Региональное управление в Великом княжестве Финляндском Российской Империи

регион управление российский Вхождение в состав Российской империи способствовало экономическому развитию Финляндии. Провинция, ранее являвшаяся донором Шведского королевства, получила возможность вести выгодную внешнюю и внутреннюю торговлю, укреплявшую собственную экономику, в том числе и благодаря льготным таможенным тарифам на товары, производимые в Финляндии.

Представленные документы и фотографии рассказывают о разработке полезных ископаемых на территории княжества, о развитии молочной, пивоваренной, лесопильной, сталелитейной, фармацевтической и других отраслей сельскохозяйственного и промышленного производства — что, в соединении с развитием машинной индустриализации, превратило к началу XX-го столетия Финляндию в промышленно развитый регион Российской империи.

Успехи в политическом и экономическом развитии Великого княжества Финляндского были бы невозможны без параллельного развития в области просвещения и социального обеспечения граждан Финляндии.

Российское государство уделяло достаточное внимание качеству народного образования в этой национальной окраине империи.

В Финляндии действовали как школы для русских, так и чисто финские народные школы, учебники и учебные пособия для которых издавались на финском языке.

Посетители узнают, что учебные заведения в Великом княжестве Финляндском содержались за счет попечительских обществ, ознакомятся с разработанными и утвержденными попечителями уставами образовательных учреждений и правилами для учащихся.

А список учеников, поступивших в Гельсингфорсскую Александровскую гимназию в 1872 году, засвидетельствует тот факт, что на обучение в этом привилегированном учебном заведении могли претендовать дети из семей самого разного социального положения и вероисповедания.

Забота о народном образовании сопровождалась мерами по сохранению здоровья нации, что было немаловажно в век многочисленных эпидемий.

Великое княжество Финляндское было одной из первых территорий Российской империи, на которой проводилась вакцинация населения против наиболее опасных массовых заболеваний, подтверждением чему является Предписание Сената о прививках против оспы среди населения за 1821 год.

В городах развивалась сеть аптек и стационарных лечебных заведений с достаточным штатом врачей, среднего и младшего медицинского персонала (например, в гражданской больнице, расположенной в районе Выборгской крепости, в 1896 году на 8 мест, рассчитанных для приема стационарных больных, приходилось 2 врача, 4 фельдшера, 5 сестер милосердия и 6 сиделок).

Развитие здравоохранения тесно увязывалось с социальным обеспечением малоимущих слоев населения, что делало медицинское обслуживание доступным для всех граждан Великого княжества Финляндского, свидетельством чему может служить, например, отношение Кексгольмской городской думы о предоставлении бесплатных мест для лечения несостоятельных граждан на курорте.

На фоне политического суверенитета, в обстановке толерантности и равноправия, по мере промышленного развития и роста просвещения укреплялось национальное самосознание финляндцев.

В XIX веке Финляндия переживала устойчивый культурный подъём.

Это нашло отражение в первую очередь в интересе к родному языку, чему в немалой степени способствовала имперская власть.

На протяжении всего позапрошлого столетия русскими и финскими учеными-подвижниками проводились этнографические и лингвистические исследования в области культуры и национального языка финнов и родственных им народов.

Первая в России грамматика финского языка была издана в столице империи — С.-Петербурге — пастором Штрольманом еще в 1816 году.

Граждане Великого княжества Финляндского принимали активное участие в общественной и культурной жизни Российской империи, чему свидетельством служат торжества по празднованию общегосударственных юбилейных дат, по сбору пожертвований на сооружение памятников известным государственным деятелям России, представителям общероссийской культуры и науки. Посетителям, без сомнения, будут интересны документы, свидетельствующие о сборе пожертвований среди финляндцев на сооружение памятника родоначальнику русских князей Рюрику в 1857 году, а так же памятника Пушкину в Царском Селе.

Взятые в совокупности, архивные документы, свидетельствуют о том, что за столетие пребывания в составе Российской империи финский народ, благодаря политике, проводимой центральной властью в отношении своей национальной окраины, осуществил прорыв во всех сферах жизни — политической, экономической, социальной и культурной.

Нация, еще недавно прозябавшая на задворках Шведского королевства, приобрела форму конституционного правления, всеобщее избирательное право, национальный язык в качестве государственного, модернизированную экономику, развитые системы образования и здравоохранения, свои литературу и искусство — вплоть до обретения собственного национального эпоса.

И, когда в результате потрясений 1917 года, расколовших великую державу, Финляндия приобрела независимость — все это позволило ей занять достойное место в среде европейских государств.

Рождение финляндской автономии.

Присоединение Финляндии к России являлось следствием политики великих держав. По итогам заключенного в 1807 г. между Россией и Францией Тильзитского мира Россия брала на себя обязательство оказать давление на Швецию с целью вынудить ее. присоединиться к континентальной блокаде Англии. Эта политика санкций привела через год к российскошведской войне, в ходе которой территория Финляндии была завоевана российскими войсками. По Фридрихсгамскому мирному договору 1809 г. Швеция отказалась от своей восточной провинции в пользу России.

Финляндская политика Александра I в значительной мере определялась военно-стратегическими соображениями и расчетами. Тень Наполеона витала над происходившими в Европе событиями. Его отношения с Александром I стремительно ухудшались. России было важно обеспечить безопасность Петербурга от возможного наполеоновского вторжения. Среди правящих кругов России также существовала уверенность в наличии сильных реваншистских настроений в Швеции, которые находили поддержку среди шведоязычного населения княжества. Обстоятельства требовали от российской власти быстрого упрочения своих позиций на присоединенной территории. Эта задача не могла быть решена лишь методами военного принуждения. Необходимо было проведение такого политического курса, который нейтрализовал бы существующее в Финляндии недоверие к российскому правлению, исключил бы превращение Финляндии в очаг сепаратизма и в конечном итоге обеспечил бы безопасность северо-западных границ в условиях приближавшегося столкновения с Францией. В ходе решения указанных задач родилась финляндская автономия.

