Проблема «Личность и время» в прозе К.Д. Воробьева и способы ее художественного воплощения

В последнее время в российской печати наконец стала возможной публикация многих произведений ранее запрещенных или замалчиваемых художников слова. В духовную жизнь общества возвращаются незаслуженно забытые имена XX столетия, творения, намеренное умолчание о которых не лучшим образом повлияло на развитие отечественной гуманитарной мысли.

В числе «возвращенных» и один из значительных представителей литературного процесса послевоенных лет Константин Дмитриевич Воробьев (19 191 975). Творческое наследие и жизненная судьба этой выдающейся личности вызывают сейчас возрастающий интерес. Весомым вкладом в признание писательских заслуг стало присуждение К. Воробьеву в 2001;ом году, спустя четверть века после смерти автора, литературной премии А. И. Солженицына. О К. Воробьеве заговорили как о большом таланте, бесстрашном и кристально честном художнике и мыслителе. Начинается осознание того, как отсутствие этого голоса в русской культуре 1убительно отразилось на нашем миропонимании. Жизнь писателя, полная трагизма, незаурядного мужества и творческого горения, дала ему право на народное признание и активное бытование в мире русской словесности, опирающейся на национальные традиции.

Судьба К. Воробьева красноречиво выразила типичную участь русских опальных мастеров художественного слова. Вспоминаются слова А. Левинсона, сказанные более восьмидесяти лет назад о Н. Гумилеве: русский художник слова «должен сперва заклеймить своей смертью режим, убивающий поэтов. Тогда сподобится он венца мученического. Но пока в нем теплится жизнь, ничего, ни слова любви, уважения, простой памяти <.> Мы. торжественно, мы истово хороним мертвых поэтов наших, но нам слишком мало дела до живых» (63, 218).

Гражданские, нравственные, эстетические взгляды писателя, основанные на чувстве истинной любви к родной земле и ее народу, уважении к человеку и бескомпромиссной откровенности созданных страниц, шли вразрез с «незыблемыми» догмами тоталитаризма. «Ни среднее, ни малое, что я написал, не лезет" — «.рык и брань сплошь. И не то чтобы я не понимал сути этой брани, не ведал истины за брехней, но сердце-то незащищенное! Вот дело-то какое" — «.печатать меня не желают. Никто. Ничего. Вертают назад, не вскрывая пакета" — «. было горько и трудно жить, потому что дома я постоянно встречаю враждебность и хулу. Пакеты мои неизменно возвращаются назад, и все надо и надо не ожесточаться, не падать, чтобы уже не вставать. Это все тяжко. Однажды — давно — я предпринял попытку издаться в Совписе, но какой-то Гринберг, извините за невольную надменность мою, так страшно и бесстыдно надругался над телом моей Руси в моих отвергнутых рукописях, что я искренне жалел о том, что слишком поздно родился и не могу поставить его к барьеру!» (52, 300 328). Подобные признания в воробьевской переписке не редкость, но еще чаще встречаются щемящие душу слова убежденности в праведности избранного пути.

Ровесник Октябрьской революции, К. Воробьев оказался лично вовлеченным в самые драматические события советской эпохи. Трагедия германской и гражданской войн отразилась на обстоятельствах его рождения (будущий писатель появился на свет во время пятилетнего безвестного отсутствия воевавшего главы семьи от белого офицера Письменова, был воспитан возвратившимся отчимом как родной ребенок, но так никогда и не избавился от внутреннего чувства сиротства). Детство и юность «чистого мальчика» оказались «обворованными» машиной тоталитаризма (в подростковом возрасте К. Воробьев стал свидетелем уничтожения деревни: ее грабительского раскулачивания, голодного мора, разрушения церквей, массовых репрессий). Кремлевским курсантом он на себе испытал неудачи начала Великой Отечественной войны (в 1941 году в боях за оборону Москвы К. Воробьев был контужен и захвачен в фашистский плен, а после героического побега из концлагеря возглавлял партизанскую группу). После победы писатель чудом избежал «своих» лагерей — участи большинства освобожденных военнопленных, — однако клеймо «политически незрелый писатель, бывший в плену», сопровождало его, по сути, до самой смерти.

