«Новые диаспоры» постсоветской эпохи: причины и механизмы формирования

Современное развитие российского общества дает много оснований для выдвижения гипотезы о том, что принципиально новым явлением эпохи стало формирование феномена, который уже получил название «новых диаспор». Его появление — следствие нескольких тенденций, имеющих, как это видно уже сейчас, долговременный и глубокий характер. Само формирование «новых диаспор» серьезно усложняет, разнообразит палитру социальной структуры населения, особенно городской его части. Появление нового элемента неизбежно нарушает прежнее равновесие, привычный уклад жизни, что вносит в общество новые механизмы развития и новые конфликты. диаспора миграционный интеграция Говорить об этих процессах трудно, скорее всего, невозможно, не сформулировав своего понимания феномена диаспоры. Уже стало общим местом, что этот термин может лишиться своего эвристического смысла из-за чрезвычайно широкого спектра его использования и трактовок1. Это само по себе интересно и показательно, т. к. говорит о сложности и многослойности предмета изучения. Но это же может и чрезвычайно затруднить процесс профессионального общения и взаимопонимания.

Мне кажется, что диаспора — это не просто рассеяние, пребывание представителей некой этнической группы вне своего «национального очага» в качестве национального меньшинства. Сразу же возникает вопрос о том, что такое «этническая группа» и кто такие ее представители. Понимание этничности как процесса, представление об актуализации этничности допускает и понимание «спящей этничности», возможности оттеснение этнической самоидентификации на низкую ступень иерархии идентичностей. Диаспору, следовательно, можно понимать и как особый тип человеческих взаимоотношений, как специфическую систему формальных и неформальных связей, основанных на общности исхода с «исторической родины» (или представлениях, исторической памяти и мифах о таком исходе), на усилиях по поддержанию образа жизни «в рассеянии» — в качестве национального меньшинства в иноэтничном принимающем обществе. Диаспора — не данность, ее существование (или не существование), возникновение и исчезновение, может быть ситуативным ответом на вызов времени, места и обстоятельств. Исходя из такого подхода, наличие совокупности лиц одной национальности, живущих вне национального очага, пусть даже многочисленных и укорененных на новой родине, — это еще не диаспора, а только необходимое условие к ее реализации. Другими словами, одни и те же люди, совокупность этих людей могут быть, а могут и не быть диаспорой.

Советский период (по крайней мере, после войны) — пример того, как это условие не реализовывалось, или реализовывалось в угнетенных, маргинальных формах и масштабах. На самоощущении мигрантов и их потомков, их самоидентификацию, образ и стиль жизни огромное влияние оказывала политика советских властей, подозрительно относившихся к национальной самоорганизации, к диаспоральности, стремившихся унифицировать, советизировать, а фактически максимально быстро русифицировать мигрантов. Отсюда — пониженное (хотя и куда более высокое, чем у принимающего большинства) место этнической самоидентификации на общей шкале ценностей у мигрантов и их потомков. В том же направлении действовал и внутригосударственный, межрегиональный характер миграции. Равный правовой статус мигрантов, возможность свободного общения с «национальным очагом» в рамках единого государства уменьшали опасения по поводу сохранения этничности. Свежая память о сталинских репрессиях заставляла опасаться связи с «национальными очагами» вне пределов государственных границ, делали демонстрацию диаспоральности занятием не безопасным или тупиковым с точки зрения выстраивания успешной жизненной стратегии. Можно предположить, что этничность в качестве ресурса адаптации и достижения успеха на новом месте вряд ли играла решающую роль в жизненной стратегии мигрантов.

Современный период принес радикальные перемены в ситуацию. В качественно новое состояние пришли межнациональные отношения. С одной стороны, с окончанием политики официального интернационализма проблема перестала быть табуированной, ушли в прошлое внешние запреты и внутренняя неловкость при ее обсуждении. С другой, повсеместно и быстро идут процессы, часто называемые «национальным возрождением», растет значение этничности, национальный фактор мощно врывается в политику как инструмент политической мобилизации и борьбы за власть. Многие социальные конфликты приобретают этническую окраску. Существовавшие всегда национальные предубеждения, предрассудки, реальные и мнимые обиды и недовольства открыто проговариваются и становятся фактором общественных отношений.

