Иррациональность смысла жизни

«Каждая жизнь имеет свой собственный смысл, — утверждал Дильтей.— Он заключен в том значении, которое придает каждому настоящему моменту, сохраняющемуся в памяти, самоценность, при этом значение воспоминания определяется отношением к смыслу целого. Этот смысл индивидуального бытия совершенно неповторим и не поддается анализу никаким познанием, и все же он, подобно монаде Лейбница, специфическим образом воспроизводит нам исторический универсум»¹⁴.

Если марксисты верят в способность человека познать и истинно оценить свой смысл жизни, то философы-иррационалисты,.

• 13 Трубников II. II. О смысле жизни и смерти. М., 1966. С. 75—76.
• 14 Дильтей В. Наброски к критике исторического разума // Вонр. философии. 1988. № 4. С. 139.

напротив, ставят под сомнение или даже вовсе отрицают возможность рационально-дискурсивно выражать смысл жизни, «идею отдельной жизни», полагая, что жизнь иррациональна по своей сути, а наше сознание часто ошибается, когда пытается выразить невыразимую глубину человеческой души. Смысл — предмет веры, интуиции, инстинкта, но не предмет научного разбирательства, поэтому изначально обречены на поражение социологические опросы населения о смысле жизни и тем более академические разработки и рекомендации по проблеме «смысл жизни народа» (например, «русской идеи»), проводимые с целью выработать и внедрить «к исполнению» некую национальную идею.

«Настоящее никогда не составляет нашей цели: прошедшее и настоящее — наши средства, а цель — одно будущее. Таким образом, мы никогда не живем, но надеемся жить» (Паскаль). Ясперс считал, что смысл жизни приоткрывается нам лишь в особых, пограничных, ситуациях, в которых человеческая экзистенция познает себя как нечто безусловное. Камю сказал: «Этот мир лишен смысла, Человек — единственное существо, обладающее интуицией мировой бессмыслицы, абсурда. Тот, кто осознал это, обретает свободу».

По мнению Б. У. Хергемеллера, смысл жизни раскрывается только через веру и обнаруживается как взаимосвязь смерти, удивления, страха, радости, скуки; правдоподобной теорией смысла жизни может быть агностическая этика, демократичная, ненормативная, никому ничего не предписывающая и не навязывающая. Пессимисты предаются мировой скорби, т. е. чувству, описанному романтиками, что мир, в котором мы живем, является наихудшим из всех мыслимых миров, а вовсе не наилучшим, как думал оптимист Лейбниц. Кафка рассуждал, что поскольку жизнь близится к смерти и конечная цель жизни — смерть, то, стало быть, «смысл жизни в том, что она имеет свой конец».

В нынешнем западном («потребительском») обществе господствует стремление к комфорту, с чем сопряжена инфантильность, слабовольность и пассивность граждан. Известный психиатр и писатель М. Нордау тесно связывает «сумеречное настроение» европейской интеллигенции (чувство бесцельности жизни, скептицизм, эгоизм, склонность к суициду) с ее комфортным образом жизни^[1]. Иррационалистическая теория смысла жизни противостоит этике кантианцев, этике должного, которая осуждает отклонение от априорно известного ей идеала.

Отвлекаясь от культуроведческого обсуждения более глубоких причин противоборства неоплатонизма и неокантианства по проблеме смысла жизни и тесно связанных с нею других центральных проблем философии, заметим, что с чисто рассудочной точки зрения предпочтительно выводить нормативно-этические следствия (цели жизни) из той или иной онтологической схемы, ставя теоретический разум выше практического, а не ограничиваться лишь априорными посылками антиметафизической философии морали.

Во втором случае — в случае неокантианского видения смысла жизни — философия перестает быть духовной любовью к мудрости и становится интеллектуальным полицейским, запрещающим мыслить самобытное, трансцендентное и не имеющее цены. В первом же случае взгляд на смысл жизни как металогическую внутреннюю целостность жизни будет дополнен откорректированной тенденцией рационализировать смысл жизни и рассматривать человека как самоуверенного субъекта, пытающегося преодолеть в себе страдающее и переживающее существо.

Последовательный онтологизм не замыкается на «эссенциальном» в человеке, но берет также и «феноменальное» и связывает между собой два вида смысла — внутренне-формальный (идейный, эйдетический) и внешне-формальный (функциональный, практико-целевой, ценностный). Но при этом онтологизм провозглашает логическую и бытийную первичность сущности, самобытности, эйдоса, идеи и вторичность вещи-для-нас, значимости, роли, цели.

• [1] См.: Нордау М. Вырождение. М., 1995.