Оказавшись очевидцем стольких народных бед, К. Воробьев счел своим долгом внести свой вклад в осмысление этого опыта современниками и передать это знание будущим поколениям. Отсюда и нечастое в литературе тех лет чувство писательской ответственности за каждую строчку своих книг — художественных летописей советской эпохи. Все наследие К. Воробьева можно назвать «сказанием о моем ровеснике»: автор считал себя вправе писать лишь о лично увиденном, прочувствованном и осмысленном. Творческие идеалы К. Воробьева нашли отражение в строках из его письма В. П. Астафьеву от 28.01.64: «. Вы человек богатый и щедрый сердцем. И очень русский Вы, что в наше отчаянное время — великое достояние! Мне известно, что жить и писать с этим чрезвычайно трудно, но Вы ведь знаете, что иначе нельзя, не стоит писать, а стало быть, жить. Черт с ними, с этой бандой верхушествующих в нашей литературе, всегда певших аллилуйю тому, кому надо было петь анафему, продававшихся оптом и в розницу за мишуру. Мы нищи хлебом, но зато „в моей душе лежит сокровище, и ключ поручен только мне“, как сказал Блок» (52,305).

Трудности с печатью и пожизненная травля со стороны официозной критики все же не смогли задушить воробьевское слово и помешать рождению — и возрождению — его мастерской прозы. Лучшие книги писателя, пронизанные беззаветной любовью к родному народу и болью за его израненную террористической властью душу — веру, традиции, национальные идеалы нравственности, — стали примерами истинной гражданственности, справедливости, человеколюбия, уроками того, что сам К. Воробьев определил как «чувство родства и близости», без сохранения которого тщетны любые попытки духовного оздоровления нации.

Опыт изучения. Редкие публикации воробьевских книг при жизни автора (по данным В. Смирнова, вето на упоминание имени К. Воробьева в печати наложил сам М. Суслов), скудное количество рецензий или их разгромный характер (в дело травли К. Воробьева особый вклад внесли Г. Бровман, Г. Краснов, М. Синельников, И. Кузьмичев, И. Герасимов, В. Севрук, А. Киреева и др.) не могли не отразиться на судьбе писательского наследия. Как выразилась.

В. Воробьева, имя автора «было занесено в список тех, кого не велено упоминать в прессе, кому суждено пережить погребение своего имени при жизни» (56, 431).

О прозе К. Воробьева долгое время даже вскользь не говорилось в литературоведческих и критических работах, посвященных «литературе лейтенантов» и так называемой «деревенской прозе», хотя писатель является одним из зачинателей первого названного течения и идейно родственен второму. Скупая информация чаще всего носила ярко выраженный идеологический характер. Стремление понять сущность воробьевских книг и неискаженной донести ее до читателя в 60-х — 70-х годах было присуще немногочисленным работам С. Воронина, В. Астафьева, Ю. Бондарева, И. Дедкова, Ю. Томашевского, литовским рецензентам П. Гельбаку, К. Амбрасасу, Г. Кановичу и др.

И все же прав был К. Воробьев, когда писал единомышленникам: «. как известно, не все рукописи горят», и это «хорошо, хоть и грустно оттого, что «все наше будет после нас.» (51, 350). Вслед за историческими переменами 80-х имя писателя стало возвращаться в культурный обиход страны. В периодической печати стали появляться статьи, авторы которых пытаются услышать воробьевское слово без идеологических «помех» (работы И. Золотусского, В. Астафьева, И. Дедкова, Н. Кузина, А. Кедровского, JI. Лавлинского, JI. Малкина, Е. Носова, П. Сальникова, Н. Сосниной, Ю. Томашевского, С. Федякина, В. Чалмаева, М. Шевченко и др.).

Творчеству К. Воробьева в его различных аспектах было посвящено и несколько диссертационных исследований. Эпизодические обращения к имени писателя, в различной степени отвечающие требованиям советской цензуры, встречаются в ряде диссертационных исследований 60-х — 70-х (В.Н. Севрук. Проблема гуманизма в современной советской прозе о Великой Отечественной войне. — М., 1967; Г. А. Баронова. Современный советский роман о Великой Отечественной войне: некоторые закономерности развития. — М., 1975; С. И. Журавлев. Идейно-нравственные проблемы и художественное своеобразие современной советской прозы о Великой Отечественной войне (Ю. Бондарев, В. Быков). — М., 1977 и др.).

