Возврат из прерывания 1.1

Ю.

to.

Рис. 1.1. «Коммуникационная дуга» по Г. П. Мельникову — от реально наблюдаемого объекта.

до произносимого речевого знака.

Методологическое прерывание 1.2. Нечеткость естественного языка

Многие логики и философы выражали недовольство нечеткостью, расплывчатостью естественного языка. Эта нечеткость доходит до того, что некоторые слова могут использоваться в прямо противоположных значениях. Например, глагол одолжить иногда означает взять в долг, а иногда дать в долг.

Альфред Тарский, представитель мощной львовско-варшавской школы логиков, констатирует нечеткость языка как факт: «В обычной речи не существует фразы, имеющей точно определенный смысл». И далее он пишет: «Каким бы путем ученый ни осуществлял свою задачу, установленное им употребление термина в большей или меньшей степени разойдется с повседневной речевой практикой» [ 13, с. 59].

Но не все так спокойно относятся к нечеткости языка. Неоднократно очень многими учеными высказывалось категорическое требование точно определять используемые слова, чтобы избежать непродуктивных споров.

Г. В. Лейбниц, много лет занимавшийся проблемами универсального символического языка, писал:

«Тогда при возникновении спорных вопросов между двумя философами не будет больше надобности в научных дискуссиях, как нет ее для двух специалистов-вычислителей. Достаточно будет взять в руки что-нибудь пишущее, сесть за вычислительное устройство и сказать друг другу (в дружелюбном тоне, если угодно): Давайте посчитаем».

Это было написано около 1680 года. Прошло уже 330 лет, прогресс в области вычислительной техники поражает воображение, а философы все еще не готовы сказать друг другу: «Давайте посчитаем». Причина этого в том, что философские термины высокого уровня (как и исходные термины других наук, например множество в математике) не поддаются точным определениям, поскольку нет более первичных понятий, через которые можно было бы их определить.

Даже такой тонкий мыслитель, как Сергей Георгиевич Кара-Мурза, неоднократно с оттенком неодобрения говорил о таких формулировках, как материя есть философская категория для обозначения объективной реальности у Ленина или жизнь есть способ существования белковых тел у Энгельса, но ведь это не строгие определения, а скорее объяснения.

Еще нагляднее выступает «несовершенство определения» у И. Ньютона: количество материи есть мера таковой, устанавливаемая пропорционально плотности и объему ее, — ведь всем известно, что плотность определяется как отношение массы к объему, значит, налицо просто элементарный логический круг! Но это определение является первым по порядку в знаменитых «Математических началах натуральной философии». Даже гениальный Ньютон не мог здесь добиться строгости и, более того, не должен бьы ее добиваться.

Итак, требование точно определять используемые слова далеко не всегда выполнимо и даже далеко не всегда обосновано.

Другой стороной того же стремления к точности языка является требование философов-неопозитивистов исключить из употребления термины, «не имеющие операционального значения», т. е. такие термины, которые нельзя связать с операциями над реальными объектами (или хотя бы с «бумажно-карандашными» операциями). Но это резко ограничивает возможности введения абстрактных понятий, в частности имеющих мировоззренческий характер. А без них, как показывает опыт, обойтись невозможно.

Здесь квалифицированный читатель может возмутиться: зачем ломиться в открытую дверь — ведь есть же математический аппарат нечетких множеств и соответствующих лингвистических переменных, почему не описать с его помощью нечеткость естественного языка?

У автора нет готового ответа, но, по-видимому, нечеткость естественного языка имеет другую природу, чем нечеткость множеств по теории Заде. Язык многомерен; от каждого слова протягиваются связи не только к смежным по смыслу словам, но и к очень далеким. Например, «собачка» в зубчатом механизме — это вовсе не маленькая собака, но легко объяснить даже не одну связь, а несколько связей между этими словами. Таких примеров можно найти сколько угодно.

