшим викарием, без публикации или оглашения имен вступающих в брак, если не появится никаких препятствий сродства или брачного союза, или любой другой законной причины, или какого-либо иска, предъявленного в каком-либо церковном суде, чтобы запретить или воспрепятствовать совершению вышеупомянутого брака, в течении срока действия этой лицензии; а также, чтобы заключение этого брака произошло и было сделано публично в вышеупомянутой церкви …, между восьмью часами утра и тремя пополудни. Мы, на законных основаниях, любезно жалуем эту нашу ЛИЦЕНЗИЮ и ПРАВО как вам, участвующим сторонам, так и ректору, викарию, младшему викарию или священнику вышеупомянутого прихода, который назначается для заключения брака между вами тем образом и в той форме, что указаны выше, согласно обрядам «Книги общей молитвы», определенным для этой цели властью Парламента. Дано под печатью нашего ГЕНЕРАЛЬНОГО ВИКАРИЯ, в этот … день (месяца), в год Господа нашего одна тысяча восемьсот …, и в … год нашего служения.

…, регистратор Канцелярия Генерального викария, (Адрес) Согласно Стат. 4 Гео. 4, ст. 76, эта лицензия имеет силу на протяжении трех месяцев начиная с текущей даты." Теодор Хоппен К. «Поколение средневикторианского периода» [14].

Правом выдавать особые лицензии, позволявшие их обладателям провести обряд бракосочетания где угодно и когда угодно, с 1753 года владела исключительно канцелярия суда архиепископа Кентерберийского (Faculty Office), обладавшего правом разрешать отступления от правил, например, в отношении заключения брака. Канцелярия находилась по адресу Найтрайдер-стрит, 23 в Сити, и принимала посетителей с 10 до 16 часов. Конечно, особая лицензия была очень дорогой. Стоила она 28 гиней и выдавалась только титулованной знати, юристам и членам Парламента.

Регистрация Третьим путем вступления в брак было обращение в окружную контору регистратора-суперинтенданта (superintendent-registrar), британский вариант бюро записи актов гражданского состояния. Это был самый непопулярный способ оформить брачные отношения. Однако получение такого свидетельства было единственным в Великобритании законным способом зарегистрировать брак для представителей иных, нежели англиканство, вероисповеданий — даже если после этого они проводили в церкви своей конфессии необходимую церемонию, без свидетельства регистратора-суперинтенданта такой брак считался недействительным. Кроме того, через контору регистратора-суперинтенданта регистрировали свои браки те, кого вполне удовлетворял гражданский брак без каких-либо религиозных церемоний.

Принимая уведомление и записывая его в книгу записи уведомлений, открытую для публичного обзора в соответствующие часы, регистратор выяснял имя и фамилию, профессию или общественное положение, места проживания каждого и время (не менее семи дней), которое они там проживали, а также церковь или здание, лицензированные для проведения брачных церемоний в пределах их округов, где состоится венчание.

Брак через контору регистратора-суперинтенданта мог быть заключен либо по свидетельству, либо по лицензии. В первом случае податель уведомления обязан был сообщить о месте своего проживания в течении семи дней, предшествовавших подаче уведомления, после чего копию уведомления вывешивали на видном месте в канцелярии, что юридически была аналогично оглашению имен в церкви. Спустя 21 день (не считая воскресных дней) после записи уведомления в книге выдавалось свидетельство. Во втором случае податель уведомления обязан был проживать в округе по крайней мере 15 дней, зато лицензию выдавали по истечении всего семи дней с подачи уведомления, а само уведомление не вывешивалось в канцелярии. В свидетельстве (или лицензии) удостоверялось, что в период с подачи уведомления и до выдачи свидетельства не было заявлено ни о каких препятствиях к бракосочетанию, указывались все подробности о женихе и невесте, записанные в уведомлении, день, когда было подано уведомление, а также что полный срок в семь или двадцать один день прошел с этого времени, и что выдача свидетельства не была запрещена никакой уполномоченной персоной. Как в свидетельстве, так и в лицензии непременно указывалось место, где будет происходить церемония. Действовали оба документа в течении трех месяцев со дня выдачи.

Протест против выдачи свидетельства или лицензии заявлялся регистратору-суперинтенданту после уплаты 5 шиллингов, регистратор записывал имя, адрес и причину, по которой такой протест выдвигался. В обязанности регистратора-суперинтенданта входила проверка обоснованности протеста, на основании которой принималось решение об отказе в выдаче свидетельства или лицензии, если причина протеста действительно служила препятствием для брака.

Получившие свидетельство или лицензию в назначенный час должны были прибыть в установленное для бракосочетания место в сопровождении как минимум двух свидетелей. Туда же приезжал брачный. В процессе церемонии, происходившей обязательно при открытых дверях, закон предписывал жениху и невесте сделать следующие заявления, без которых брак считался недействительным: «Я торжественно объявляю, что я не знаю о каком-либо юридическом препятствии, почему я, Джон N, не могу соединиться в браке с Мэри М»; и каждая из сторон должна также была сказать другой: «Я призываю присутствующих здесь людей свидетельствовать, что я, Джон N, действительно беру тебя, Мэри М, в законные преданные жены» (или мужья).