В нескольких диссертационных исследованиях последних десятилетий наследие писателя рассматривается с новых позиций. По нашим сведениям, на данный момент существует только две диссертации, посвященные исключительно воробьевской прозе (И.В. Петракова (Соколова). Творчество К. Воробьева (Эволюция. Проблематика. Герой). — Л., 1986; Н. Н. Золототрубова. Нравственные аспекты войны и мира в прозе К. Воробьева. — Воронеж, 1995).

Большой вклад в изучение военной прозы писателя сделан в диссертационных исследованиях В. Д. Мирюшкина и М. В. Кульгавчук (В.Д. Мирюшкин. Нравственно-психологические аспекты современной советской прозы о Великой Отечественной войне (К. Воробьев, Ю. Пиляр, В. Семин). — М., 1990; М. В. Кульгавчук. Проза К. Воробьева и В. Семина в контексте литературного процесса (к проблеме авторской позиции). — М., 1990). Рассмотрение воробьевской повести о коллективизации «Друг мой Момич» является важным звеном докторской диссертации В. Т. Сосновского (В.Т. Сосновский. Постмодернизм и традиция: опыт монистического взгляда на литературно-культурологический процесс в преддверии третьего тысячелетия (слово и текст в динамике времени и в контексте континуальных дискуссионных проблем отечественной литературы 1980;1990;х годов). — Краснодар, 1999). На роль серьезного научного исследования, по нашему мнению, претендует щемяще-поэтичный и в то же время аналитический биографический очерк жены писателя В. В. Воробьевой «Розовый конь».

Остается малоизученным огромный пласт воробьевской прозы, одной из центральный проблем которой является, на наш взгляд, проблема взаимоотношений человека и времени, понимаемом и как эпоха («длительный промежуток времени, выделяемый по какому-нибудь характерному явлению, событию»), и как история («прошлое, сохраняющееся в памяти человечества», в его взаимосвязи с настоящим и будущим) (138- 809, 229).

Материалом исследования являются повести, рассказы, очерки, дневники и записные книжки К. Воробьева, а также произведения многих отечественных авторов XX столетия, рассмотрение которых позволяет глубже понять место воробьевской прозы в литературном процессе 50-х — 70-х и русской словесности в целом. При исследовании военных повестей писателя мы обращались к творчеству В. Астафьева, М. Алексеева, Г. Бакланова, В. Богомолова, Ю. Бондарева, В. Кондратьева, Е. Носова, Н. Сапфирова, В. Семина,.

A. Толстого, М. Шолохова. Для осознания значения «деревенских» повестей К. Воробьева проводятся параллели между ними и произведениями А. Доро-гойченко, А. Неверова (Скобелева), Ф. Абрамова, В. Белова, С. Залыгина, Б. Можаева, А. Твардовского, М. Шолохова и др. Прослеживаются связи во-робьевских книг с мифологией, фольклором и классической литературой — наследием JI. Толстого, JI. Андреева, Г. Ибсена, М. Сервантеса, С. Есенина,.

B. Маяковского и др.

Предметом исследования является решение темы взаимоотношений личности и времени в повестях и рассказах К. Воробьева и способы ее художественного воплощения.

Целью диссертационного исследования стало выявление характера взаимоотношений человека с его прошлым, настоящим и будущим в художественном мире К. Воробьева, изучение путей художественного воплощения авторского замысла.

Из этого вытекают следующие задачи диссертационной работы:

— выявить специфику воробьевского изображения человека в условиях Великой Отечественной войны;

— рассмотреть авторскую позицию в вопросах взаимоотношений личности и власти в периоды гражданской войны, коллективизации, Великой Отечественной войны и первых послевоенных десятилетий;

— проследить, как в прозе К. Воробьева осмысливается влияние тоталитарной эпохи на судьбы нескольких поколений советских людей;

— осмыслить концепцию личности в воробьевском творчестве;

— рассмотреть пути художественной реализации темы «человек и время» в прозе К. Воробьева;

— осмыслить специфику произведений писателя и их место в литературном процессе;

— предложить собственные интерпретации ряда воробьевских произведений.

В качестве ведущих методов исследования были избраны культурно-исторический и сравнительно-типологический.

Теоретико-методологическая база исследования основана на литературоведческих идеях М. Бахтина, И. Волкова, В. Кожинова, Д. Лихачева, JI. Тимофеева и др.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Взаимоотношения человека со временем в воробьевской прозе обусловлены характером государственного устройства, общественными ценностями, воспитанием и жизненным опытом личности. Установившийся с приходом Советской власти тоталитарный режим путем разрушения традиций и насильственных методов управления способствовал уничтожению личности, характеризуемой писателем через понятия ответственности, свободы воли, поступка и саморазвития, а также через связь с нравственными нормами православной культуры.