К представителям мигрантских этнических меньшинств (или к тем, кого считали таковыми) и раньше неявно относились как к группе, теперь же это приобретает массовый и открытый характер, в том числе и на официальном уровне. Такое отношение может носить нейтральную, негативную или позитивную окраску, но в любом случае оно заставляет и самих мигрантов консолидироваться или, по крайней мере, рассматривать себя и в таком качестве.

Составной частью радикальных перемен постсоветского периода стало формирование совершенно новой миграционной ситуации. Одна из ее ключевых характеристик — стремительный рост потоков трансграничных миграций. Этому способствовали рыночная трансформация экономики, открытость границ и свобода передвижения. Здесь необходимо выделить два аспекта проблемы.

Первый — часть прежде внутренних миграций с распадом СССР автоматически стали трансграничными. Вчерашние соотечественники превратились в «граждан ближнего зарубежья» — с принципиально новым статусом и набором проблем (экономических, культурных, правовых). Остро встали проблемы поддержания связей с родиной, которая оказалась теперь хоть и «ближним», но «зарубежьем». Эта задача требует теперь больших усилий, лучше всего — коллективных. То же самое относится к проблемам статуса, зашиты экономических прав, сохранения языка и культуры и т. д. На родине идут бурные процессы «национального возрождения», строительство новой государственности часто происходит на этнократической основе. Человеческие и материальные ресурсы мигрантских сообществ рассматриваются там как важные факторы этого строительства и борьбы за власть. Поэтому из метрополий прилагаются большие усилия для консолидации соотечественников в России — как правило, на национальной основе. Количество мигрантов из «ближнего зарубежья» резко возрастает, меняется сам тип мигранта, его система мотиваций, образ и стиль жизни, адаптационные возможности и ресурсы. Мигрант этой волны и этого типа неизмеримо больше нуждается в системе групповой поддержки, в сети родственных, клановых, этнических связей.

Второй аспект. Бурно формируются миграционные потоки из стран «старого зарубежья». Это по преимуществу трудовые миграции.

И здесь наиболее значимыми как для России в целом, так и для ее восточных регионов, в особенности, становятся мигранты из Китая. Они уже стали необходимым элементом формирующейся рыночной экономики. По многим причинам, миграционный приток из Китая будет в обозримом будущем возрастать. Китайские трудовые мигранты демонстрируют корпоративную, общинную модель поведения и интеграции в принимающем обществе2.

Уже сейчас ясно, что это долговременная тенденция, что Россия прочно становится страной-реципиентом. Ясно также, что это не может быть изолированным явлением, что неизбежны огромные перемены во всех сторонах жизни принимающего общества. И хотя мы находимся только в начальной стадии процесса, многие последствия выявились уже достаточно отчетливо.

Одно из них — усложнение «этнической композиции» населения российских городов и, особенно, городов востока страны. Появляются новые этнокультурные группы. Иногда — как в случае с китайцами — это их новый приход после длительного и насыщенного огромными переменами периода. Радикально увеличивается численность многих «старых» групп, за счет притока мигрантов-новичков меняется их облик.

Все эти факторы радикально увеличивают структурообразующее значение этничности, национальной самоидентификации, формируют диаспоральное самосознание, дают мощный толчок к строительству диаспор. Структуры и сети на этнической основе, существовавшие и раньше, разрастаются, радикально меняется их значение как ресурса выживания и делового и социального успеха. Иначе говоря, происходит бурный процесс строительства диаспор.

Дело не ограничивается этими количественными переменами, хотя в ряде случаев количественный рост уже привел к качественным сдвигам. Совершается, если можно так выразиться, «ментальный рост» — появление этих групп (именно в качестве групп) в сознании, как собственном, так и окружающих. И новые мигранты, и старожилы-сибиряки, приписанные советской властью к той или иной этнической группе и в той или иной степени ощущающие свою связь с нею, начинают чувствовать себя группой, в некоторых ситуациях вести себя как члены группы, формируют сеть связей и отношений на этнической основе. Как сейчас принято говорить, позиционируют себя в таком качестве.