В самом простом случае, когда не осуществлялось никаких религиозных обрядов, церемония проводилась непосредственно в офисе регистратора-суперинтенданта. При отсутствии свидетелей эту роль на себя могли принять архивариус и клерк, за что им каждому платилось от шиллинга и выше (в зависимости от возможностей и щедрости жениха). Расценки на услуги конторы регистратора-суперинтенданта были следующие: общая для всех случаев плата за внесение уведомления в книгу и выдачу свидетельства — 2 шилл., само свидетельство — 2 шилл. 7 пенсов (если жених и невеста были из разных епархий, то эта сумма платилась в обоих епархиях). Посещение церемонии регистратором браков и регистрация брака по свидетельству стоила 5 шилл., если по лицензии — 10 шилл. Кроме того, в случае лицензии взимался гербовый сбор за лицензию и плата регистратору-суперинтенданту — 40 шилл., и гербовой сбор за уведомление 2 шилл. 6 пенсов.

Подготовка к бракосочетанию После выбора способа регистрации брака следующей главной заботой жениха было найти дом, куда он приведет жену после свадьбы, и достойно меблировать. Надо было жениху уладить и некоторые финансовые и юридические дела. Две трети или, по крайней мере, треть состояния и имущества невесты полагалось завещать ей самой и потомству, а если жених не имел никакой собственности для обеспечения будущей жены и должен был полагаться исключительно на доходы от своей профессиональной деятельности, он должен был до заключения брака застраховать свою жизнь в ее пользу Жениху также следовало купить обручальное кольцо (wedding ring). Обмена кольцами между венчающимися в англиканском обряде не предполагалось, поэтому дело ограничивалось только одним кольцом. Это было весьма расходное мероприятие — считалось, что кольцо должно быть из золота высшей пробы и достаточно солидное: во-первых, чтобы оно не могло сломаться, во-вторых, чтобы не соскальзывало с пальца, и в-третьих, потому что это мог быть последний сделанный с любовью подарок в жизни невесты. Впрочем, конкуренция среди золотых дел мастеров была так велика, что обручальные кольца продавались по цене чуть выше цены самого золота. На внутренней стороне кольца гравировались инициалы молодоженов и дата венчания, часто жених отдавал распоряжение выгравировать дополнительно какую-нибудь глубокомысленную или сентиментальную фразу: «Едины во Христе», «Бесконечным, как кольцо, будет наше счастье», «Соединенные сердца разлучит только смерть».

В британской свадебной традиции в состоятельных слоях общества существовал обычай при помолвке дарить кольцо с бриллиантом, рубином или хотя бы полудрагоценным камнем (engagement ring), на котором, как и на обручальном кольце, гравировалась внутри дата помолвки и инициалы помолвленных. Носилось оно на безымянном пальце левой руки до самого венчания, жених снимал его с невесты в алтаре перед началом церемонии. По пути домой жених мог надеть кольцо обратно, поверх обручального, и тогда оно служило в качестве «защитного кольца», предотвращая сползание обручального с пальца.

Главной заботой невесты до свадьбы был выбор подвенечного платья. Его цвет не обязательно был белый, однако со времен венчания в белом платье королевы Виктории с принцем Альбертом в 1840 году этот цвет стал преобладающим.

Среди прочих приготовлений невеста должна была избрать себе подружку, а то и несколько (традиционно их было от двух до восьми или даже двенадцати). Как правило, в подружки приглашались младшие незамужние сестры или подруги невесты, а также незамужние сестры и родственницы жениха. Невеста сама подбирала цвета и фасон платья для своих подружек, а все расходы оплачивала ее мать.

Количество дружек жениха должно было соответствовать количеству подружек невесты. На плечи шафера ложилась основная забота о церемонии: он должен был вовремя известить причетника из приходской церкви о дате и времени, он должен был заплатить гонорар священнику и чаевые церковнослужителям, он должен был проследить, чтобы жених в предсвадебной суете не забыл положить обручальное кольцо в левый карман жилета, а на торжественной трапезе после венчания ухаживать за подружкой невесты и отвечать на произносимые тосты.

В обычной ситуации после назначения дня бракосочетания отец невесты, в зависимости от собственного общественного и финансового положения, дарил ей некоторую денежную сумму в качестве приданного. За несколько дней до венчания подарки невесте делали родственники и близкие друзья, как правило это была посуда, мебель, драгоценности и предметы украшения, а также различные вещи, полезные в хозяйстве молодой семьи.

За день до венчания невеста посылала белые перчатки, завернутые в белую бумагу и обвязанные белой лентой, каждой из подружек невесты, жених в свою очередь отправлял перчатки каждому из дружек. Если праздничная трапеза предполагалась в доме отца невесты, а не в ресторане или кафе, как это стало распространенным с середины 1880-х, украсить комнаты и приготовить стол полагалось уже вечером, чтобы не тратить на это время в день свадьбы. Еще одной распространившейся модой была рассылка матерью невесты в полдень накануне венчания карточек с надписью «Дома», чтобы те, кто не был приглашен в церковь, могли увидеть подарки и высказать добрые пожелания невесте. Жених и шафер тогда тоже приходили к обеду, но на ночь не оставались.