2. Жестоким испытанием воспитанного Советской властью человека стала Великая Отечественная война с такими ее явлениями, как отступление, окружение, плен. Исторически правдиво раскрытая писателем сущность этих событий оборачивается разоблачением преступной роли государства в неудачах первых военных лет. Специфика проблематики и способов ее художественной реализации ставит К. Воробьева в ряд основателей «лейтенантской прозы».

3. Отнесение первопричин военных катастроф к периоду становления советской системы, годам гражданской войны и коллективизации породило произведения, в которых автор одним из первых в литературном процессе 50-х.

— 70-х убедительно изобразил данные события как разбой и насилие новой власти по отношению к своему народу. С утратой традиционных нравственных ценностей, по убеждению К. Воробьева, народ перерождается в основанный на идеологических установках коллектив, исключающий и полноценное «я», и «соборное» «мы».

4. Лейтмотивом воробьевской прозы оказывается мысль о том, что забвение духовных основ прошлого, физическое устранение носителей лучших черт национального характера и другие проявления тоталитарного режима ведут к прогрессирующему явлению социального сиротства, накладывающему свой отпечаток на каждое новое поколение советских людей. В результате коррозии подвергаются все сферы человеческой жизни — социальная, нравственно-психологическая, интимная и др. Продолжение данной линии общественного развития, по убеждению К. Воробьева, грозит вырождением человека как носителя духовности.

Научная новизна исследования базируются на недооценке творчества К. Воробьева в критике и состоят в деидеологизации отношения к писательскому наследию, рассмотрении соотнесенности авторского взгляда на личность и время с общечеловеческими и православными нравственными ценностями, осмыслении малоизученных аспектов воробьевской прозы, некоторой переоценке значения его творчества в литературной жизни и в попытке дать новые интерпретации некоторых произведений писателя.

Теоретическая значимость. В диссертации рассматриваются основные черты концепции личности в произведениях К. Воробьева. Впервые ее содержательные аспекты обусловлены эстетикой православной культуры. Более точно определяется место воробьевской прозы в литературном процессе 50-х — 70-х годов.

Практическое значение работы заключается в возможности ее использования в курсах лекций «История русской литературы XX века», «Теория литературы», в формировании тематики спецкурсов, спецсеминаров, научно-исследовательских работ студентов, проведении занятий в общеобразовательных учебных заведениях, а также в качестве комментариев к печатным изданиям сочинений К. Воробьева.

Апробация исследования проводилась на региональных научных конференциях и на заседаниях кафедры литературы и методики ее преподавания Армавирского государственного педагогического института. Результаты исследования использовались на занятиях по курсу «История русской литературы XX века» и на уроках в старших классах средней школы. По теме диссертационной работы опубликовано 5 статей и материалы.

Структура диссертационной работы представлена «Введением», двумя главами («Человек на войне» и «Проблема взаимоотношений личности и власти в прозе К. Воробьева»), «Заключением», «Библиографией», включающей 207 наименований. Общий объем диссертации — 226 страниц.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

По итогам проделанной работы можно сделать ряд выводов, подтверждающих положения, вынесенные на защиту.

Ровесник Советского государства, К. Воробьев стал свидетелем многих драматических вех нашей истории. Человек в его взаимоотношениях со временем стал центральной темой писательского творчества, отвечающего убеждению автора в том, что художник слова «обязан быть следопытом причин и следствий» (51,464).

Войдя в литературу вместе с «лейтенантской прозой», К. Воробьев одним из первых честно, без господствовавшего в литературе послевоенного десятилетия идеологически обусловленного искажения событий, осветил многие запретные в ту эпоху темы. Деморализованность армии в начальный период войны, недостаток вооружения, проблемы кадрового состава Вооруженных Сил, отречение государства от попавших в плен воинов, правда о лагерях — эти и другие явления Великой Отечественной, художественно осмысленные писателем в повестях «Это мы, Господи!.», «Крик», «Убиты под Москвой», рассказах «Дорога в отчий дом», «Седой тополь», «Уха без соли», «Немец в валенках» и других, подводят читателя к осознанию преступной неготовности правительства к фашистской агрессии и бесчеловечности военной политики тоталитарной системы.