Разработка политического курса Александра I в отношении Финляндии тесно связана с именем М. М. Сперанского. В конце 1808 г. ему были переданы финляндские дела, изъятые из компетенции общерусских учреждений. По мнению российского историка В. А. Корнилова, Сперанскому принадлежит ведущая роль не только в разработке отдельных государственных актов, касающихся Финляндии, но и в определении общего направления политики российского правительства. Он прекрасно понимал, что Финляндия по уровню общественного развития стояла выше, чем любая из русских губерний. В России еще господствовали крепостнические отношения, тогда как в Финляндии крепостного права не было и финляндское крестьянство, равно как и городское бюргерство, представляли собой довольно активную политическую силу. Поэтому успешная политика России на завоеванной территории была возможна лишь при условии, что население княжества получило бы не меньше, а больше прав и привилегий, чем оно имело при шведском господстве.

В марте 1809 г., еще до заключения Фридрихсгамского мирного договора со Швецией, Александр I созвал в Борго (Порвоо) собрание представителей четырех сословий Финляндии. Император дал торжественное обещание не нарушать религии, коренных законов, прав и преимуществ, которыми пользовались подданные княжества «по конституциям». Под «конституциями» понимались действовавшие в Финляндии до русского завоевания шведские законы «Форма правления» от 21 августа 1772 г. и «Акт соединения и безопасности» от 21 февраля и 3 апреля 1789 г.

Российский император, имевший в Финляндии титул Великого князя, произнес свою речь по-французски. Текст мартовской Грамоты был составлен в общих выражениях, что давало возможность двусмысленного толкования ряда положений. Спустя десятилетия документы Боргоского собрания сословий станут одним из главных предметов дебатов между Финляндией и Россией относительно правовых основ вхождения Финляндии в состав Российской империи." Политические страсти разгорятся вокруг вопроса о том, каков реальный государственно-правовой статус Финляндии в составе России: является ли Финляндия особым государством, соединенным с империей лишь фигурой Великого князя, или же княжество не более чем инкорпорированная в состав империи провинция?!

В 1809 г. не было издано документа, четко определявшего положение Финляндии в составе России. Однако конкретные практические шаги российской власти в Финляндии шли в русле автономного статуса Финляндии.

В политической структуре княжества российская администрация позволила применить принцип разделения властей, правда, этот принцип не был выдержан до конца. Финляндия получила свой законодательный орган — сейм. Без одобрения сейма Великий князь не мог вводить в княжестве свои законы и налоги. После этого российские государи не созывали сейм более полувека, что, однако, не нарушало финляндских законов, поскольку созыв сейма являлся прерогативой государя. По Сеймовому уставу 1869 г. была законодательно установлена периодичность созыва сейма не реже чем раз в пять лет, но уже с 1882 г. сейм стал фактически созываться каждые три года. Реформа Сеймового устава укрепила позиции местной элиты и создала преграды на пути безграничной власти российского императора в княжестве.

Финляндия имела и собственную исполнительную власть Правительственный Совет, который в 1816 г. переименовали в Императорский финляндский Сенат, независимый во внутренних делах от Петербурга. Он состоял из двух департаментов: юридического и экономического. Формально председателем Сената являлся представитель России генералгубернатор. Однако его присутствие на заседаниях финляндского правительства было необязательным. Заседания велись на шведском языке, которого российские генерал-губернаторы не знали. К тому же они не имели права приостанавливать решения Сената. Генерал-губернаторы настолько далеко отстояли от высшего административного учреждения края, что часто узнавали о ходе его работы из газет.

Сложнее обстояло дело с судебной властью. Согласно «Плану общего управления Финляндии», верховным судебным органом был определен Правительственный Совет (позднее, Сенат), но наряду с этим сохранились и старые финляндские суды — гофтерихты.

Александр 1 считал необходимым, чтобы финляндские дела докладывались ему напрямую, минуя российские министерства. Для этого была учреждена Комиссия по финляндским делам в Петербурге, реорганизованная позднее в Комитет по финляндским делам. В 1826 г. Комитет упразднили, образовав вместо него Статс-секретариат Великого княжества Финляндского во главе с министром статс-секретарем. Эту должность занимали финляндцы. Таким образом, по меткому выражению автора дореволюционной «Истории Финляндии» М. М. Бородкина, «Россия целое столетие предпочитала смотреть на финляндские дела через финляндские очки».

Российская центральная власть долгое время относилась к внутреннему развитию своего нового территориального приобретения достаточно безразлично. К примеру, финляндский генерал-губернатор А. А. Закревский с 1828 г. совмещал должность министра внутренних дел. В 1831 г. генерал-губернатором назначили князя А. С. Меньшикова, который управлял одновременно морским министерством и жил все время в российской столице, изредка навещая Гельсингфорс. В подобных условиях автономия Великого княжества имела прочную тенденцию к расширению.

Финляндия обладала собственным гражданством, не совпадающим с российским подданством. Финляндским подданным был открыт широкий и свободный доступ к службе на самых ответственных государственных и военных постах империи, в то время как русские подданные не получили в Финляндии одинаковых с местными жителями прав. Православный не мог преподавать историю, приобретение в княжестве русскими недвижимого имущества имело серьезные ограничения, практика русского врача в Финляндии была ограничена. Автономный статус Финляндии проявился также в собственной системе управления с исключительно финляндским чиновным аппаратом. Российское армейское устройство не распространялось на княжество, которое было освобождено от поставки рекрутов на воинскую службу и могло с 1878 г. иметь собственную, численно небольшую армию. Эта армия стала символом особого статуса Финляндии в составе империи.

В Финляндии имелись и другие атрибуты внутренней самостоятельности: свое национальное почтовое ведомство, выпускавшее финские почтовые марки, железнодорожная система с колеями, отличными от российских; наличие таможенной границы, причем, княжество получило право беспошлинной торговли с Россией, в то время как российские товары облагались пошлиной; собственный банк, принимаемый сеймом бюджет и своя финансовая система. Денежные средства княжество могло хранить в зарубежных банках. Общими у Финляндии и империи оставались лишь глава государства — царь, он же Великий князь Финляндии, внешнеполитическое ведомство, и центральной власти также были делегированы полномочия по стратегической обороне княжества.