Утром в день свадьбы гости с обоих сторон собирались в гостиной в доме отца невесты (если только в гостиной не был накрыт завтрак). Невеста обычно завтракала одна в своей комнате, и жениха видела в первый раз в день свадьбы уже в церкви, где тот вместе с шафером дожидался ее. Для богатых свадеб был разработан порядок свадебного кортежа по пути в церковь: сперва экипаж с матерью невесты и родителями жениха, затем, во втором и третьем экипаже, подружки невесты, следом дружки жениха, в конце кортежа невеста и ее отец.

Законным считался брак, заключенный, согласно 62-му канону 1803−1804 гг., непременно между 8 часами утра и полуднем (в так называемые «канонические часы»). С 1823 года за нарушение этого правила священникам грозило наказание: временное отрешение от должности и до 14 лет ссылки, позднее замененной каторжными работами.

В лондонском обществе считалось хорошим тоном оттягивать начало церемонии в церкви до самого последнего времени. Когда «канонические часы» были продлены до трех, стало модным являться в церковь в половине третьего. Это затронуло и традицию торжественной трапезы после венчания. Если раньше это был свадебный завтрак, то теперь он стал постепенно вытесняться детально разработанным послеполуденным чаем в 4 часа дня.

Приглашенные гости первыми приезжали в церковь и занимали места на скамьях перед алтарем. Если бланки текста проповеди не были разложены по скамьям, их раздавал шафер. На богатых свадьбах подружки занимали места у церковных дверей, дружки там же сортировали гостей, спрашивая их: «Жених или невеста?» Гостей со стороны жениха сажали по левую сторону, гостей со стороны невесты — по правую. Когда к церкви подъезжал главный участник церемонии, подружки образовывали проход, по которому невеста с огромным букетом цветов, опираясь на руку отца или опекуна, шла к алтарю, а за ней устремлялись подружки. Если присутствовал отец жениха, то он шел под руку с матерью невесты — ее присутствие стало модным как раз в конце 1880-х (прежде она часто оставалась дома распоряжаться подготовкой торжественного завтрака). Остальные приехавшие с кортежем шли сзади.

Церемония бракосочетания Жених, стоя по левую руку от священника, ждал вместе с шафером невесту в центре перед ограждением алтаря. На нем непременно была визитка, светлые брюки, белый атласный или шелковый жилет, узорчатый галстук, белые или серые перчатки и цилиндр. Встретив невесту, жених становился от нее по правую руку, позади нее должен был находиться кровный или посаженный отец, чтобы в надлежащий момент передать руку невесты жениху. Подружка становилась рядом с невестой слева, готовая, когда придет время надевать кольцо, принять букет и снять с невесты перчатку, которая доставалась ей в качестве приза за исполнение ее обязанностей.

Дальнейший порядок проведения обряда регламентировался «Книгой общей молитвы» и мало изменился с тех времен. Выглядела брачная процедура так:

После небольшого вступления следовало напоминание священника о том, что брак был установлен для взаимной поддержки, помощи и утешения, которые должны получать друг от друга муж и жена как в процветании, так и в бедствии. И вот теперь наступало время, когда двух присутствовавших в церкви человек нужно было соединить в святом супружестве. Проводивший церемонию извещал, что если кто-либо мог назвать причину, по которой они не могут быть законно соединены, это нужно было сделать сейчас либо уже навсегда хранить молчание. Затем священник обращался к жениху и невесте с требованием, под страхом Страшного суда, на котором все тайное станет явным, сообщить о причинах, делающих заключение брака невозможным, если таковые имеются.

Заявление о существовании препятствия к браку по гражданским законам или по закону Божьему требовало проверки. А чтобы отбить охоту к ложным заявлениям, заявитель должен был либо уплатить залог вступающим в брак сторонам, равный сумме, потраченной сторонами за венчание, либо ему делалось предупреждение, что в случае лжесвидетельства эта сумма с него будет взыскана в судебном порядке. После чего венчание переносилось на другую дату, пока истина не будет установлена.

Если же препятствий не было, то наступал время вопросов и ответов. Для начала священник спрашивал:

— Джон, берешь ли ты эту женщину в твои преданные жены, чтобы жить вместе по закону Божьему в святом супружестве? Будешь ли ты любить ее, утешать ее, почитать и заботиться о ней в болезни и в здравии, и, оставив всех других, хранить себя только для нее в течении всей вашей жизни?

Жених должен был ответить положительно. Затем наступала очередь невесты.

— Мэри, берешь ли ты этого мужчину в твои венчанные мужья, чтобы жить вместе по закону Божьему в святом супружестве? Будешь ли ты повиноваться ему, и служить ему, любить и почитать его, и заботиться о нем в болезни и в здравии, и, отказавшись от всех других, хранить себя только для него в течении всей вашей жизни?