Военная проза К. Воробьева является лучшим образцом «литературы лейтенантов», выделяясь как смелостью показа запретных сторон войны, так и мастерским решением поставленной задачи. Для воробьевских произведений, развивающих тему «Человек на войне», характерны следующие идейно-художественные принципы изображения:

— неприятие тенденциозного морализаторства в изображении войны, ее «ура-патриотического» восприятия. Для Воробьева война — хаотичная, лишенная логики ежечасная трагедияотказ от сложившегося в предшествовавшей литературе освещения войны в общем, событийном плане, стремление дать читателю увидеть «частную» войну глазами ее участников. Действие происходит в реальной фронтовой обстановке, на обыденном, бытовом фоне, что особенно раздражало тяготеющую к эффектной героике критику. Для писателя же героическое — не традиционный впечатляющий подвиг в чрезвычайных условиях, а постоянная борьба человека с обстоятельствами и собственной слабостьюпсихологизм, пристальное внимание к внутреннему миру персонажей. Лейтенанты Воронов («Крик»), Костров («Это мы, Господи!.»), Ястребов («Убиты под Москвой») предстают как противоречивые, развивающиеся личности, отличные от несколько плакатных, «однозначных» героев ранней военной прозы. Становление личностей центральных персонажей повестей показано писателем как преодоление страха, порожденного как воспитанием в тоталитарной стране, разрушающем в человеке способность к личной ответственности, так и извечным чувством самосохранения, граничащим, с одной стороны, с необходимым для успешной борьбы рационализмом, с другой, — с трусостью и готовностью к предательству. К. Воробьев рассматривает вопрос о влиянии полученного до фашистской агрессии воспитания на поведение человека на войне, делая вывод о том, что истоки патриотизма таятся не в идеологических догмах, а в любви к своей малой родине, в памяти о крестьянском, для большинства воробьевских персонажей, прошлом. Именно благотворная сила памяти и привитые деревенским ладом нравственные понятия оказываются решающим фактором жизнестойкости воробьевских героев, сильно пошатнувшейся после их «прозрения» — осознания лживости и антигуманности многих идеологических установок советского государствараскрытие характеров Сергея Воронова, Сергея Кострова, Алексея Ястребова, капитана Рюмина и других осуществляется через поступок, то есть осуществление ими нравственного выбора между эгоизмом, почвой для предательства, и чувством личной ответственности, «соборности» -основой подлинной гражданственности. В военной прозе К. Воробьева вопрос о мере человеческой ответственности влечет за собой серьезные раздумья о моральной неправомерности самоубийства в плену (эта себялюбивая, «рабская» психология, по убеждению писателя, должна преодолеваться ради дальнейшей борьбы за освобождение родины) и об особенно тяжелом грузе ответственности, лежащем на командирах. Последние нередко оказываются заложниками противоречивых требований воинского устава и законов нравственности (образы капитанов Рюмина и Мише-нина, лейтенанта Ястребова);

— иначе рассматривается игнорируемая или однозначно трактуемая тема плена (пленный — предатель и враг). В военных повестях проблема решается многоаспектно, с вниманием к конкретным судьбам и ситуациям. Воробьев показывает масштабность этого явления и его восприятие заключенными, сознающими свою отверженность государством. В решении темы писатель проходит путь от откровенных описаний лагерного существования, героических или предательских поступков его жертв, изображения массовости этого явления в повести «Это мы, Господи!.», рассказах «Седой тополь» и «Дорога в отчий дом» до решения вопроса о роли сталинской политики в участи ее плененных защитников («Крик»);

— для стиля военных повестей характерно тяготение к образам-символам, натуралистическим подробностям и пейзажным зарисовкам, имеющим смысловую, а не формально-эстетическую значимость. Сложная метафоричность ранней военной прозы сменяется точными, реалистическими описаниями. Ведущими способами передачи душевного состояния персонажей являются формы «внутренней речи», интонационно-голосовая характеристика, внимание к деталям, мимике и жестам.