Весной 1860 г. Финляндский Сенат отправил на «Высочайшее благовоззрение всеподданейшее представление по вопросу об упорядочении денежной системы в Финляндии». В этом документе Сенат указывал, что «русский серебряный рубль составляет для Великого Княжества слишком крупную монетную единицу. Ввиду сего Сенат, признал со своей стороны необходимым понизить монетную единицу края до ¼ русского рубля (по количеству чистого серебра), введя такую единицу специально для Финляндии с особым наименованием «марка». Эти предложения Сената не вызвали возражений со стороны финансового ведомства Империи, и 23 марта 1860 г. были утверждены императором. Высочайший манифест возвестил об установлении для Финляндии особой для этого края монетной единицы под названием «марка», разделенной на 100 меньших единиц под названием «пенни. По последовавшему затем постановлению от 12 июня 1860 г. финляндскому правительству разрешено было чеканить специально для края серебряную монету в 1 и 2 марки, в 25, 50, 75 пенни. Чеканка монет началась в 1864 тогда были отчеканены 1 марка и 50 пенни и медная монета 1 пенни. В следующем году к ним добавились еще 2 марки, 25 пенни, медные 10 пенни, и 5 пенни. Однако это не помешало Стокгольмскому монетному двору еще в 1863 году отчеканить пробные медные монеты для Финляндии, номиналом 20, 10, 5 и 1 пенни, они были большего размера и имели из-за этого широкий ободок. Впрочем, известно также по одному пробному экземпляру оттисков монет номиналом в 1 и 2 марки 1863 года в олове. Их происхождение неизвестно. Одномарочник хранится в музее Снеллмана в городе Куопио. В 1866 году были отчеканены пробники монет в 2 и 20 пенни (как французские 2 и 20 сантимов). 2 пенни 1866 года были двух видов: с зубчатым ободком и без него. 20 пенни были только с ободком. Сейчас известно около 10 монет 2 пенни каждого вида и около 5 монет 20 пенни. В Эрмитаже имеются монета в 20 пенни и один из вариантов монет в 2 пенни. Однако этим перечнем список пробных монет и редких оттисков в другом металле далеко не исчерпывается. Из пробников еще широко известны 1 марка 1870 и 2 марки 1867, а также монета 75 пенни 1863 года, которые считаются самыми дорогими русско-финскими монетами. В отличие от 75 пенни 1 марка 1870 г. и 2 марки 1867 г. — чеканенные в серебре, можно отнести к монетам массового выпуска, отчеканенных малыми тиражами. Что касается 75 пенни 1863, то история этого фантастического новодела такова: в 1950;х годах директор финского монетного двора Peippo Uolevi Helle проводя ревизию архива монетного двора обнаружил подлинный штемпель реверса монеты в 75 пенни. Используя подходящий штемпель аверса он отчеканил несколько десятков монет, которые стал дарить своим друзьям. Но вскоре им заинтересовалась полиция, причем не за незаконную чеканку, а за то, что он раздаривал монеты из казенного серебра. Директора уволили, а монеты были конфискованы. Но, как всегда бывает в таких случаях, часть монет осела по карманам. По некоторым оценкам было отчеканено 50−60 монет, «в карманах» осталось 6−8. Для того чтобы отличить эти монеты от подлинной (которой никогда не существовало), достаточно ознакомиться с широко известной книгой Василия Васильевича Узденикова «Геральдическое оформление российских монет 1700−1917». На аверсе новодела изображен герб Великого Княжества, используемый на монетах с 1873 года. Этот герб никак не мог попасть на монету в 1863 году.

Итак с 1864 года Гельсингфорский монетный двор начал чеканить русско-финские монеты: серебряные и медные, на которых принадлежность Финляндии к России обозначалась двуглавым орлом. Российский двуглавый орел на русско-финских монетах нес на груди изображение герба Великого княжества Финляндского, окруженное цепью ордена Андрея Первозванного. 9 августа 1877 г. последовало издание четырех узаконений, касавшихся новой реформы денежной системы Великого княжества Финляндского. Единственным мерилом ценности там стала выступать золотая марка. Причиной этому было сильное падение на мировом рынке цены на серебро. Казна скудела от увеличения платежей по заграничным займам. Поэтому еще в начале 1876 г. сеймовые уполномоченные Финляндского банка вошли в Сенат с ходатайством на введение в Финляндии золотой монетной системы. А уже в 1878 г. начался выпуск золотых монет. Золотые монеты чеканились достоинством в 10 и 20 марок с содержанием 2 28/31 грамма чистого золота в каждой десятимарковой монете. На монете впервые появилась надпись: FINLAND — SUOMI (на шведском и финском языках). Финляндия стала единственной российской территорией, которая была указана на монетах в качестве суверенного эмитента. Серебряная монета была объявлена разменной наравне с медной. Интересно, что именно финский монетный двор первым «откликнулся» на революционные события 1917 г. в России. Не прошло и месяца после отречения Николая II от престола, как Сенат Великого княжества Финляндского счел необходимым отразить это событие в оформлении русско-финских монет. Финляндия, более века входившая в состав Российской империи, была воодушевлена открывшейся перед ней реальной возможностью получения государственной независимости. На основании доклада директора Гельсингфорсского монетного двора И. Сунделя, было принято решение помещать на всех русско-финских монетах, как серебрянных, так и медных, тот же самый герб, который помещался ранее на серебрянных монетах, но без императорских корон над орлом. Этот герб был как бы предшественником герба Временного правительства, на котором орел изображался вообще без царских регалий — не только корон, но и скипетра и державы. Очевидно, с точки зрения законов геральдики такое видоизменение герба никак нельзя признать достаточным. Чтобы отразить факт свержения самодержавия, необходимо было, как минимум, убрать с герба не только императорские короны, но и основные знаки царской власти — скипетр и державу, а этого не было сделано. (К тому же необходимо было срочно менять и оформление медных русско-финских монет, на лицевой стороне которых был помещен вензель Николая II, уже отрекшегося от престола). Причина такого не совсем логичного решения сената становится понятной, если обратить внимание на техническую сторону вопроса, на то, каким способом были изготовлены штемпели гербовой стороны русско-финских монет нового образца — ведь недаром доклад Сенату представил директор монетного двора. При сравнении рисунков старого и нового герба на русско-финских монетах нетрудно заметить, что для изготовления штемпелей нового образца были использованы ранее применявшиеся маточники, прошедшие очень простую доработку: в них было срезано выпуклое изображение корон над гербовым орлом. С таких доработанных маточников и были переведены штемпели лицевой стороны монет в 50 и 25 пенни нового образца. Столь же просто были изготовлены гербовые штемпели для медных монет: штемпель монеты в 10 пенни был переведен с доработанного маточника серебрянной монеты в 2 марки, штемпель монеты в 5 пенни — с доработанного маточника серебрянной монеты в 1 марку и штемпель монеты в 1 пенни — с доработанного маточника, использовавшегося для изготовления штемпеля серебрянной монеты нового образца в 25 пенни. А вот срезать с маточников выпуклое изображение скипетра и державы, оказывается, было не допустимо, поскольку при это простота технического решения нанесла бы серьезный ущерб символике герба: ведь тогда левая лапа орла, державшая скипетр, оказалась бы «сжатой в кулак», а правая, в которой находилась держава, оказалась бы широко раскрытой «ладонью вверх». Вполне очевидно, что столь сомнительная жестикуляция неизбежно бы вызвала недоумение у непосвященных и породила бы массу нежелательных домыслов. Но так или иначе, февральские события нашли отражение в эмблематике русско-финских монет 1917 г., и весьма оперативно. Как свидетельствуют опубликованные сведения о тиражах русско-финских монет, объем чеканки в 1917 г. серебряных монет с царским гербом почти в четыре раза превышал объем чеканки этих монет с измененным гербом (3440 тыс. против 864 тыс. финских марок). Это обстоятельство позволяет предположить, что чеканка на Гель-сингфоргском монетном дворе русско-финских монет могла в 1917 г. полностью закончиться еще до официального утверждения герба Временного правительства, который на этих монетах так никогда и не появился.