Получив ответ невесты, священник вопрошал:

— Кто отдает эту женщину, чтобы сочетаться браком с этим мужчиной?

Отец невесты или посаженный отец должен был откликнуться словами «Я отдаю», после чего передать невесту священнику. Тот, в свою очередь, понуждал жениха взять правой рукой правую руку невесты, и повторять за ним следующие слова:

— Я, Джон, беру тебя, Мэри, в свои венчанные жены, чтобы отныне быть вместе в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, чтобы любить и заботиться, пока смерть не разлучит нас, согласно святой воле Божьей; и для того связываю тебя моим честным словом.

Затем пара разъединяла руки, и теперь невеста правой рукой брала правую руку жениха и повторяла за священником:

— Я, Мэри, беру тебя, Джона, в свои венчанные мужья, чтобы отныне быть вместе в горе и в радости, в богатстве и в бедности, в болезни и в здравии, чтобы любить, заботиться и повиноваться, пока смерть не разлучит нас, согласно святой воле Божьей; и для того связываю тебя моим честным словом.

В этот момент жениху следовало изъять из кармана жилетки приготовленное кольцо и положить его на библию. Согласно канону, одновременно жених также клал на библию плату священнику и причетнику — в качестве символического выкупа за невесту, однако в конце 1880-х это предпочитали делать в ризнице по окончании церемонии. Священник, взяв кольцо, передавал его обратно жениху, чтобы тот надел его на безымянный палец левой руки невесты. Надев кольцо на невесту и удерживая его на пальце, жених повторил за священником:

— Этим кольцом я беру тебя в жены, почитаю тебя своим телом, и наделяю тебя всем моим имуществом: во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Первоначально обручальное кольцо надевалось невесте сперва на большой палец правой руки со словами «Во имя Отца», затем на указательный — «и Сына», на средний «и Святого Духа», и в конце концов на безымянный со словами «Аминь». Позднее его стали надевать на безымянный палец левой руки, чтобы отличаться от епископов, носивших кольцо на правой руке. Существовала стойкая вера, что особый кровеносный сосуд связывал безымянный палец на левой руке непосредственно с сердцем.

Нередко, судя по многочисленным упоминаниям в литературе, с кольцами то и дело выходили конфузы — женихи просто забывали их брать с собой в церковь. Хотя юридически с 1837 года кольца не являлись обязательной принадлежностью для заключения брака — закон рассматривал как необходимое только словесное объявление с обоих сторон о взятии противоположной стороны в жены (мужья), присутствовавшее как в любой религиозной, так и в гражданской церемонии, однако редко какая свадьба обходилась без кольца. Обычно причетник еще перед началом церемонии старался осведомиться о наличии кольца и уведомить жениха, что его следует положить на библию, прежде чем надевать невесте. На крайний случай употреблялись любые предметы, которые можно было надеть на палец: в городе это традиционно были ключи от церковных дверей, а в сельской местности кольца могли быть изготовлены даже из свернутой соломы.

После надевания кольца священник говорил:

— Давайте помолимся.

По завершении моления священнослужитель обычно обменивался рукопожатием с невестой и женихом, отцом невесты и матерью, и следовало всеобщее поздравление. Затем жених вел невесту в ризницу. За новобрачными должны были следовать шафер и подружка невесты, отец невесты или человек, его заменявший, отец и мать жениха, если таковые имелись, и остальные гости.

В ризнице священник делал запись в приходской метрической книге, а также отдавал молодоженам на подпись свидетельство о браке (marriage lines), стоившее 2 шилл. 7 пенсов. Первым его подписывал жених, затем невеста, в последний раз своей девичьей фамилией. Свидетельство также должно было быть подписано по крайней мере двумя свидетелями, обычно шафером и подружкой, хотя в дополнение к ним могли пожелать оставить свою роспись родители обоих молодоженов и кто-нибудь из гостей. Затем свидетельство о браке вручалось невесте и она должна была бережно хранить его всю оставшуюся жизнь.

Копия записи в метрической книге отправлялась регистратору-суперинтенданту. Если по каким-либо причинам свидетельство получали не сразу, а задним числом — в церкви либо в Главной регистрационной канцелярии в Сомерсет-Хаузе, — то его стоимость возрастала до 3 шилл. 7 пенсов. Кстати, любой посторонний, в том числе и какой-нибудь частный сыщик, мог ознакомиться с записью в метрической книге всего за 1 шилл.

Наступало время отправляться из церкви на свадебный завтрак или чаепитие. На него непременно приглашался священник церкви, где происходило венчание, и тот священник (или священники), кто фактически проводил церемонию — если жених и невеста предпочли привести своего. Снаружи распаковывали коробку со свадебными бантами-розетками. Прежде было принято, чтобы дружки и подружки украшали ими друг друга, прикалывая их булавками на плечо, но к концу 1880-х этот обычай уже практически отмер, и бантами украшали лишь извозчики уши своих лошадей да слуги прикалывали их на правой стороне шляпы. Новобрачные с первым экипажем отправлялись к месту продолжения торжества — в дом невесты или в ресторан. В первом случае следующей отбывала принимать гостей хозяйка дома — мать невесты.