Продолжая раздумья о причинах внутреннего кризиса советской системы, писатель обратился к событиям гражданской войны и коллективизации, одним из первых в литературном процессе 50-х — 70-х изобразив их как государственный террор по отношению к собственному народу (рассказы 1955 года «Ермак» и «Синель», повести «Сказание о моем ровеснике"(1960), «Почем в Ракитном радости» (1963), «Друг мой Момич» (1965)). О характере взаимоотношений личности и тоталитарного государства К. Воробьев делает следующие выводы:

— следствием ломки традиционных крестьянских представлений, основанных на уважении к труду и собственности, чувстве сопричастности со всем живущим и других ценностях православной культуры, становится вырождение всего народа. Системой методично уничтожаются люди «с чувством родства и близости», соответствующие воробьевскому типу идеальной личности (Момич, тетка Егориха, Матвей Ястребов), и все больше становится тех, кто «сам по себе» (Кузьма Ходукин, Игнат и Тишка Суровцы, Яшка Кочанок, Зюзя, Сибилек). Показательно, что эти определения являются основой группировки образов практически всех произведений писателя;

— забвение норм народной морали ведет к духовному опустошению нации и все возрастающему явлению социального сиротства. Именно оно оказывается питательной средой для формирования деятелей новой государственной системы (образы председателя коммуны Лесня-ка, Сергея Бычкова, Тишки Суровца и др.). Лишенные чувства дома и семьи, они не способны ощутить подобное и по отношению к своему большому «дому» — родине и ее людям. С 1917 года явление социального сиротства, как показывает автор, только прогрессировало. Разрушенными оказались семьи Максима Мотякина («Друг мой Момич») и Мирона Останкова («Почем в Ракитном радости»). Под знаком без-отцовства прошла жизнь «ровесников революции» — Сергея Воронова, Алексея Ястребова, Саньки Письменова, Кузьмы Останкова, Родиона Сыромукова и других персонажей воробьевских произведений. Молодежь 60-х — 70-х — дети тех, кто был уничтожен тоталитарной системой в 30-х или погиб в войне с фашизмом, и внуки жертв революции, гражданской войны и коллективизации — оказывается оторванной от духовного наследия предшествовавших поколений и опытным путем вырабатывает собственные идеалы («Вот пришел великан», «Записки таксиста»), В частности, в отсутствии этих связей автор видит причину бессемейности центральных фигур его «городской прозы»;

— уничтожение тоталитарной машиной чувства родства и участия, характерного для русской ментальности, вкупе с социалистическим коллективизмом (не явлением соборного типа сознания, а скрепленной суррогатной идеологией человеческой массой, являющей собой «торжество приспособленчества и посредственности»), породили поколения людей без прошлого, с сомнительным будущим. Их настоящее проходит в заботе о материальном благополучии собственного «я», агрессивно-потребительском отношении к жизни и друг к другу, исключающем способность к заботе и состраданию, в зашоренности сознания стандартными схемами («Записки таксиста», «Вот пришел великан», «.И всему роду твоему»);

— коррозия советского общественного порядка поражает все сферы человеческой жизни — социальную (вопросы межличностных отношений, профессиональной деятельности, статуса семьи), нравственно-психологическую, культурную, губительно воздействуя даже на любовную область человеческих переживаний. Мысль о нивелирующем воздействии тоталитарной системы становится лейтмотивом воробьевского творчества второй половины 60-х — начала 70-х годов: «.образуется огромная наступательная сила, направленная на обезволивание и подчинение людей воле партии, что именуется строительством коммунизма: подавляли личное мнение и индивидуальные качества людей при помощи рычагов государства.» (56,469);

• полагая, что современность — это «часть нашего прошлого и будущего и взаимодействие и борьба этих частей», писатель делает вывод о губительности утопических призывов жить во имя счастливого будущего, так как его залогом может быть только полноценно прожитое настоящее (51, 460). Развенчание социалистической концепции стало ведущей идеей повести «. И всему роду твоему», обладающей рядом признаков, характерных для произведений антиутопической направленности (изображение противопоставляющего себя авторитарной власти героя, разоблачение социальной теории путем доведения ее до логического финала, выявление опасности унификации членов подобного общества, постановка проблемы самоуничтожения человечества вследствие безнравственного использования достижений НТР, основанный на принципе пересечения и совмещения времен тип хронотопа и др.).

Обличение пороков тоталитарного государства, безусловно, является важным вкладом К. Воробьева в дело изменения общественного сознания. Но в какой-то мере писатель не избежал угрозы того, о чем в свое время предупреждал И. С. Тургенев, заметивший, что «ум, направленный на одно отрицание, беднеет, сохнет». К. Воробьев, честный и по отношению к самому себе, в одном из писем заметил: «Знаю по опыту, что с каждым годом это (писательство. — А.Х.) все трудней и трудней, и не по внешним причинам, а из-за себя: становишься пристальней и придирчивей, суше, даже уже, рациональней» (52,343).