Этот процесс и лежит в основе формирования феномена «новых диаспор». Диаспорализация происходит двумя путями. Один из них традиционен — в сибирские города приходят новые люди, мигрировавшие из своих «национальных очагов», они остаются, так или иначе интегрируются в принимающее общество, и, одновременно, консолидируются в землячества, общины, кланы, создают сети связей и отношений на этнической основе. Это может актуализировать этническую самоидентификацию соотечественников-старожилов, тех, кто прибыл сюда давно, или вообще родился здесь, полностью интегрировался. Более того, наблюдения показывают, что именно такие люди могут становиться ядром формирующихся диаспор.

Другой путь — это диаспорализация старожилов, движение от совокупности тех, кто считал себя и/или кого считали представителями неких пришлых национальных меньшинств, к актуализации этничности и групповому структурированию. В отличие от старожилов первого варианта, у них этот процесс происходит не под воздействием притока мигрантов-новичков, а по другим причинам.

Исходя из такого понимания, можно говорить о диаспорах как новом элементе социальной жизни сибирских городов. Происходит радикальный сдвиг — от присутствия в Иркутске, Улан-Удэ представителей этнических меньшинств к их структурированию, формированию общин, с их институтами, активистами, поиском ниши, выдвижением коллективных (или от имени коллектива) целей. Весьма показательна в этом смысле динамика создания и развития национально-культурных обществ, их внутренняя эволюция. Вокруг них группируются т.н. «этнические предприниматели» — слой активистов, пытающихся персонифицировать «этнос» и говорить от его имени с властями.

Процессы диаспорализации теперь не просто признаются властями, но и поддерживаются ими. На всех уровнях представители властей выражают готовность иметь дело именно с национальной группой. Для этого они фактически подталкивают ее формирование и консолидацию. Можно предположить, что в основе такой политики лежит естественное стремление найти объект управления, собеседника и партнера при проведении национальной политики. Имеет значение и стихийно примордиалистское понимание большинством чиновников феномена этничности, сложившееся в советский период. Отсюда, в частности, распространяющееся понимание диаспоры как некой организации, со своей иерархией, членством, лидерами (начальниками) и коллективной ответственностью3. Обычным делом становится этнизация представителями властей социальных и экономических проблем.

Таким образом, складывается ситуация, когда диаспора может стать действенным инструментом, механизмом интеграции новичков-мигрантов в принимающее общество. Интеграция через группу, ее ресурсы, позволяет решать не только (а возможно и не столько) проблемы сохранения национального языка и культуры. Можно даже предположить, что это и не основной приоритет — трудные судьбы школ национального языка, национальных классов и школ дают для этого серьезные аргументы. Сети, связи, возможность «решать вопросы» с властями — все это может облегчить жизнь новичку-мигранту в самый трудный, начальный период его пребывания в принимающем обществе. Неизбежная плата за это — формирование клиентел, кланов.

Таким образом, в городах Сибири формируется новый элемент их социальной жизни. Это отражается и на их облике — особенно при намечающемся переходе жизни и экономической деятельности мигрантов от дисперсности к «гнездам». Пока это рынки, пригороды, общежития. Можно предположить, что это не просто места концентрации представителей некоторых этнических групп. Стремительная эволюция китайского рынка «шанхай» Иркутска от простой торговой площадки к сложному и хорошо организованному социальному организму дает богатую пищу для осмысления этого феномена. Мировой и российский дореволюционный опыт заставляет задуматься и по поводу перспективы формирования собственных «чайна-таунов». Появление любого нового элемента в социальном организме — это неизбежно нарушение сложившегося равновесия. О том, какие формы может это приобрести, говорят массовые антииммиграционные настроения и небезуспешные попытки использовать их в качестве инструмента политической мобилизации и борьбы за власть и ресурсы.