Остальные гости уезжали в том порядке, в каком им заблагорассудится. Прибыв на место, они рассматривали свадебные подарки, разложенные на столе, специально ради этого поставленном отдельно. Спустя полчаса после возвращения из церкви объявлялось начало формального банкета или неформального чая. Достаточно распространено отсутствие невесты на банкете — она готовилась к отъезду в свадебное путешествие.

Если же она присутствовала, то молодожены сидели вместе в центре стола перед свадебным тортом, справа от жениха усаживалась подружка невесты, слева от невесты — шафер. Мать невесты или посаженная мать и отец невесты, опекун или посаженный отец располагались в торцах стола. Прямо напротив жениха и невесты садился священник, венчавший молодых.

Главным событием застолья было разрезание свадебного торта невестой. Торт, как правило, заранее надрезали, так что когда невесте передавали нож, она должна была лишь вставить его в разрез, отделить кусок и положить на тарелку. Торт резался маленькими кусочками, их передавали по кругу, так чтобы каждый мог попробовать его. Традиционно застолье сопровождалось длинной серией тостов, начинавшихся тостом за здоровье невесты, который предлагал священник, но в конце 1880-х они стали выходить из моды, да и сама свадебная трапеза все чаще превращалась в чай или легкий перекус, особенно если венчание в церкви приходилось на половину третьего. По окончании трапезы невеста возвращалась в свою комнату и переодевалась для путешествия, дамы тоже удалялись из гостиной, и жених имел несколько минут для прощания и получения наставлений со стороны своих бывших холостяцких друзей. Затем он тоже отбывал переодеваться.

Вернувшись к столу, невеста прощалась с родственниками и подругами, после чего ее отводили к экипажу, где уже ожидал ее готовый к медовому месяцу жених. Под градом старых туфель экипаж отъезжал, завершая вступление молодоженов в супружество. Отныне их жизнь будет строго делиться на две части: ту, что протекала за закрытыми дверями, и куда не допускали даже самых близких людей, и ту, что представляла собой внешнюю сторону существования.

В самом начале XIX века вступление в брак за пределами своей касты, группы или класса считалось скандальным. Женщинам и детям браки навязывались. Только христианский мир и частично иудейский исповедовали моногамию, по крайней мере, в своём законодательстве. На христианском Востоке брак заключался исключительно в церкви.

Ещё в XVII веке некоторые протестантские города и торговцы ввели новую практику, ставшую в XIX веке почти повсеместной на всём Западе: государство взяло под контроль амурные связи. Начиная с 1783 года, то есть с момента учреждения гражданского брака, он объявлен обязательным в Соединённых Штатах Америки. Французская революция реализовала одно из обещаний века Просвещения, освободив брак от противоречий, навязанных ему Церковью: поначалу, в 1787 году, последние протестанты во Франции получают право на гражданский брак, которое пока ещё не получили евреи. Два года спустя «книги прошений» заполнены ходатайствами о разводе и о гражданском браке.

Одной из причин Французской революции было желание народа положить конец ограничениям, вытекающим из католической концепции брачного союза. Известный случай: в 1790 году знаменитый актёр Французского театра Тальма хотел жениться на богатой куртизанке Жюли Каро, но кюре парижской церкви Сен-Сюльпис отказался благословить брак комедийного актёра, поскольку эта профессия была запрещена к церковному благословению ещё в IV веке вселенским собором в Арле. Тальма начал борьбу за изменение правил, и в конце концов в 1792 году общий гражданский брак признан обязательным. Книги регистрации браков, олицетворявшие реальную власть священников, перешли в руки гражданских властей. Брак по-прежнему представляет собой гражданский интерес: молодой Французской республики нужна была высокая рождаемость, и холостяцкое положение считалось нарушением гражданином своего демографического долга. Некоторые революционеры предлагали даже одевать холостяков в причудливые костюмы, чтобы все знали: вот идёт холостяк! В «Декларации прав женщины и гражданки» Олимпа де Гужа было выдвинуто требование полного равенства между мужчинами и женщинами, в частности, признание за женщинами права голоса, права наследования и права на развод. В 1793 году во имя «свободы сердца» было провозглашено право на развод, причём для оформления отмены брака требовалась всего одна неделя. Принятие столь долгожданного закона вызвало лавину разводов, и Конвент, засыпанный прошениями, вынужден был продлить срок оформления развода с одной недели до шести. Кстати, Тальма был одним из первых, кто воспользовался плодами нового законодательства: он не просто развёлся с женой, но и получил половину её состояния. Вот оно, реальное равенство полов!