Анализ политической жизни Великого княжества и механизмов его взаимодействия с имперским центром позволяет сделать вывод о том, что отношения России и Финляндии, с известной долей модернизма, вероятно, можно назвать федеративными. Это определение иногда применяли к российско-финляндским отношениям и современники, правда, с негативным оттенком. Известны слова одного из идеологов контрреформ М. Каткова, который считал, что «даже злейшему врагу не придумать для России худшей доли, чем распространение примера Финляндии, ибо политическому чувству русского народа не может быть ничего противнее федерализма. Одна мысль об этом вызывает боль». Следует заметить, что термин «федерализм» мы используем в расширительном смысле этого слова, понимая под ним не форму государственного устройства, а «принцип государственного строительства, в соответствии с которым отдельные части государства в отношении к государству в целом имеют более или менее значительное самоуправление». С этой точки зрения элементы федерализма могут быть и в империи (так называемый «имперский федерализм»). При этом Великое княжество Финляндское имело в составе империи больше прав и полномочий, чем любой известный субъект Российской Федерации.

Формирование теории особого государства.

Несмотря на то, что государственно-правовой статус княжества не был документально оформлен, а у финляндской автономии отсутствовали юридические гарантии, население и правящая элита княжества были довольны де-факто гарантированной русскими царями автономией. Добавим к этому фактор территориального расширения Финляндии. Указом Александра I от 31 декабря 1811 г. Выборгская губерния (территория так называемой Старой Финляндии, отошедшая к России в 1721 и 1743 гг.) была объединена с Великим княжеством. Имперский федерализм, выразившийся в предоставлении Финляндии широкого самоуправления, кооперация с местной элитой, толерантность в вопросах веры и территориальные уступки обеспечили на протяжении практически столетия верноподданность финляндцев по отношению к российскому самодержавию.

Вопрос о государственно-правовом статусе Финляндии внутри империи, как показывают работы финского историка О. Юссила, не был значимым для финляндского общества вплоть до 80-х гг. XIX в. Представления о понятии «государство» в княжестве являлись довольно расплывчатыми. В начале XIX в. в финском языке еще не было термина «государство» (valtio) в современном смысле этого слова. Существовало понятие «valtakunta» держава, которое не особенно согласовывалось с положением Финляндии. Обычно употребляли шведское слово «Stat», которое переводили и как «государство», и как «провинция, область» (maanpaikka или maankunta).

Понятия «государство» и «провинция» не были взаимоисключающими. Считалось, что провинции бывают двоякого рода: те, которые имеют собственную армию и управление, и те, которые этого не имеют. В первом случае речь шла о «государстве», во втором о рядовой «провинции» империи. В любом случае, финляндцы не отделяли свое «государство» от Российской империи. Существовало представление, что Россия — это империя, которая включает в себя многие «государства», а Финляндия одно из этих «государств».

В первой половине XIX века наиболее полный вариант теории о финляндском государстве представил профессор Исраэль Вассер, возглавлявший с 1817 по 1829 г. кафедру медицины в университете Або (Турку). Вассер был поклонником договорной теории происхождения государства. В 1838 г. он издал в Стокгольме брошюру, где впервые назвал княжество особым государством с представительной формой правления. 30 Согласно его взглядам, на Боргоском сейме финляндцы освободились от власти Швеции, заключив с российским императором сепаратный мир (договор), по которому Финляндия превратилась из шведской провинции в конституционно управляемое государство. Поскольку новое государство признало своим правителем российского самодержца, постольку оно ограничило свою внешнюю самостоятельность и не может считаться членом европейского сообщества государств.

Теория о финляндском государстве встретила возражения со стороны приват-доцента этого же университета А. И. Арвидссона, который был вынужден в 1823 г. эмигрировать в Швецию. В ответной брошюре Арвидссон под псевдонимом «Пекка Куохаринен» отрицал самостоятельность Финляндии и категорически заявлял, что «Финляндия шаг за шагом была превращена в русскую провинцию и навсегда соединена с господствующим государством». Между печатавшимся под псевдонимом Арвидссоном и Вассером разгорелась полемика. Авторы отвечали друг другу памфлетами, которые хотя и издавались в Стокгольме, но распространялись в Финляндии и привлекли к себе определенное внимание. Полемика длилась около трех лет. Наконец, Арвидссон перешел на сторону Вассера, выступив в 1841 г. под новым псевдонимом «Олли Кекеляйнен». «Олли Кекеляйнен» утверждал, что хотя Финляндия еще не есть самостоятельное государство, но она должна стать таковым. При этом он отмечал, что «господствующему государству нет оснований бояться национальных стремлений финнов, т.к. на свете нет народа более преданного своим властям». «Памфлетная война» между Арвидссоном и Вассером являлась не более чем фикцией, хитроумным планом для популяризации теории особого финляндского государства. Арвидссон сам признал, что вся эта полемика означала лишь «хитрый боевой прием, имевший целью заронить и укрепить в сознании финских слоев мысль о самостоятельном финляндском государстве». Позднее философ и правовед Й. Я. Нордстрём внес одну существенную поправку в указанную теорию, а именно: тезис о том, что Финляндия являлась автономным государством, находившимся в реальной унии с Россией.