Критическая направленность воробьевской прозы, оправданная временем и особенностями его жизненной и творческой судьбы, традиционна для отечественной литературы и свидетельствует о мужественной гражданской позиции автора. И все же акцент на негативе, особенно в прозе последних лет, на наш взгляд, несколько обеднил его творчество. В отличие от большинства во-робьевских произведений о деревне, в которых мрачная историческая ситуация не смогла погасить душевный свет сельских праведников, «городская проза» отражает процесс затухания этого света, торжество тьмы. Наверное, в этом исключительно отрицательном восприятии всего советского и нетерпимости к современным нравам можно усмотреть некоторое нарушение жизненной правды, так как бытие человека определяется не только государственным строем его родины.

Однако не будем забывать, что литература — вид искусства, требующий не только художественного мировидения, но и мощного сопереживания, душевного проникновения автора в судьбы своих героев. И вряд ли сам К. Воробьев претендовал на всеохватное отражение действительности, удел очень немногих творцов. Он честно писал о наболевшем и достиг в этом больших высот — и творческих, и гражданских. Время — самый беспристрастный критик, и то, какое внимание уделяется сейчас воробьевскому наследию, — лучшая ему оценка и награда.

К другим спорным моментам прозы К. Воробьева можно отнести несколько искусственную сложную тропику и псевдонародное занижение роли интеллигента на войне в ряде произведений начального периода творчества, недостаточную объясненность некоторых эпизодов и подчас слабую мотивировку поступков персонажей, например, в «Записках таксиста». Однако заметим, что по мере роста писательского мастерства К. Воробьева практически все эти «шероховатости» превращались в достоинства, знаковые черты его эстетической самостоятельности в ряду других авторов. Так, «украшательства» стиля привели к впечатляющей точности художественной речи, а сюжетные «пробелы» — в редкую способность доверять читателю, дать ему возможность самостоятельного осмысления книги.

Неповторимость стиля «деревенской» и «городской» прозы К. Воробьева достигается, в частности, за счет таких творческих находок, как повествование об исторических катаклизмах от лица непосредственных, аполитичных детей («Ермак», «Синель», «Друг мой Момич») — особенности художественного времени (эпилоги в рассказе «Ермак» и повести «Друг мой Момич», ретроспективная направленность повести «Почем в Ракитном радости», рассказов «Чертов палец», «Костяника», сложный характер хронотопа в «. И всему роду твоему») — связь с мифологией («Друг мой Момич», «Вот пришел великан»), устным народным творчеством («Это мы, Господи!.», «Друг мой Момич» и др.) и классикой отечественной и зарубежной литературы («Вот пришел великан», «Записки таксиста» и др.) — скрытое обращение к библейским мотивам и образам, использование традиционной христианской символики («Сказание о моем ровеснике», «Друг мой Момич», «Почем в Ракитном радости», «. И всему роду твоему»).

По справедливому наблюдению В. Т. Сосновского, К. Воробьев относится к числу тех писателей, творчество которых «. и есть современная животворящая традиция. В трудные, переломные периоды нашей истории литература всегда стремилась помочь своему народу познать свои сильные и слабые стороны, трезво оценить духовно-нравственные ресурсы, необходимые ему для дальнейшего исторического бытия, развития и самосовершенствования» (168,43).

Проблема «Личность и время» рассматривается в воробьевском наследии многоаспектно. Писатель убедительно доказывает, что взаимоотношения человека со временем во многом обусловлены характером государственного устройства, общественными ценностями, воспитанием и жизненным опытом личности. Лейтмотивом его прозы становится разоблачение антинародной и антиличностной сущности советской политической системы. Разрушительное воздействие тоталитарного режима К. Воробьев обнаруживает на всех стадиях его развития: в годы гражданской войны, коллективизации, Великой Отечественной, мирных 50-х — 70-х. Сущность взаимоотношений личности и времени автор выявляет и на историко-генетическом уровне («Сказание о моем ровеснике», «Друг мой Момич», «Ермак», «Синель»), и под углом современности («Записки таксиста», «Вот пришел великан»), и в перспективе («.И всему роду твоему»), что делает творчество писателя высокохудожественной летописью советской эпохи, философским осмыслением ее прошлого, настоящего и грядущего.