С приходом к власти Бонапарта законодательные тексты о разводе были объединены в новый Гражданский кодекс. Главный редактор кодекса Порталис дал такое определение светскому браку: «Союз мужчины и женщины, которые объединяются для продолжения рода, взаимной помощи и безопасности, преодоления тягот жизни и разделения общей судьбы». Один из самых ярых противников Французской революции Луи де Бональд писал в своей работе «О разводе»: «Власть более прочна, если она никем не оспаривается и женщина не является ни хозяйкой своей судьбы, ни собственницей своего имущества. Мир и добродетель объединяются в семейном очаге, если государство поддерживает между отцом, матерью и детьми нормальные семейные отношения» Луи де Бональд «О разводе». По мнению Бональда, развод представляет собой угрозу государству, поскольку он подразумевает «несогласие и неподчинение».

С 1804 года Гражданский кодекс заменяет церковный брак гражданским браком, а брак, заключённый в церкви, объявляется необязательным. Свидетелями гражданского брака могут выступать только совершеннолетние лица, причём их должно быть не менее двух и не более четырёх. Как того и хотел Бональд, Гражданский кодекс узаконивает подчинение жены мужу. Он запрещает развод по причине несовместимости характеров, но поддерживает развод по взаимному согласию, в случае измены жены, позорящего судебного приговора, вынесенного одному из супругов, грубого или жестокого обращения или содержания мужем сожительницы прямо в семейном очаге. И Гражданский кодекс, и церковь не запрещают женатому мужчине иметь сожительницу при условии, что она не живёт под одной крышей с его законной женой. С другой стороны, Гражданский кодекс не поощряет ни многомужие, ни женскую измену: жене, которая увлекается адюльтером, грозит тюремное заключение на срок от трёх месяцев до двух лет. Запрещено повторное вступление в брак разведённых и заключение брака с «соучастником» адюльтера. Повторное вступление в брак с третьей стороной возможно лишь по истечении установленного срока. Наконец, Гражданский кодекс определяет правила разделения наследства между детьми. Так началось сосуществование церковного и гражданского браков.

Реставрация Бурбонов отменила важнейшие завоевания Революции: в 1816 году Бональд, к мнению которого прислушивалась новая власть, добивается полного запрета развода, этой «революционной отравы», и восстановления абсолютной власти мужчины в семейном союзе. Но даже если церковный брак снова становится обязательным в одной из трёх официально признаваемых конфессий, Реставрация поддерживает гражданский брак.

В середине XIX века двойной брак (гражданский + церковный) постепенно становится распространённой практикой в католической Европе. Как это давно уже практиковалось в православной церкви, обряд вступления в брак выполняется теперь не дома, а в церкви: молодожёны должны предстать не только перед мэром, но и перед кюре. В странах ислама и некоторых других конфессий полигамный брак закрепляется приватной церемонией. На Западе простолюдинки могут выходить замуж по любви, но женщины из буржуазной среды, дворянского или королевского происхождения остаются «разменной монетой»: чтобы упрочить фамильное достояние, каждый родитель старается участвовать в создании любовных альянсов, чтобы пристроить своих детей в именитые семьи.

В 1840-х годах вступление в брак преследует чисто прагматичные цели: избежать материальных потерь при разделении наследства, сколотить или восстановить состояние, сочетать землевладение с капиталом, а унаследованное состояние с приобретённым. Имя нувориша ценится меньше, чем имя, полученное в результате приобщения к дворянству, которое подпускает к себе капиталиста, «унавоживает его землю», как говорили в то время. Так, четыре дочери Анри Шнейдера, внука основателя династии, вышли замуж за знатных людей, а один из его внуков женился на принцессе Орлеанской.

Во избежание неравных браков (мезальянсов) устраивались встречи молодых людей из однородной среды, но в вопросах секса молодых девушек никто не просвещал (по крайней мере, на публике они притворялись ничего не ведающими), поскольку просвещённость в этих вопросах грозила их репутации. В среде городской буржуазии молодые люди «дебютировали» на общественно-социальной сцене, участвуя в чаепитиях, светских собраниях, ужинах, приёмах и балах. Представители среднего класса, рабочие и служащие заводили знакомства на работе, во время прогулок, в кафе-концертах или в кабачках, которых становилось всё больше. Мужчины и женщины общаются всё чаще, беседы их носят всё более открытый характер. Женщина может выбирать жениха, хотя браки по расчёту остаются правилом. Крупная буржуазия, средний класс и рабочий класс приноравливаются друг к другу, корректируя свои требования и перенимая брачные ритуалы знати (брачный контракт, объявление о браке в газетах, свадебные костюмы, кортеж, банкет, церковная церемония). Начиная с середины XIX века, женатый мужчина также носит обручальное кольцо (на безымянном пальце). Феи из волшебных сказок подсказывают маленьким девочкам, как найти прекрасного принца.

В Великобритании, второй мощной державе после Нидерландов, рождается традиция подношения невесте четырёх подарков: «старого», «нового», «синего» и «одалживаемого» (т.е. позднее возвращаемого). Старый подарок — это связь с семьёй; новый — залог успеха; синий цвет символизирует верность и чистоту; одолжение — шанс. В стране, которая в то время доминировала в мире, брак означает отныне отношения между двумя лицами, причём в нём легально присутствует сексуальность: в начале XIX века рождается традиция путешествия молодожёнов сразу после свадьбы. В других странах Европы это называется «путешествием по-английски», а примерно с 1840-х годов — «свадебным путешествием». Многие «книги полезных советов» той эпохи стараются уберечь девушек от сексуальной инициации, поскольку медики вслед за священниками говорят, что сексуальное наслаждение опасно для здоровья женщины.