Долгое время теорию Вассера о Финляндском государстве современники воспринимали как чистую фантазию. Еще в опубликованной в 1882 г. книге историк Роберт Кастрен отмечал, что между княжеством как особым государством или княжеством как провинцией империи не делали особых различий.

Как заметил по этому поводу финский историк О. Юссила, гораздо важнее вопроса: государство ли Финляндия или провинция империи? — правящая элита княжества считала заботу о гарантиях законов и правового положения в том объеме, который она имела. Финляндия вошла в состав империи с самодержавной формой правления, поэтому каждый раз при вступлении на престол очередного наследника подсознательно у финской элиты существовали определенные опасения насчет намерений российской власти в княжестве.

Ситуация изменилась во второй половине 1880-х гг. Расширение автономии княжества происходило в тот момент, когда в России получили распространение различные националистические идеологии. Вслед за I, мыней, политика русификации начала осуществляться в Прибалтике. Ф шляндия, оставаясь последним островком внутренней самостоятельности, все больше выпадала из общей картины стремившегося к гомогенности государства.

В 1881 г. генерал-губернатором Финляндии был назначен граф Ф. Л. Гейден. Он столкнулся с тем, что многие вопросы, касающиеся империи, в княжестве не решались. Гейдену обычно отвечали, что-то или иное мероприятие противоречит «основным законам княжества». Тогда генералгубернатор попросил принести эти «основные законы». Ему принесли старые шведские законы 1772 и 1789 гг. Из-за незнания шведского языка Гейден прочесть их не смог, но из пересказа понял, что шведские законы не могли быть в полном объеме применимы в Финляндии. По этим законам глава государства должен был исповедовать лютеранскую веру, не мог без согласия сейма выезжать за пределы Финляндии, не имел права назначить в княжество генерал-губернатора. Многие положения шведских законов вошли в явное противоречие с реальной практикой управления Финляндией.

Чтобы разобраться в вопросе об их применимости, в 1882 г. была учреждена специальная комиссия для кодификации местных законов. Но работа не была завершена. Возник спор о полномочиях местной и центральной власти в Финляндии. Финляндцы ощущали приближение суровых перемен и стремились защитить автономное положение Финляндии, юридически обосновав ее государственно-правовой статус.

В 1886 г. вышла в свет работа финляндского профессора права и политического деятеля Лео Мехелина, который пытался с помощью юридических категорий доказать, что Финляндия является особым государством, а не провинцией Российской империи. В понятии «государство» он акцентировал внимание на таком ключевом его признаке, как суверенитет. Государство должно быть суверенным. Суверенитет, по Мехелину, есть право организовать без иностранного вмешательства свою внутреннюю жизнь, учредить форму правления, иметь собственные законы. Так как у Великого княжества налицо имелись все перечисленные признаки, то, согласно автору, Финляндия являлась государством, а не провинцией Российской империи. Вместе с тем финляндский юрист считал Финляндию особым государством. Суверенитет, с точки зрения автора, бывает двух видов: «государственно-правовой», или «внутренний», и «международно-правовой», или «внешний». Финляндия имела только «внутренний» или «государственноправовой суверенитет». Он советовал правящей элите княжества приложить все усилия для сохранения этого положения.

Мехелин не использовал архивных документов. Представление о Финляндском государстве родилось у него во многом априорно, и доказательства его теории были далеко не безупречными, вероятно, даже излишне надуманными. Значение работы Л. Мехелина заключалось в том, что это было первое опубликованное изложение конституционных прав Финляндии в том виде, в каком они представлялись финляндской элите в конце XIX в. Произведение Л. Мехелина было замечено и в Европе, где впервые заговорили о финляндской государственности и открыли для себя эту маленькую страну.

Однако наибольший резонанс работа Л. Мехелина получила в России. На русский язык ее перевел гофмейстер императорского двора К. Ф. Ордин. Название перевода носило явно провокационный характер: «Финская конституция в изложении местного сенатора Л. Мехелина». Известно, что со времен восстания декабристов понятие «конституция» воспринималось в правящих кругах России крайне негативно.

Работа Л. Мехелина вызвала в консервативных кругах Петербурга явное негодование. Позднее в Финляндии сложилось мнение, согласно которому это произведение сыграло роль поворотного пункта во взаимоотношениях с Россией, после которого началось наступление российского самодержавия на автономные права финляндцев. Так, историк и политический деятель Е. Г. Пальмен утверждал, что Л. Мехелин «бросил камень, который разбудил всю Россию».

Действительно, в империи было предпринято контрнаступление: с развернутой критикой теории особого государства выступили выражавшие официальную точку зрения К. Ф. Ордин и генерал М. М. Бородкин. В своих объемистых произведениях они взялись доказать, что Финляндия никогда не была государством. Это завоеванная русским оружием территория. Император являлся самодержцем и в Финляндии. Поэтому положение Финляндии зависело лишь от воли российских самодержцев. 46 Однако было бы преувеличением считать выход одной книги причиной изменения финляндского курса самодержавия.

Вероятно, Л. Мехелин не предполагал, что своим произведением вызовет возмущение в консервативных российских кругах. Работа была в основном нацелена на общественное мнение Европы для того, чтобы создать там благоприятный для Финляндии имидж островка с европейскими политическими традициями в море российского абсолютизма. Исследование Мехелина не являлось чем-то необычным для того времени. Национальное пробуждение в XIX в. было характерно для многих малых европейских народов, которые пристально всматривались в свою историю, пытаясь обосновать необходимость собственной государственности. К примеру, в Венгрии юристы и ученые подобным Мехелину образом развивали учение о Венгерском государстве.

Российские и финляндские юристы о государственно-правовом статусе Финляндии.

Произведение Л. Мехелина стимулировало полемику в российском и финляндском обществе вокруг так называемого «финляндского вопроса». Сам термин «финляндский вопрос» начал входить в постоянное употребление с середины 80-х гг. XIX в. Стержнем «финляндского вопроса» являлась проблема государственно-правового статуса Финляндии. Этот вопрос был принципиально важным, ибо конец XIX в. ознаменовался постепенным наступлением самодержавия на привилегии западных регионов империи.