В искусственных языках значения терминов могут быть четкими и однозначными, но только за счет ограничения области денотатов. Например, язык Ассемблера обязан однозначно описывать выполняемые вычислительным устройством операции. Но попытки внести однозначность в отношения между словами естественного языка и обозначаемыми ими предметами наталкиваются на ряд трудностей, вокруг которых давно «топчутся» зарубежные и отечественные философы. По-видимому, эти трудности связаны с тремя основными проблемами: проблемой указания, проблемой значения и проблемой истинности.

Решением проблемы указания должен быть ответ на вопрос: каким образом слово может указывать на конкретный объект, если оно «не написано на лбу» этого объекта?

Проблема значения относится к ситуациям, когда значениями слов оказываются несуществующие объекты (скажем, БабаЯга), а также к ситуациям такого типа: некто знает, что роман «Айвенго» написал автор «Веверлея», но не знает, что это — Вальтер Скотт. Получается, что слова автор «Веверлея «и Вальтер Скотт невзаимозаменяемы, хотя они обозначают одно и то же лицо.

Проблема истинности связана с предсташтением о том, что истинное языковое высказывание должно соответствовать «действительному положению вещей». Здесь излюбленный пример, приводимый очень многими авторами, выглядит так: предложение «Снег бел «истинно, если и только если снег бел.

Конечно, три последних абзаца лишь весьма грубо характеризуют соответствующие философские проблемы. В нашей стране этими проблемами активно занимались ученые новосибирской научной школы: В. В. Целишев, В. Н. Карпович, И. В. Поляков, А. В. Бессонов, В. В. Петров и др. Заинтересованный читатель может обратиться к книгам, авторами которых являются эти ученые.

По-видимому, значительная часть трудностей, связанных с перечисленными и некоторыми другими проблемами, объясняется стремлением философов найти решения этих проблем исключительно «внутри языка» и формальными средствами.

От проявлений разумной и полезной нечеткости естественного языка следует отличать случаи ошибочного отождествления понятий, обозначаемых омонимичными терминами.

Пример можно найти у упомянутого выше Г. П. Мельникова [II]. Определяя термин функция элемента в системе, он опирается на математическое понятие функции как отображения множества, и у него получается, что функция элемента есть не что иное, как совокупность его структурных связей с другими элементами (они как бы отображаются на рассматриваемый элемент).

Это рассуждение выглядит элегантно. Но ведь термин функция кроме математического значения имеет совсем другое (и более естественное, если обратиться к латинскому прототипу) значение, связанное с выполняемыми рассматриваемым элементом действиями — как бы его обязанностями в системе. Функция в этом смысле — понятие не структурное, а, напротив, дополнительное к понятию структуры.

Например, многие специалисты скажут, что функция электронного усилителя в некоторой системе не изменится из-за того, что к его выходу подключили несколько дополнительных устройств.

Вообще к логическим заключениям, опирающимся на этимологию или состав слова (а расчленять слова в рассуждениях особенно любят деятели церкви — это помогает убеждать паству), следует относиться с крайней осторожностью. Например, часто рассуждают так: метрон значит мера, логос — учение, значит, метрология есть наука об измерениях. Но точно с таким же правом можно считать астрологию наукой о звездах! Ясно, что аргументация от состава слова в общем случае несостоятельна.

Как же поступать, используя те или иные термины? Конечно, лучше всего, вводя термин, допускающий неоднозначное понимание, давать ему свое определение. Скажем, тот же Мельников, видимо, вправе пользоваться во всей своей работе термином функция элемента, придавая ему то значение, которое указал вначале. Пусть это значение не общепринято — читатель поймет его текст однозначно. Но вместе с тем, если определить метрологию как науку об измерениях, это не будет согласовываться с тем, чем реально занимается большинство метрологов. В данном случае термин «метрология» (в отличие от термина «функция элемента») отягощен связями с реальностью, которые невозможно игнорировать.

Еще раз мы видим, что, казалось бы, чисто «языковый» вопрос целесообразно решать путем выхода за пределы языка — во внеязыковую реальность.

Возврат из прерывания 1.2.