В юридическом плане женщины всё ещё считаются «неправоспособными», т. е. они не имеют права заключать договор о получении кредита и даже не могут управлять собственным достоянием. В 1845 году во Франции сделан первый шаг к изменению ситуации: принят закон, который закрепляет некоторые патримониальные права за незамужними женщинами старше 25 лет. Эти права она утрачивает, вступая в законный брак.

В середине XIX века, даже если церковный брак служит дополнением к браку гражданскому, главное внимание буржуазия обращает на приданое дочерей и их воспитание, выделяя на это свои сбережения. Можно сказать, что брак становится для буржуазии самой важной финансовой операцией. Даже если у молодых людей и есть какое-то право выбора, социальные условности ещё весьма весомы и вынуждают к молчанию тех, кто влюбился с одного взгляда, у кого любовь только наметилась или тех, кто мучается из-за неудовлетворённых желаний. Церковь продолжает играть роль тайного советника для матерей семейства. В 1853 году юрист Жак Дроц писал: «Брак — это главным образом средство повысить свою кредитоспособность и состояние, а также обеспечить успех в обществе». В то время как роль священника уменьшается, нотариус становится «хозяином состояний», каким он ещё никогда не был. Примерно в 1860 году нотариус Безансона чётко сформулировал собственную роль и роль своих коллег, которые «присутствуют при начале и конце всех вещей, подобно жрецу в религиозном ордене (…), почти обязательному при движении собственности и капиталов». Брак остается главным способом восстановить состояния и получить компенсацию за то, что по закону о наследии передаётся младшим поколениям. В статье «Собственность» из энциклопедии, изданной в конце XIX века, можно прочитать такую ремарку: «Брак восстанавливает разделённое наследство, поскольку влияния закона о наследовании едва хватает, чтобы уравновесить силу концентрации капитала и концентрации собственности».

Тем не менее, несмотря на общепринятую моногамию, в любой момент и в любом месте могли вспыхнуть мятежи, и маргиналы или безумно влюблённые могли подать голос. В искусстве, живописи, музыке и литературе пролился вдруг поток апологии свободной любви, которую консерваторы осуждали, ибо это выглядело «распутством». Гойя со своей картиной «Обнажённая маха» защищает право художника изображать женскую наготу без религиозной или мифологической привязки. Джузеппе Верди сделал оперу главным местом выражения любовных чувств. Мюссе, автор новелл «Капризы Марианны», «С любовью не шутят», «Подсвечник» и «Лоренцаччо», достигает невиданных ранее высот в описании любовных разговоров, едва скрывающих чувственность партнёров. В Германии родился романтизм, родственный француженке мадам де Сталь: слово «романтик» было введено в немецкий язык для обозначения поэзии, выросшей из песен трубадуров, рыцарства и христианства.

Впрочем, нравы оставались прежними. И если большинство знаменитых писателей века, от Виктора Гюго до Эмиля Золя, выступают за явную полигамию и рассказывают в своих романах главным образом о том, как буржуазия сколачивает состояние, втаптывая в грязь чувства, а о самой любви говорят лишь в переписке, то всё же немало ещё и тех, кто, прислушавшись к Вольтеру, предпочитает холостяцкую жизнь: например, Гийом Аполлинер, женившийся лишь за несколько месяцев до смерти, Пётр Чайковский, которого «несколько лишних дней жизни женатого человека приводили в бешенство», или Гюстав Флобер, написавший в «Словаре прописных истин», что холостяки «все сплошь эгоисты и развратники, которых следовало бы упечь в тюрьму. Они готовят себе грустную старость».

Лучше всех писали о любви Флобер и Стендаль. Они показали, что женская любовь сильнее мужского чувства: женщина способна свернуть стены условностей и отказаться от всего ради любви. В частности, Флобер описывает в «Мадам Бовари», как мужское бездействие влияет на женщину: «У него уже не было, как раньше, ни нежных слов, заставлявших её плакать, ни пылких ласк, из-за которых она совершенно теряла голову». В этюде «О любви» Стендаль излагает теорию «кристаллизации» любви, как «действие ума, который из всего, что ни есть вокруг, делает вывод о новых достоинствах объекта его любви». Он различает четыре формы любви: 1) любовь-страсть, 2) любовь-вкус, 3) физическую любовь и 4) честолюбивую любовь. Стендаль делает вывод в духе Мариво: «Совершенная любовь может внушать только ужас перед сексуальностью».