Тон дискуссии задавали юристы. Финляндские знатоки государственного права Л. Мехелин, Р. Германсон, Ю. Вуолле-Апиала с отдельными нюансами отстаивали теорию особого конституционного государства, находящегося в реальной унии (союзе) с Россией, персонифицированной фигурой императора и Великого князя Финляндии. Это положение они доказывали, ссылаясь, в частности, на статью четвертую Основных законов Российской империи, где говорилось, что «с Императорским Всероссийским престолом нераздельны суть престолы Царства Польского и Великого княжества Финляндского». Раз существует особый, хотя и нераздельный престол, значит, существует и особое государство. Ю. Вуолле-Апиала и Р. Германсон называли Финляндию полусуверенным государством, т.к. у княжества отсутствовал суверенитет в международно-правовом смысле этого слова.

Что касается российской юридической мысли, то здесь отчетливо прослеживается выделение двух группировок: защитников и противников теории особого государства. Большинство представителей первого направления соглашались с аргументами финляндских юристов. Подобной точки зрения придерживались известный российский юрист Б. Н. Чичерин, профессор Санкт-Петербургского университета В. И. Сергееевич, профессор Казанского университета В. В. Ивановский. К примеру, в труде «О народном представительстве» Б. Н. Чичерин утверждал, что Финляндия есть «особое государство, неразрывно связанное с Россией, но не входящее в ее состав. Она, как и Польша до 1863 г., не инкорпорирована в Россию, а только соединена с нею под одним скипетром». Сохранение национальной самостоятельности, по Б. Н. Чичерину, являлось залогом верноподданности финляндского народа российским монархам. Выдающийся русский юрист не раз приводил пример Финляндии в качестве иллюстрации благоразумной политики российских императоров.

В пользу своей точки зрения сторонники теории особого государства выдвигали следующие аргументы: во-первых, в Финляндии существовали свой законодательный орган и особое законодательство. Финляндия не входила в число административных районов империи; во-вторых, она имела свою денежную систему, налоги, не поступавшие в государственное казначейство империи, свой бюджет, правительственные и судебные учреждения. Решения финляндских судов в империи исполнялись по такой же процедуре, как решения судов иностранных государств. Контроль российского сената не простирался на Финляндию; наконец, Финляндия имела собственную таможенную систему. В своих рассуждениях приверженцы первого направления ссылались на конкретную практику российско-финляндских взаимоотношений.

Представители второго направления являлись в основном сторонниками принципа «единой и неделимой России». Поэтому они рассматривали Финляндию как нераздельную часть Российской империи, инкорпорированную в состав империи провинцию. Подобного взгляда придерживались известные специалисты-правоведы, профессора Н. Таганцев, Н. Коркунов, Э. Берендтс, В. Даневский, Ф. Мартене, А. С. Алексеев. К примеру, профессор уголовного права Н. Таганцев в одной из своих статей отмечал, что «в 1809 г. совершилось не соединение двух самостоятельных государств, а присоединение завоеванной русским оружием Финляндии… Само подтверждение прежних законов русскими государями не имеет абсолютного значения, это не исключает возможности их отмены, когда изменившиеся исторические условия сделают их неприложимыми или крайне вредными». В целом5, основные аргументы сторонников теории инкорпорированной провинции сводились к следующему: во-первых, Финляндия до завоевания не была самостоятельным государством и не пользовалась автономией; вовторых, обещания Александра I сохранить в княжестве местные законы и учреждения не носили характер договорного соглашения двух государств об установлении унии между ними. Это одностороннее волеизъявление монарха, которое его потомки в силах отменить. Реальная уния базируется на договоре международного характера и возможна между независимыми государствами; в-третьих, у финляндцев не было собственной финляндской конституции, т.к. они являлись подданными Швеции; наконец, противники теории особого государства ссылались на опыт Канады и Исландии, имевших широкую внутреннюю автономию, но не считавших себя государствами. Сторонники второго направления также не жаловали императора Александра I, обвиняя его в политической близорукости и неосторожности сделанных им заявлений в период присоединения Финляндии к России. Утверждая, что Финляндия является провинцией Российской империи, они тем не менее не отрицали наличие у княжества автономных прав, однако считали, что эта система больше не отвечает интересам России и поставили вопрос о распространении на Финляндию общегосударственного законодательства.

Особое совещание Н. Х. Бунге и вопрос об общеимперском законодательстве.

В начале 90-х гг. вопрос о юридическом положении Финляндии вышел за границы академических и публицистических дебатов. Превратившись в политическую проблему, он перешел уже в сферу практической деятельности. В 1890 г. так называемый «почтовый манифест» упразднил самостоятельность финляндского почтового ведомства, которое подчинили российскому Главному управлению почт и телеграфов. С 1891 г. министрам империи было дано право решать дела, до тех пор подлежащие компетенции министра статс-секретаря Финляндии. Однако проведение этих законов не довели до конца. В Финляндии, например, по-прежнему использовали свои финляндские почтовые марки.

В российском наступлении на финляндские привилегии отсутствовала юридическая основа, которая могла бы придать актам царского правительства необходимую «законную силу». Впервые вопрос об общем законодательстве для империи и Великого княжества был поставлен Особым совещанием под председательством известного русского экономиста, главы комитета министров Н. Х. Бунге. Оно было созвано 1 декабря 1891 т. по распоряжению Александра III для решения вопроса о кодификации основных законов Великого княжества Финляндского. Вероятно, следует согласиться с мнением эстонского историка У. В. Тейстре, согласно которому царское правительство с помощью кодификации законов пыталось решить вопрос о финляндской автономии, перевести правовые отношения на такую основу, которая позволила бы придать ликвидации особого положения Финляндии вполне «законный» вид. Действительно61, на практике работа совещания свелась к двум вопросам: процедуре распространения общегосударственного законодательства на Финляндию и определению перечня вопросов, передаваемых в компетенцию центральной власти.

Основной смысл Особого совещания сводился к тому, чтобы постепенно унифицировать управление Финляндии с общеимперским. Это должно было произойти на основе проекта финляндского генерал-губернатора Ф. Гейдена, предлагавшего меры по укреплению имперской власти в княжестве Путем ликвидации различий между местными и общероссийскими формами управления.

В работе совещания участвовали представители финляндской правящей элиты, которые оказались в меньшинстве и свою тактику защиты строили на апелляции к высочайшей воле российского государя. Больше всего их волновало то, чтобы финляндские представители власти попрежнему смогли передавать дела по управлению Финляндии лично царю, а не его министрам.