Во второй половине XIX века эти размышления о любви сопровождаются апологией сексуальности и эротизма, как обычно — с мужской точки зрения. В 1865 году обнажённая «Олимпия» Эдуарда Мане вызывает возмущение публики. Годом позже «Происхождение мира» Гюстава Курбе и «Ирисы» Родена провозглашают полную свободу в изображении женского тела и мужской сексуальности. И всё же далеко ещё было до мужского ню, написанного женщиной. На протяжении XIX века прогресс гигиены и медицины сокращает детскую смертность и увеличивает продолжительность жизни. Впервые семейная пара может рассчитывать примерно на пятнадцать лет совместной жизни. И многие всё чаще задают вопрос: как можно жить так долго с одним и тем же человеком? Гегель даёт ответ: «Очень скоро выясняется, что женщина стала жертвой паука». Шарль Фурье идёт ещё дальше — он возмущается моногамией и отстаивает полное равенство полов, бисексуальность, полигамию, право каждого на оргазм и на любовные услуги в старости. «Любая заглушённая страсть порождает свой противовес, настолько же безобразный, насколько прекрасны естественные чувства».

Во Франции, где развод был отменён в 1816 году, литературный протест против существующей морали был особенно яростным. Жак, герой одного из романов Жорж Санд, в разговоре с невестой изобличает господствующие нравы: «Общество диктует вам текст клятвы: вы клянётесь быть верной мне, то есть всю жизнь любить только меня и во всём подчиняться только мне. Первая клятва бессмысленна, вторая унизительна. Вы не можете ответить мне сердечной взаимностью, даже если я самый великий и самый прекрасный мужчина. Вам не следует присягать на вечное послушание мне, потому что это обесчестило бы нас обоих. Ах, не будем говорить о свадьбе: давайте говорить так, словно мы просто любовники. — Тогда зачем же жениться? — Затем, что тирания общества не разрешает нам принадлежать друг другу иным образом».

Ипполит Тэн также был сторонником развода. Он пишет ещё хлеще: «Мы учимся три недели, мы любим друг друга три месяца, мы спорим три года, мы терпим друг друга тридцать лет, после чего дети принимают от нас эстафету».

Шопенгауэр считает, что любовь — всего лишь маска, за которой скрывается временное учащение сексуального пульса, «аппетит аппетитов», как он выражается. Он пишет: «Всякое любовное влечение — это всего лишь сексуальный инстинкт, приобретший некоторую определённость и индивидуальность. Сексуальным инстинктом определяется конкретная тенденция воли экзистенциально увековечить себя». Сексуальный инстинкт — это «вожделение, являющееся самой сутью мужчины». Любовь неизбежным образом приносит разочарование: «Любовь — это враг. Сделайте её, если вам это подходит, своим люксом, приятным времяпрепровождением, обходитесь с ней, как художник… Уступить в любви — значит умножить страдания других».

Историк Мишле также пишет: «Измена со стороны женщины имеет ужасные последствия, несравнимые с изменой мужчины. Женщина не просто изменяет: она позорит честь мужа и подвергает риску его жизнь. На него теперь указывают пальцем, о нём судачат, его освистывают и делают его имя скандальным. Она предоставляет ему на выбор — погибнуть, убить другого мужчину или вызывать жалость у людей. Это всё равно что вечером дать ключи от дома убийце».

В результате всех этих мощных ударов к концу XIX века католическая Европа постепенно избавилась от диктата католической церкви, и развод был в конце концов восстановлен. Во Франции Парижская Коммуна учредила «революционный брак», однако лишь с принятием закона Наке в 1884 году был окончательно отменён закон Бональда от 1816 года.

Повсюду в мире, где Запад служит примером, семейная жизнь становится немного свободнее. Чаще совершаются браки между представителями разных классов. Замужество становится для женщин инструментом социальной мобильности. В кафе-шантанах публика становится разношёрстной: аристократы, рантье, приезжие из провинции, танцовщицы, комедианты, кокотки, дамы полусвета. Адюльтер всячески обыгрывается в произведениях Оффенбаха, Фейдо, Лабиша, Уальда, Куртелина, Тристана Бернара, Саши Гитри. Многие из них легли в основу зародившегося бульварного театра. Предметом бесконечных шуток становится любовник, спрятавшийся в шкафу.

Укрепляется равенство между мужчинами и женщинами. Женщине теперь легче отказаться от навязываемого замужества. Она выбирает, следовательно — она любит. Начинается апология женщины как таковой. Приторной живописи Франсуа Буше Пабло Пикассо противопоставил в 1903 году свой рисунок, на котором изображена женщина, которая «немножко согрешила», занявшись оральным сексом с другом художника Исидром Нонеллом. Позднее появилась знаменитая картина Пикассо «Сон» на тему фантазмов мужчины.

Моногамный брак остаётся предметом атак, причём атакуют его чаще всего мужчины. В 1902 году писатель Даниэль Риш показывает в своей книге «Редкая птица», что клятва верности, которую даёт муж, противоречит природе мужчины, склонного, как правило, к полигамии. Пьер Грассе осуждает в своей пьесе «Дон-Жуан, буржуа» «дисгармонию в современной семье, где жена, как правило, сохраняет верность, а мужу разрешено непостоянство».