Что касается позиции самого Н. Х. Бунге, то он не отрицал финляндской автономии, однако, не одобрял ее чрезвычайно широких размеров. В своем докладе о ходе работ Особого совещания Бунге подчеркивал: «Важно то, что государственная власть в своих действиях опиралась не на юридические, филологические или иные толкования исторических актов, а на существующие практические потребности и принимала меры, клонящиеся к благу государства. На «благо государства», по его мнению, действовало бы объединение финляндских торговых и промышленных интересов с общероссийскими, преобразование финляндского войска, что было возможно при распространении на Финляндию общеимперского законодательства. Однако Бунге прекрасно понимал разницу в методах проведения российской политики в Финляндии и Польше. «Внутренняя политика России относительно Финляндии должна быть иная, чем в отношении Польши и собственно для того, чтобы Финляндия не сделалась другим царством Польским, страною нам враждебной». Он стремился решить проблему российско-финляндских отношений правовым путем, путем создания общего для империи и княжества законодательства.

Выработанный Особым совещанием законопроект 17 марта 1895 г. был передан на рассмотрение Николаю II, однако российский император счел целесообразным не затрагивать вопрос об общем для империи и Великого княжества законодательстве «без особого на то Высочайшего повеления».

К вопросу о причинах наступления на финляндскую автономию66.

В финской историографии предпринятое имперским руководством в конце XIX начале XX наступление на автономные привилегии Финляндии сначала характеризовалось как «угнетение» (при этом выделяли два этапа: 1899−1905 гг. «первый период угнетения», 1908;1917 гг. «второй период угнетения»), затем это явление предпочитали называть «русификацией», наконец, в современных исследованиях часто употребляется понятие «унификация». Причины упомянутого явления считаются дискуссионными.

В первые годы царствования Николая II развитие российскофинляндских отношений шло традиционным путем. Однако консервативный национализм постепенно превращался в официальное идеологическое направление Петербурга. При этом под консервативным национализмом мы подразумеваем стремление российской правящей элиты использовать идеологию национализма в качестве средства укрепления самодержавного режима с его традиционными институтами и ценностями. Тем не менее, не следует сводить все многообразие факторов, влиявших на финляндский курс самодержавия, только лишь к консервативному национализму.

Как показали работы финского историка Э. Пихкала, а также отечественных историков И. М. Бобович, Г. Д. Корнилова и Т. М. Китаниной, с конца XIX в. Великое княжество Финляндское превратилось в один из объектов экономического соперничества Германии и России. Германия стала главным конкурентом России на финляндском рынке. 68 Еще с начала 90-х гг. она заняла здесь ведущее положение в импорте промышленной продукции. Постепенно Германия оттеснила Россию и в традиционно российской области экспорта — в зерновом экспорте. В 1910 г. удельный вес российских зерновых культур в хлебном импорте Финляндии составил примерно 36%, удельный вес немецких зерновых культур — 58%. С 1907 г. Германия заняла первое место в общем товарообороте Финляндии. Германия являлась одним из крупнейших кредиторов Финляндии. Банкирский дом Ротшильда, Гамбургский банкирский дом «Галлер и сыновья», Дрезденский банк и др. активно участвовали в экономической жизни Финляндии. Задолженность финляндских акционерных банков немецким была на уровне 42% общей суммы займов за границей. Усиление экономического положения Германии в Финляндии настораживало российских предпринимателей и способствовало их натиску на имперское правительство с целью предоставления отечественному капиталу режима наибольшего благоприятствования.

Поскольку вытеснить германского конкурента из российской сферы влияния чисто экономическими средствами российской буржуазии не удалось, поэтому в обращение должны были вступить меры юридического и политического характера, призванные постепенно ликвидировать финляндскую автономию. В данном смысле ликвидация автономии Финляндии имела целью добиться вытеснения с финского рынка иностранных конкурентов и обеспечить господствующее положение на нем российским экспортерам.

Наряду с экономическими причинами изменения финляндского курса самодержавия в обстановке усиливающихся трений с Германией большое влияние на взаимоотношения России и Финляндии начал оказывать военно-стратегический фактор — обеспечение безопасности российской столицы. В 1898 г. германский рейхстаг одобрил Программу строительства военно-морского флота. Германия начала строить свой большой военный флот непосредственно в Балтийском море, в Кильской гавани. Финляндия с ее длинными побережьями слишком ясно стала превращаться в потенциальный плацдарм для нападения. Многие российские военные также полагали, что в случае германо-российского конфликта Швеция выйдет из состояния нейтралитета, вступит в войну на стороне Германии и попытается вернуть Финляндию. С точки зрения финских историков Т. Полвинена, О. Сейткари и Р. Роппонена, военно-стратегический фактор являлся главной причиной «второго периода угнетения». Безопасность Петербурга требовала интеграции Финляндии в общеимперскую систему обороны.

Следует обратить также внимание на значение фактора «финляндского примера». Российские правительственные круги опасались не столько финляндского сепаратизма, сколько влияния примера Финляндии на другие части империи, в частности на эстонское национальное движение. Некоторые современники задавали вопрос: «Что если за „государством Финляндским“ народятся княжества Эстонское и Ливонское, … „гетманство“ Укра>инское с особыми монетами, таможнями, почтами и финансами? … В каком положении будет тогда оборона России от внешнего врага?».

При этом российская и финляндская стороны вкладывали разное содержание в понятие «сепаратизм». Финляндцы не требовали расширения автономных привилегий. Они защищали то, что имело в силу, может быть, и излишней уступчивости со стороны российских властей в течение XIX в. Применяя терминологию А. Орриджа и К. Вильямса, в Финляндии в рассматриваемый период имел место «автономистский национализм». Российская же сторона истолковывала это явление как стремление к выходу из состава империи. Однако отчасти сами финляндцы были виновны в возникновении того понимания сепаратизма, какое бытовало в России. Финляндский народ принадлежат! к молодым и малым народам Европы со свойственным им «комплексом малой страны». Знаток финской действительности В.П. Семенов-Тян-Шанский обратил внимание на особенности финляндского мироощущения на рубеже веков, заметив, что у молодой финляндской нации инстинкт самосохранения своих традиций и культуры был доведен «до болезненных форм». «Типичным примером психологии малого народа может служить «очень легкий переход законной гордости за свои традиции и культуру в националистическое самомнение и нежелание соблюдать умеренность в отношениях с империей», — писал В.П. Семенов-Тян-Шанский. К примеру, русские путешественники и представители власти с недоумением знакомились с финскими учебниками и финской прессой. Излагая прошлое Финляндии, учебники истории освещали все события со шведской точки зрения, сожалея о неудачах Швеции и радуясь ее успехам. Россия же всегда была представлена в невыгодном освещении. Все успехи русских объяснялись или случаем или подкупом. В феврале 1891 г. русские подданные, кроме евреев, получили право свободно приобретать в Финляндии недвижимое имущество и владеть им. В основном они приобретали дачные участки в Выборгской губернии. Российские дачники, среди которых были и влиятельные особы, сталкивались с препятствиями, которые устраивала на их пути финляндская администрация. Финляндские газеты печатали статьи с призывом беречь свою землю как «основу национальной самобытности, не продавать ее выходцам с востока, людям чужого, пришлого народа».

«Националистическое чванство» — как справедливо заметил финский историк Т. Полвинен, — «отнюдь не является привилегией одних только великих держав». В усердии доказать свое право на самоуправление, в публичных проявлениях антирусских настроений, в утверждениях о «превосходстве» своей культуры жители княжества переходили разумную грань, давая оружие против себя в руки тем имперским кругам, которых явно не устраивало особое положение Финляндии.83 Отсутствие умеренности в высказываниях лидеров финляндского национального движения, нарочитый акцент на особой финляндской государственности давали повод российским чиновникам интерпретировать естественное стремление малого народа к обособлению, желание сохранить свои особые права и привилегии как преступный сепаратизм. Не случайно, в конце XIX в. среди правящей элиты империи все яснее звучало требование «вторичного завоевания» Финляндии, включавшее в себя постепенную ликвидацию автономных привилегий княжества, а также присоединение к России Выборгской губернии.

Разработка и проведение нового курса в жизнь были связаны с именами финляндского генерал-губернатора Н. И. Бобрикова, министра стастсекретаря В. К. Плеве и военного министра А. Н. Куропаткина. Все они являлись сторонниками теории инкорпорированной провинции. При этом следует иметь в виду, что Н. И. Бобриков и другие теоретики и проводники нового курса, вероятно, не являлись фанатичными русскими националистами и искренне верили, что действуют не только во благо Российской империи, но и на благо Финляндии. В переписке между А. Н. Куропаткиным и Н. И. Бобриковым постоянно звучало напоминание о Польше. Творцы нового курса верили в то, что жесткие мероприятия в отношении финляндской автономии «устранят в будущем пролитие русской и финской крови» и спасут, не в пример Польше, «сотни жизней». Предложения Н. И. Бобрикова находили также самую теплую поддержку у Николая II. В одном из своих писем финляндскому генерал-губернатору российский император отмечал, что «вполне согласен с вашим (Н.И. Бобрикова И.Н.) взглядом и сожалею только, что он опоздал».

Период, получивший в истории Финляндии название «первого периода угнетения», начался с манифеста от 3 (15) февраля 1899 г., который предоставил российскому правительству без одобрения финляндского сейма издавать для княжества законы, касающиеся общегосударственных потребностей. Этот манифест реанимировал идеи Особого Совещания Н. Х. Бунге. Его составители исходили из правильного положения о том, что финляндский сейм не должен обладать на территории Финляндии единоличным правом решать вопросы, затрагивающие интересы княжества и империи. В общегосударственных делах, которые регулируются в законодательном порядке империи, финляндскому сейму принадлежит совещательная роль; отрицательное заключение сейма не может воспрепятствовать введению закона на территории Финляндии. Однако авторам манифеста не хватало последовательности. В документе не были четко определены вопросы, которые подлежали компетенции центральных органов власти, т. е. пределы общеимперского законодательства, что, по мнению финляндцев, могло привести к чрезвычайному расширению области его применения и, в конечном счете, к упразднению местной законодательной деятельности. Финляндцев возмущал не столько сам манифест, сколько отсутствие четких разграничений полномочии центральной и местной власти в княжестве.

Что касается февральского манифеста, то его применение в княжестве свелось лишь к принятию двух важных законов закона о введении русского языка в делопроизводство в центральных учреждениях Финляндии 1900 г. и закона о воинской повинности 1901 г., согласно которому финские войска упразднялись, а жителям княжества предписывалось служить в российских войсках. Вообще сам манифест был, по-видимому, придуман для того, чтобы ввести этот важный, с точки зрения российских властей, закон. Однако при всем усердии генерал-губернатора Н. И. Бобрикова, и его не удалось реализовать на практике. Большинство новобранцев бойкотировало закон, к тому же впоследствии российские власти опасались вооружать утративших лояльность финляндцев, поэтому в качестве компенсации за освобождение населения Финляндии от воинской повинности Петербург потребовал от Гельсингфорса выплачивать так называемый «военный налог». Ежегодная сумма взноса сначала составляла 2 млн. финских марок, позднее она увеличилась до 15 млн. и в 1919 г. должна была составить 20 млн. финских марок.

Финляндцы придавали февральскому манифесту слишком большое, чем это было на самом деле, значение, оценив его как клятвопреступление со стороны Николая II, обещавшего сохранять в целостности и незыблемости привилегии княжества. Манифест вызвал в Финляндии массовое сопротивление, вылившееся в организацию демонстраций и митингов с возложением цветов у памятника Александу II в Гельсингфорсе. Особенно впечатляющей стала кампания по сбору подписей под «всенародным адресом» императору. В десятидневный срок было собрано 522 тыс. 931 подписей и представительная делегация около 500 человек отвезла «адрес» Николаю II. Император не принял ее представителей, а на «адресе» собственноручно начертал: «Адрес оставляю без последствий. Ходатайство нахожу неуместным, т.к. Манифест 3 февраля касается общегосударственного, а не местного законодательства».

Вероятно, можно согласиться с авторами «Политической истории Финляндии», утверждающими, что только благодаря февральскому манифесту и сбору подписей под «большим адресом» широкие народные массы приобщились к теории о финляндском государстве. Как метко заметил современник тех событий Ж. Аренберг, только железные дороги и Бобриков создали единую Финляндию: железные дороги в экономическом смысле Итак к концу XIX в. большое распространение в Финляндии получила теория особого финляндского государства. Рано или поздно эта теория должна была войти в противоречие с существующим среди правящей элиты России представлением о «единой и неделимой» Российской империи. Однако предпринявшее наступление на финляндскую автономию российское самодержавие не обладало уже ни былой силой, ни последовательностью в проведении реформ, которые изменили бы статус Финляндии.